Рабыня Изаура

Нам уже известно, что Алваро придерживался в своих взглядах непреклонности quaker [11]. Он был неспособен вынашивать планы обольщения, злоупотребляя любовью, внушенной им прекрасной незнакомке.

Так вот, в тот вечер влюбленный юноша, более чем когда-либо покоренный и ослепленный исключительными прелестями и привлекательностью Элвиры, блиставшей в аристократическом обществе, не смог и не захотел более откладывать серьезного объяснения, предчувствие которого волновало его сердце и трепетало на губах. И, оказавшись наедине с Элвирой, он сказал значительным и взволнованным голосом:

— Дона Элвира, если у себя дома вы ангел, то в танцевальной зале вы богиня. Мое сердце уже давно принадлежит вам, и я понял, что с сегодняшнего дня моя судьба зависит только от вас. Неприступная или благосклонная, вы всегда будете моей путеводной звездой на жизненном пути. Надеюсь, вы уже достаточно хорошо знаете меня, чтобы поверить в искренность моих слов. У меня значительное состояние, я занимаю почетное и прочное положение в обществе, но никогда не смогу быть счастлив, если вы не согласитесь разделить со мной блага, подаренные мне судьбой.

Эти слова Алваро, такие нежные, проникнутые самым искренним и глубоким чувством, при других обстоятельствах пали бы целительным бальзамом на сердечные раны Изауры, омыв их невыразимым счастьем. Но сейчас они звучали для нее самой жестокой и оскорбительной насмешкой судьбы — небесным гимном, ворвавшимся в грохот ада. С одной стороны она видела ангела, с ласковой улыбкой держащего ее за руку и указывающего ей эдем наслаждений, куда он пытался увлечь ее, в то время как с другой стороны — омерзительную фигуру демона, приковывающего к ее ногам массивную цепь, всей тяжестью своей которая увлекает ее на голгофу вечных страданий.

Дело в том, что бедная Изаура, преследуемая постоянными страхами и подозрениями, заметила во время кадрили подлого Мартиньо, когда тот, прислонившись к косяку двери малой гостиной, с бумагой в руке, казалось, изучал ее с самым пристальным вниманием. Картина эта как молния поразила ее, и она больше не сомневалась, что раскрыта и окончательно погибла. Внезапное головокружение затуманило взор девушки, казалось, пол уходит у нее из-под ног, и она скатывается в разверзшуюся бездонную пропасть. Чтобы не упасть в обморок, она крепко ухватилась обеими руками за руку Алваро и прижалась к его груди.

— Что с вами? — спросил он, испугавшись. — Вам дурно?

— Нет, нет, — ответила Элвира слабым голосом, делая усилия, чтобы придти в себя. — Внезапная боль… что-то кольнуло в сердце… Но уже проходит… Я не привыкла к такой духоте, мне стало не по себе в круговороте танца.

— Но вы быстро привыкнете, — ответил Алваро, одной рукой сжимая ее ладонь, а другой обвив ее стан. — Вы родились, чтобы блистать… Если хотите уйти…

— Нет, сеньор. Останемся. Финал уже близок…

Ее уклончивый ответ успокоил Алваро, а быстрые движения немедленно последовавшей мазурки скрыли крайнюю бледность и глубокое потрясение Элвиры. Несчастная уже не танцевала, но машинально двигалась по зале, ее мысли отсутствовали, она не видела вокруг себя ничего, кроме отвратительного лица Мартиньо, застывшего угрожающим предостережением в дверях малой гостиной, куда она время от времени устремляла полный отчаяния и ужаса взор. Вся кровь прилила ей к сердцу, трепетавшему как у голубки, чувствующей на своей груди безжалостные когти ястреба.

Погрузившись в это состояние страха и смятения, Изаура не нашла, что ответить на столь искреннее и страстное признание юноши. Несколько мгновений она хранила молчание, что Алваро истолковал как робость или волнение.

— Вы не хотите отвечать? — нежно продолжал он. — Но хоть одно слово. Только одно слово…

— Ах, сеньор, — прошептала она, вздыхая. — Что я могу ответить на сладостные слова, произнесенные вами? Они волнуют меня, но…

Элвира внезапно замолчала. Неожиданная дрожь, охватившая ее, передалась Алваро. Это заставило его посмотреть на девушку с испугом и тревогой.

— Это он! — этот возглас сорвался с ее губ, как глухой и сдавленный стон. Она увидела Мартиньо, входящего в зал и ощутила смертельный холод, охвативший все ее тело.

— Простите меня, сеньор, — продолжала она, — сегодня я не в состоянии слушать ваши нежные слова. Я плохо себя чувствую, мне необходимо уйти. Если вы будете так добры, то проводите меня к отцу…

— Конечно, дона Элвира!.. Как вы бледны! Что с вами? Хотите, я провожу вас домой?.. Хотите, позову доктора?.. Здесь есть врачи.

— Спасибо, сеньор Алваро, не беспокойтесь. Это мимолетное недомогание, вероятно, усталость. Мне будет лучше, когда я вернусь домой.

— Так вы хотите уйти, не сказав мне ни единого слова утешения, не обнадежив…

— Может быть, утешения, но надежды — нет…

— Почему нет?

— У меня самой ее нет.

— Значит, вы не любите меня…

— Очень люблю.

— Тогда вы будете моей!

— Это невозможно…

— Невозможно!.. Какие могут существовать препятствия?

— Не могу сказать вам. Это мой крест.

В самом увлекательном месте это любовное объяснение было прервано внезапным появлением Мартиньо, приветствовавшего их глубоким поклоном. Возмущенный Алваро нахмурил брови и был готов прогнать назойливого знакомца, как отгоняют собаку. Элвира замерла, оцепенев от ужаса.

— Сеньор Алваро, — почтительно обратился к нему Мартиньо, — с вашего позволения мне надо сказать несколько слов этой сеньоре, которая опирается па вашу руку.

— Этой сеньоре! — воскликнул удивленный кавалер. — Какое у вас может быть дело к этой сеньоре?

— Очень важное. И ей это должно быть известно лучше, чем нам с вами.

Алваро, зная, сколь гнусен и презираем был Мартиньо, и решив, что речь шла об уловке некоего завистливого и трусливого соперника, воспользовавшегося этим ничтожеством, чтобы оскорбить или высмеять его, почувствовал приступ ярости, но на мгновение сдержался.

— У вас какие-то дела с этим человеком? — спросил он у Элвиры.

— У меня? Никаких, конечно. Я даже не знаю, кто это, — прошептала бледная и дрожащая девушка.

— Но, бог мой, дона Элвира, почему вы так дрожите? Как вы бледны! Кто этот негодяй, заставляющий вас так страдать? О, ради бога, дона Элвира, не пугайтесь! Я здесь, рядом с вами, и пусть остережется тот, кто осмелится оскорбить нас!

— Никто не собирается оскорблять вас, сеньор Алваро, — возразил Мартиньо. — Но дело серьезнее, чем вы можете предположить.

— Сеньор Мартиньо, оставьте, наконец, ваш таинственный тон, и скажите сейчас же, что вам угодно от этой сеньоры.

— Я могу сказать, но было бы лучше, если бы вы, сеньор, были в неведении.

— О! У вас тайны! В таком случае заявляю вам, что ни на секунду не покину эту сеньору, и, если вы не желаете сказать, зачем пришли, можете убираться.

— Ну уж со мной это не пройдет, я не собираюсь терять ни времени, ни труда, ни причитающихся мне пяти тысяч, — последние слова он злобно произнес сквозь зубы.

— Сеньор Мартиньо, прошу вас не злоупотреблять моим терпением. Если не желаете сказать, зачем пришли, избавьте меня от вашего общества.

— О, сеньор! — возразил, не смущаясь, Мартиньо, — раз уж вы меня вынуждаете, мне нетрудно исполнить вашу просьбу. С большим сожалением я сообщаю вам, что эта сеньора, которая опирается на вашу руку — беглая рабыня.

Алваро, прекрасно зная низость и бесстыдство Мартиньо, в первое мгновение остолбенел, услышав этот внезапный подлый донос. Он не мог поверить в это, и, поразмыслив секунду, утвердился в том, что все это бесстыдный фарс, затеянный каким-нибудь недостойным соперником, чтобы разозлить или оскорбить его. Сам Мартиньо, не брезговавший ничем, часто охотно служил орудием мести и сведения счетов, по договоренности или за деньги оказывая такого рода услуги с неизменным усердием. Алваро хорошо знал это, и потому почувствовал лишь отвращение и возмущение таким недостойным поступком.