Орел и полумесяц (СИ)

За такими вот раздумьями Габриэль застала Цезаря.

— Повелитель… — начала она и вдруг умолкла, не решаясь продолжать дальше.

Цезарь удивленно посмотрел на нее.

— Нет, — наконец собралась с силами она, — просто Юлий… я должна тебе кое-что сказать…

— Продолжай, — изумленно, но решительно сказал он ей.

— Юлий… — Габриэль слегка вздохнула. — Помнишь ту ночь в Британии? У нас есть общая дочь.

Юлия настолько поразили ее слова, что он решил будто ему изменяет слух. С другой стороны, они вселили в него пусть зыбкую, но надежду. Он потерял того, кто был ему не только другом, но и сыном, хоть и не по крови… Две его дочери умерли — прекрасная, благородная Юлия и удочеренная им в Британии девочка-найденыш, которой он дал имя Надежда. В том, что последняя была мертва Цезарь никогда не сомневался. И вот Габриэль говорит, что у него есть дочь! Возможно ли это?

— Повтори, что ты сказала! — вскричал он.

— У нас есть дочь, — снова сказала ему Габриэль, а затем поведала ему историю, которую уже известную читателю.

Цезарь был просто повержен ее рассказом. Надежда… та малютка, которую он сделал своей приемной дочерью, являлась таковой и по плоти! А ее мать пыталась его убедить в том, что она была каким-то адским созданием и родила какое-то чудовище, после чего была вместе с ним не уничтожена. Нет, не уничтожена! Снова возродилась из пепла, как птица феникс. И Габриэль считает, что она сейчас в Британии…

Закрыв лицо руками, он дослушивал рассказ бывшей спутницы Зены. Когда та закончила его, надолго воцарилась тишина.

Наконец, Цезарь поднял голову и, посмотрев ей в глаза, произнес:

— Почему ты все это время молчала?

— Но… — начала Габриэль. — Ты был врагом Зены и…

— Кто-то еще знает об этом?

— Твой друг Антоний… больше никто, — Габриэль прикрыла глаза. — Если кто-то еще и знал, они уже мертвы.

— Ты здесь пыталась меня убедить, что наша дочь то ли демон, то ли одержимая… — промолвил Юлий. — Я ни за что не поверю в это, хоть и помню, что у нее были необыкновенные способности.

— Верить или нет — дело твое, но ты сам во всем убедишься, когда… — Габби осеклась под упорным взглядом римлянина.

— Когда увижу ее? — закончил за нее Цезарь. — Так оно и будет! И это будет в самом скором времени. Скоро мы будем в Британии.

***

…Зевс стоял на краю пропасти, и его седые волосы развивались на ветру, а борода придавала царю богов грозный и величественный вид. Начиналась разрушительная буря, и подвластные Громовержцу молнии разрезали темные небеса. Бог призывал имя своего врага — одного из Древних, почитающих себя истинными богами, имя которому было Азатот.

— Ты внемлешь мне, убийца моего сына?! — кричал он в пустоту, и крик его отдавался жутким эхом. — Не прячься, выйди со мной на честный поединок!

В ответ раздалось нечто среднее между безумным ревом и человеческой речью:

— Я и не прячусь, лжебог!..

Внезапно, бездна разверзлась, и посреди бушующего, поистине адского пламени показался черный трон, на котором восседало Нечто. Это был какой-то бесформенный кошмар, описать который не дано ни смертному, ни богу. У этого жуткого божества не было глаз, но в то же время казалось, что их у него миллионы, и все они следят за тобой. Было оно не только слепым, но и безумным, и это делало его еще опаснее. При этом Азатот — а это был именно он — играл на флейте, извлекая из нее нежные, чарующие звуки. Более прекрасной, но в то же время дьявольской мелодии ухо Зевса еще не слышало. Сейчас бессмертный бог оказался на месте смертного героя Одиссея, которого смущало пение сирен. Вот только эта чудо-музыка была в сотни или тысячи раз опаснее голосов морских дев. Под нее рушились старые миры и создавались новые.

Зевсу хотелось самому стать и слепым, и глухим, чтобы не видеть этого чудовищного и одновременно чудесного зрелища, не слышать пения волшебной флейты.

— Ты убил моего сына Ареса! — собрав свою волю в кулак, вскричал царь богов. — Так приготовься же умереть сам!

С этими словами Зевс метнул в Древнего молнию необычайной силы, но та не причинила ему ни малейшего вреда. Но греческий бог не желал признавать себя побежденным и атаковал султана демонов вновь. И снова неудача. Азатот был неуязвим.

— Мы, Древние, намного сильнее вас, олимпийцев… — проревел Азатот. — И однажды вы падете, уступив место нам — истинным богам! Это ваша судьба, смирись с этим!

— Я никогда не был рабом судьбы, я был и буду ее царем! — бросил ему Зевс.

Внезапно, ярость и гнев царя богов материализовались, обернувшись огненными и метеоритными дождями, которые обрушились на мерзкого, бесформенного Азатота. Древний взревел, но для него это было не более, чем уколом булавки.

— Я мог бы тебя уничтожить как жалкое насекомое, Зевс, — раздались слова султана демонов, — но я этого делать не стану. Мне просто хотелось увидеть твою силу, узнать, на что ты способен. Ты силен и смел, но все это ничто в сравнении с нашей мощью. Ответь я тебе ударом на удар, и ты бы не вынес ужасного жара и черного излучения. Мы еще сойдемся в последней битве — битве пантеонов. Но сейчас… я хочу вознаградить тебя за храбрость!

Говоря так, Азатот отрыгнул Ареса — живого и невредимого — точно также, как когда-то безумный Кронос отрыгнул проглоченных им детей, одним из которых был Зевс. Обычно важный и степенный царь богов со слезами радости обнял своего сына. Сейчас он был обычным отцом, потерявшим, но вновь обретшим свое дитя.

— Мальчик мой! — бормотал он, прижимая к себе Ареса. Тот не противился этим проявлениям отцовской любви, только молча удивлялся им, потому как не думал, что она так сильна.

***

…Джинны давно не говорили с воином Света и не посылали ей видений, но сейчас Наджара увидела их вновь. Увы, вместо джиннов праведных — служителей Аллаха, в этот раз пред ней предстали шайтаны — слуги Иблиса. Их вид был ужасен! Если вид праведных был подобен солнцу, глядя на которое можно ослепнуть от яркого, чистого света, то вида этих нельзя было вынести, потому что они были гнусны.

Черные, как сажа, уродливые, как смертный грех создания с рогами на головах подступали к Наджаре, протягивая к ней свои отвратительные руки.

— Зачем вы здесь? Что вам нужно от меня? — в ужасе вопросила женщина.

— Отступница… отступница! — заворчали они, наседая на нее. — Ты изменила своей вере, выйдя за язычника, и теперь ты — наша!

— Я никогда не изменяла своей вере и всегда служила Свету! — отвечала, выхватив меч, Наджара. — Исчезните, твари!

— Нет, ты теперь наша… наша! — не сдавались богомерзкие существа. — Убей себя, только тогда искупишь свое отступничество!

Внезапно, рука воительницы, сжимавшая меч, будто перестала ей повиноваться и приставила оружие к ее собственной груди. Потерявшая рассудок Наджара уже готова была заколоться, когда в ее покои вошел он, ее Юлий. Шайтаны мгновенно исчезли, будто их и не было, и разум женщины вновь был ясен.

— Что ты делаешь?! — испуганно вскричал Юлий.

Наджара вымученно улыбнулась и проговорила:

— Да ничего, просто немного упражнялась с мечом.

— А почему ты так бледна и дрожишь, будто в лихорадке? — продолжал волноваться ее муж.

— Просто не очень хорошо себя чувствую, но это пройдет, милый, — ответила Наджара, позволив ему обнять себя и прижать к своей груди.

Цезарь, собиравшийся рассказать ей о своей дочери и о предстоящем походе в Британию, теперь отказался от этой идеи. На душе у него было неспокойно. Что делать? Вернуть свою дочь, присоединив при этом новые земли к империи, или пока оставаться здесь и смотреть за своей женой, поведение которой так напугало его? Не давала покоя и мысль о Сервилии и о своей вине перед ней.

— Я здесь, с тобой, и я люблю тебя… — прошептал он.

…В это время в далеком Риме ухоженная женская рука с острыми отполированными ногтями, напоминавшая когтистую лапку, подкидывала колдовское зелье в огонь, и бархатный голос шептал:

— Скоро, скоро…