Мария, тайная жена

В конце концов Лапьерье хотя и с трудом, но все-таки сумел оторвать взор от великолепного зрелища и более или менее прийти в себя.

— Сударыня, — проговорил он, — примите мои заверения в глубочайшем к вам почтении. Умоляю простить меня за неожиданное вторжение. Постараюсь не задерживать вас без нужды слишком долго. Я уже собрался ехать в Фор-Рояль, когда непредвиденные обстоятельства вынудили меня отказаться от первоначальных планов и приехать к вам за советом.

Мария едва слушала его. Она заметила, как временный губернатор смотрел на нее, и понимала, что мысленно он снимал с нее тонкие покровы. И Мария лихорадочно размышляла о том, как ей выйти из создавшегося неловкого положения, придав ему хотя бы видимость благопристойности. И тут она вспомнила о гамаке.

— Я как раз отдыхала, — пробормотала Мария, — медленно отступая к спасительному предмету, — и никого не ждала…

— Сударыня, я снова умоляю о снисхождении, — ответил Лапьерье.

— У вас, должно быть, что-то очень срочное, — перебила Мария его. — Пожалуйста, не стесняйтесь…

С этими словами она вновь улеглась в гамаке, что дало ей возможность наилучшим образом использовать прозрачный капот и так расположить свои члены, чтобы прикрыть наиболее интимные части тела. Однако пока Мария устраивалась в гамаке, Лапьерье успел разглядеть ее длинные, белые, как лилии, красивые ноги. Их вид взволновал его, и он быстро отвел глаза.

— Присядьте, пожалуйста, — пригласила Мария, указывая на кресло-качалку, — и расскажите, что привело вас ко мне.

Лапьерье пододвинул кресло поближе к гамаку и уселся.

— Сударыня, — начал он, — назревает еще один бунт…

— Еще один! — воскликнула Мария с возмущением. Но чем они недовольны? Какие выдвигают требования? Очевидно, хотят воспользоваться отсутствием генерала. Если бы дю Парке был здесь, ни один колонист не посмел бы и пикнуть!

Все еще не оправившийся от замешательства, губернатор тихо проговорил:

— Сударыня, монсеньор де Туаси решил увеличить налоги. Это явилось последней каплей, переполнившей чашу терпения. Колонистов и так уже давят нынешние непомерные налоги и разоряет монополия господина Трезеля, которая лишает их возможности выращивать сахарный тростник! Они вот-вот взбунтуются!

— И чем, по вашему мнению, сударь, я могла бы помочь? — спросила Мария. — Разве генерал не передал всю власть вам? У вас войска и достаточно прав, чтобы справиться с мятежом, а у меня… А у меня нет ничего, абсолютно ничего! Я веду уединенную жизнь. Никого не вижу, меня никто не посещает…

— Я надеялся, сударыня, — возразил Лапьерье, — что вы, возможно, в состоянии дать мне какой-нибудь совет… особенно имея в виду вашу дружбу с генералом. У меня есть все основания полагать, что он сам очень ценил ваши советы, и я осмелился прийти к вам, потому что очень беспокоюсь о будущем колонии.

— Здесь наши взгляды полностью совпадают, — ответила Мария. — Однако я считаю: если бы вы проявили больше твердости и заключили в тюрьму тех, кому место на каторжных галерах, если бы немедленно схватили и казнили зачинщиков, то нам не пришлось бы теперь ожидать новых беспорядков.

— Как я полагаю, сударыня, вы имеете в виду Лефора. У меня сейчас есть факты, неопровержимо доказывающие его непричастность к заговору и — более того — его правоту. Нам уже известны истинные вожаки, сударыня, и главный из них — Бофор!

— Бофор?

— Да, сударыня, именно Бофор. Тот самый человек, которого Лефор постоянно обвинял.

Мария молчала, думая о Лефоре. Как она в нем ошиблась! Но, с другой стороны, стоит лишь взглянуть на его лицо! Мог ли он в самом деле быть порядочным человеком или по крайней мере преданным генералу? И Мария почувствовала, как постепенно улетучивается враждебность, которую она испытывала по отношению к бывшему пирату. Его грубые манеры, безудержное бахвальство в конце концов вовсе не означали, что он отпетый негодяй. И вдруг ей припомнился принадлежавший к свите Сент-Андре в Париже юноша из Гаскони; его, как и Лефора, казалось, пьянили собственные слова, и он часто скрашивал скучную придворную жизнь весьма колоритными выдуманными историями, которые слушатели воспринимали с наивной верой.

— Вы хотите сказать, — заметила Мария, — Лефор лучше, чем мы предполагали?

— Как я думаю, сударыня, он может быть нам даже полезен.

Мария ничего не ответила, и Лапьерье тогда прямо спросил:

— Могу ли я рассчитывать на вашу поддержку?

Мария за время беседы несколько раз меняла свое положение в гамаке, в результате полы ее капота разошлись, обнажая прелести, которые она перед этим пыталась скрыть. Со своего места Лапьерье видел ее грудь — две твердые округлости молочной белизны. Она выглядела поразительно молодой и очень красивой, и Лапьерье нашел ее необычайно привлекательной. И опять им овладело замешательство, как в тот момент, когда он, войдя, увидел ее в прозрачном наряде.

Мария как будто и не подозревала, в каком он состоянии.

— Но разве что-то случилось, что дало вам повод ожидать ухудшения обстановки на острове в ближайшие несколько недель? — спросила она.

— К сожалению, случилось. Как я уже говорил, сударыня, я как раз собирался уехать из Сен-Пьера, но меня задержала делегация колонистов во главе с господином Бофором. И как вы думаете, что они с собой привезли? Хартию, мне на подпись, которая, если я ее подпишу, сделает плантаторов совершенно независимыми от Американской островной компании!

— Независимыми от компании? — изумилась Мария, слегка приподнявшись, и капот совсем съехал с ее плеч.

— Верно, — ответил Лапьерье. — Документ у меня с собой. Семнадцать колонистов сочинили и подписали бумагу.

— Всего лишь семнадцать! — воскликнула Мария. — Но это же абсурд! На острове живут по крайней мере десять тысяч поселенцев!

— Вы правы, сударыня, но если бы Бофор пожелал, то мог бы получить менее чем за месяц подпись каждого из этих десяти тысяч. Среди них нет ни одного, кто бы не хотел освободиться от компании, которая их разоряет. Бофор прекрасно осведомлен. Когда люди узнают, что он борется за избавление от ярма Американской компании, они все пойдут за ним.

— Документ, вы сказали, при вас?

Доставая из кармана камзола бумагу, Лапьерье объяснил, как ему удалось добиться отсрочки окончательного решения на четыре дня.

— Но если я и тогда откажусь подписать, — заключил он, — то произойдет бунт.

Поджав губы и нахмурив лоб, Мария исследовала хартию. Ее написал собственноручно Бофор, что было видно из сопоставления его подписи с почерком, которым был исполнен документ. Читая фамилии подписавшихся, она вдруг спросила:

— А кто это? Фамилия совсем неразборчива.

Лапьерье поднялся и, взглянув ей через плечо на бумагу, ответил:

— Лазье, Филипп Лазье. Неудивительно, что он с трудом вывел свое имя. Неделю тому назад Лефор проткнул ему шпагой плечо.

— Опять Лефор, — рассмеялась Мария.

Раздражение, которое она раньше испытывала всякий раз, думая о Лефоре, теперь совсем исчезло, и она призналась, что вела себя по-глупому, обижаясь на его манеру выражаться. Грубые слова и замашки были естественны для бывшего пирата. И она громко рассмеялась, вспомнив, как он с багровым от ярости лицом нахлобучивал шляпу на голову, ударяя кулаком по тулье, как пытался вскочить в седло, когда кто-то нарочно ослабил подпруги. И ей было приятно думать, что Лефор серьезно ранил опасного бунтовщика.

Мария уже больше не обращала внимания на свой капот, и когда она смеялась, полы совсем разошлись, полностью обнажив восхитительную грудь. Вид божественных округлостей в сочетании с запахом молодого женского тела совершенно выбил Лапьерье из колеи, который, как и все остальные мужчины, под воздействием тропического климата чрезвычайно легко распалялся. От внезапно возникшего горячего желания кровь бросилась ему в лицо, глаза начали вылезать из орбит, на шее вздулись вены. Его охватило чувство восторженного упоения, и он окончательно потерял голову.