Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная

Он глядел на меня с явным неудовольствием, окрашенным подозрительностью. Собрав последние силы, я поднялась с кровати и сделала несколько шагов ему навстречу, но тут ноги мои подкосились, и я опустилась на пол, обхватив его колени. И содрогнулась от этого прикосновения, казавшегося частью горячечного бреда. Я слишком хорошо сознавала, как выгляжу — в ночной сорочке, со спутанными, всклокоченными волосами.

— Встань, встань, — промолвил он голосом, который я не могла не узнать: спокойным, невыразительным, убийственно монотонным.

Я бы и рада встать, да сил не было. Так и дрожала у его ног.

— Встань, я говорю!

Теперь в его голосе появился некий оттенок чувства — нетерпение, досада. Он коснулся моего плеча, а потом подал мне руку — сухую, как лапа ящера. И помог мне подняться.

— Император, — произнесла я еле слышно от слабости, — ты победил. Слава тебе, господин, ибо небесам угодно отнять власть у меня и передать тебе.

Октавиан подал знак «тому Эпафродиту» — дородному простоватому малому, не имевшему ничего общего с моим Эпафродитом, — чтобы он помог мне вернуться в постель. Я не протестовала, потому что все равно не знала, что делать дальше. И тут, к моему испугу, Октавиан присел рядом со мной.

Мы смотрели друг на друга, причем я пыталась сосредоточиться на своих впечатлениях и не думать о том, что видит он. Странно, как мало он изменился, хотя возраст неизбежно отражается на нашей внешности. Треугольное лицо, широко расставленные глаза, маленькие уши, натянутый рот — все было прежним, но выражение глаз и твердо сжатые челюсти свели на нет прежнюю сладкую любезность, заменив ее суровой настороженностью.

Антоний называл его «римским мальчиком», но мальчиком Октавиан не был. И ничего мальчишеского в нем не осталось.

Его серо-голубые с темным ободком глаза неотрывно смотрели прямо в мои. Это не мальчик, прячущий взгляд, но мужчина, не боящийся помериться взорами.

— Как ты возмужал, — могла бы сказать я.

— Как ты постарела, — мог бы ответить он.

Но тут его взгляд скользнул на мою шею, потом ниже. Он осматривал мои раны, словно желал убедиться, что они настоящие. Потом, удовлетворившись осмотром, он отвел глаза и принужденно улыбнулся.

— Надеюсь, царица поправляется? — вежливо осведомился он.

— Понемногу, — ответила я. Слова давались мне с трудом.

— Ты должна заботиться о себе, — сказал Октавиан. — Твое здоровье важно для нас.

«Думай! — мысленно приказала я себе. — Ты хотела встретиться с ним, вот и встретилась, пусть и неожиданно. Используй эту возможность, другой может не представиться».

Я должна извлечь из нашей встречи все возможное.

— Спасибо за заботу, император.

Некоторое время он смотрел на меня молча, а потом вдруг сказал:

— Все эти годы ты стояла перед моим взором. Куда бы ни обращал я его, ты преграждала мне путь.

Он слегка сдвинулся на кровати: похоже, собрался встать и уйти.

— Могу поговорить с тобой наедине? — обратилась к нему я. — Отослать посторонних?

Октавиан выглядел удивленным.

— Но стража… — начал он.

— Конечно, стража останется у дверей. Но остальные…

Ответом был резкий кивок и короткий жест, повелевающий очистить помещение. Хармиона, Ирас, Мардиан, Олимпий и Эпафродит вышли.

Мы с Октавианом остались лицом к лицу, на расстоянии руки.

Я постаралась изобразить улыбку, которая всегда служила хорошим подспорьем в переговорах, и подняла подбородок, словно чувствовала себя лучше, чем на самом деле. Я пыталась выбросить из головы свою ночную одежду, пот, грязь и нечесаные волосы. Забыть, чтобы и он не замечал их.

— Император, — заговорила я, — могу ли я попросить тебя вспомнить тот давний вечер, когда мы впервые встретились в доме Цезаря? Мы оба были ему дороги, и наша взаимная вражда опечалила бы его. В память о нем нам следует помириться.

— Я не испытываю к тебе вражды, — промолвил он, и в его холодном голосе я услышала нечто похуже, чем вражда.

— У тебя есть достаточно причин для вражды. Если ты говоришь правду, ты действительно подобен богам, как и сам Цезарь.

Он хмыкнул и скрестил руки, словно защищаясь.

— Но я прошу тебя принять во внимание то, как относился ко мне человек, которого ты любил и почитал более всех на свете, — продолжала я. — Прошу тебя прочитать эти письма, написанные его собственной рукой, и узнать что-то новое обо мне не от кого-то, а от самого Цезаря. Взглянуть на меня его глазами.

Я потянулась, взяла со стола шкатулку и вручила Октавиану. Я радовалась тому, что сберегла письма. Пусть они ходатайствуют за меня.

Октавиан открыл ларец, вынул наугад письмо и молча стал читать. Он читал быстро — слишком быстро.

— Какая польза мне сейчас от этих писем? — промолвила я так, будто обращалась к самому Цезарю. — Разве что они пригодятся молодому человеку, ставшему твоим продолжением.

— Очень интересно! — заявил Октавиан, закрыл шкатулку и снова поерзал с явным намерением встать.

Я должна срочно придумать что-то еще, чтобы задержать его.

— Мне жаль, что мои действия доставили неприятности Риму, — сказал я, — но мы не всегда свободны в своем выборе.

— С другой стороны, — тут же отозвался Октавиан, — мы всегда в ответе за свои поступки и за то, к чему побуждаем других, направляя их на стезю ошибок и даже измены.

Он имел в виду Антония. Он считал, что я сбила Антония с пути.

— Между Антонием и мной не было полного согласия, — сказала я и не покривила душой. — Порой он совершал действия, отвечать за которые приходилось мне. Я прекрасно осознавала, что Рим провозгласит врагом меня, а не Антония. Но не забудь, что я получила корону из рук Цезаря, и именно он объявил меня союзником римского народа. В мудрости своей он понимал, что я предана интересам моей страны и никогда не являлась врагом Рима.

Я сделала паузу. Слушает ли он меня?

— Как и ты, я стремилась наказать убийц Цезаря и не успокоилась, пока они не получили по заслугам.

— Да, — с удовлетворением ответил он, — они мертвы. Им пришлось заплатить за все.

— Мы с тобой, если вникнуть, не так далеки друг от друга в своих стремлениях.

— А каковы твои стремления? — напрямик спросил он.

— В том, чтобы сохранить на троне династию Птолемеев в качестве верных союзников Рима. А самой тихо дожить свои дни, если это необходимо, в почетной ссылке.

Октавиан ответил не сразу; видимо, подбирал в уме нужные слова.

— Для этого требуется постановление сената, — промолвил он, помолчав. — Ты должна знать, что у нас восстановлена республика. Однако могу заверить тебя, что буду отстаивать твои интересы.

— Полагаюсь на тебя, император, на твое великодушие и милосердие. Прошу тебя, путь мою корону наследуют мои дети!

Он вздохнул, словно досадуя на мою настойчивость.

— Я сделаю все, что от меня зависит. Конечно, династия, которая правила три столетия…

Конец фразы повис в воздухе, словно он дразнил меня.

— Когда я писала тебе и обещала в обмен на это сокровища, имелось в виду не только то, что находилось в мавзолее. Вот, здесь полная опись. — Я поднялась и вручила ему большой деревянный ларец. — Обрати внимание на дату на печати: опись составлена еще до твоего прибытия.

На его лице отразилась заинтересованность. Опись имущества воодушевила его больше, чем письма Цезаря. Он был реалистом, не слишком склонным к сантиментам.

— Хм…

Он завернул свиток. Его руки оказались на удивление мускулистыми. Вероятно, участие в походах пошло ему на пользу. Во всяком случае, он больше не кашлял.

— И это все, так?

— Да, все, что я имею. В обмен на жизнь моих детей и их право на египетский престол.

Он внимательно всмотрелся в документ, а потом неожиданно крикнул:

— Эй, Мардиан!

Мардиан, озадаченный и встревоженный, предстал перед ним.

— Да, император?

— Этот список, — Октавиан указал на свиток, — это полный список?

Мардиан бросил взгляд на меня, испрашивая указаний. Октавиан пристально следил за выражением моего лица, желая быть уверенным, что я не подам условного знака. Мне оставалось лишь улыбнуться.