Его сильные руки

Энни прищурилась и продолжала наблюдение. Солнце грело ей плечи, от чего по всему телу расползалась приятная лень и слабость, а отчасти и… чувственная нега. Аромат цветов наполнял влажный воздух. Она внимательно рассматривала Делакруа с головы до пят. Несправедливо, чтобы один человек обладал столькими физическими достоинствами одновременно…

Он пошевелился, и Энни нырнула за плиту и прижалась щекой к холодному камню. Ее дыхание странным образом участилось. Она закрыла глаза и постаралась успокоиться. Она просто смутилась от того, что поймала себя за неприличным любованием этим скандально известным типом…

– Мадемуазель Уэстон! Не ожидал встретить вас здесь.

Энни открыла глаза, отодвинулась от плиты и выпрямилась. Она быстро взглянула на него и тут же отвернулась, потому что ей показалось, что в глубине его глаз сверкнули веселые искорки. Она, опасаясь снова посмотреть ему в лицо, полагала, что он заметил, как она разглядывала его, и это его развеселило. Поэтому ее взгляд рассеянно блуждал вокруг.

– Я… я приехала сюда с дядей и тетей. Она привезла цветы на могилы своих мужей.

– Понятно. – Он помолчал. – Но разве они похоронены не в протестантской части?

– Да. Но я решила немного прогуляться.

Он подошел ближе, пристально глядя ей в лицо, и Энни почувствовала, что у нее начала подниматься температура.

– Похоже, вы переутомились?

– Что вы имеете в виду? – Ее ресницы удивленно взметнулись вверх.

– Вы стояли прислонившись к камню, с закрытыми глазами. – Он улыбнулся и провел кончиками пальцев по ее щеке. – У вас лицо горит, а глаза восхитительно блестят. Хотя сейчас уже ноябрь, осень в Новом Орлеане, вероятно, отличается от той, к которой вы привыкли, не так ли? У вас, должно быть, жар.

– Да, я немного утомилась от жары, – поспешно согласилась она, радуясь удачно найденному объяснению ее смущенного румянца и странной позы, в которой ее нашел Делакруа. Вся беда в том, что если он будет и дальше стоять так близко от нее и прикасаться к ней так ласково, она никогда не избавится от своего «жара». Почему он вдруг проявляет такую заботу о ней? Она огляделась, ожидая увидеть стаю его преданных поклонниц, скрывающихся за надгробиями.

– Вам нужно присесть. – Он взял ее под локоть: – Пойдемте со мной.

– Пойти с вами? Куда? – Сердце испуганно подпрыгнуло у нее в груди.

– Не тревожьтесь, ma petite. – Он рассмеялся. – Давайте просто свернем за угол. – Он осторожно поддерживал ее под руку, и Энни не могла узнать в этом учтивом джентльмене прежнего беззаботного нахала из оперы. – Здесь поблизости наш фамильный участок, и там есть скамья. Она стоит в тени, там вы сможете отдохнуть и прийти в себя.

– Тетя будет беспокоиться.

– А почему вы не говорите про дядю? Неудивительно, что мадам Гриммс очень волнуется из-за вас, но ваш дядя – совсем другое дело.

– Это правда! – нервно рассмеялась Энни. – Дядя Реджи всегда очень тревожится. Тем более мне пора возвращаться.

– Но если вы упадете в обморок по дороге, я никогда себе этого не прощу. Вот. Присядьте ненадолго, а потом я провожу вас в протестантскую часть кладбища.

– Вы очень добры, – ответила Энни с улыбкой.

Делакруа сел рядом, положил ногу на ногу и небрежно оперся локтем о колено. Энни снова поймала себя на том, что любуется его ногами и руками, пальцами в кольцах и вообще всей фигурой. На левой руке у него было кольцо с огромным изумрудом, который, несомненно, стоил не меньше половины всего ее приданого.

– Почему вы не на мессе? – спросила она, с трудом подыскав тему для беседы.

Он улыбнулся и принялся вертеть на пальце именно это кольцо. Такие действия оказались на удивление возбуждающими, и Энни поспешно отвела глаза.

– Дорогая мадемуазель Уэстон, как вы представляете себе такого грубияна, как я, в церкви?

Она задумалась и представила его себе… в окружении женщин. Отогнав неприятную мысль, она спросила:

– Вы вместо мессы катались верхом?

– Да. А вы ездите верхом, cher?

– В Англии ездила, а здесь не приходилось.

– Вам понравилась бы верховая прогулка по Бокажу. Сотни акров зеленых полей вдоль реки.

Энни смущенно расправила юбку влажными ладонями. Неужели он действительно приглашает ее с собой на прогулку?

– Я… боюсь, что я разучилась из-за отсутствия практики.

– У нас есть спокойная старая кобыла, на которой вы могли бы…

– Ну не настолько же я разучилась ездить верхом! – рассмеялась она.

– Я тоже так думаю. У меня действительно есть лошадь под стать вам. Прекрасная молодая кобыла с легким шагом и длинной светлой гривой. Она очень норовистая и постоянно трясет головой.

– Вы намекаете на то, что я с норовом, мистер Делакруа? – Несмотря на то что жар не проходил, Энни стала чувствовать себя свободнее.

– Да.

– И постоянно трясу головой, как ваша кобыла?

– Нет, но у вас есть восхитительная привычка вызывающе приподнимать подбородок. Вы, как и моя златогривая красавица, – прекрасное, гордое создание.

– Готова поклясться, что вы говорите так всем женщинам, – с сожалением покачала головой Энни. «И еще я готова поклясться, что они так же глупо поддаются очарованию, как и я», – подумала она.

Делакруа улыбнулся и молча пожал плечами, предоставляя ей право считать как угодно.

– А на какой лошади ездите вы сами, мистер Делакруа?

– На вороном жеребце.

– Вы выбрали его под цвет глаз? – Энни смущенно вспыхнула, пожалев, что упомянула о его глазах. Это замечание показалось ей слишком интимным.

– Нет. – Его глаза лукаво блеснули. – Под цвет моей черной, испорченной души, cher.

– Мне кажется, вы вовсе не такой испорченный, каким притворяетесь.

– Вы думаете, я притворяюсь? – Его улыбка на мгновение стерлась с лица, но тут же засияла снова. Он провокационно понизил голос: – Хотите, я докажу вам, что это не так? Хотите узнать, насколько испорченным я могу быть?

– Вы шутник, мистер Делакруа! – нервно захохотала Энни, чувствуя, что ее снова бросает в жар. – Зачем вы насмехаетесь надо мной? Однако хочу заметить, что хотя вы и не пошли в церковь, тем не менее нашли время заглянуть на кладбище в День всех святых. Значит, вам все же не чужды религиозные чувства.

Делакруа внутренне напрягся, и Энни ощутила, что его плечо коснулось ее руки, а складки юбки шевельнулись от прикосновения его бедра. Его настроение также изменилось, и он ответил серьезно:

– Здесь похоронены пятеро моих братьев. Я – самый старший, и хотя они умерли очень давно, я помню каждого из них так живо и отчетливо, словно мы только вчера вместе валялись в траве, играя в солдатиков.

– Мне очень жаль, мистер Делакруа, – прониклась сочувствием Энни.

– Merci. [10]

– Вы позволите спросить… Впрочем, не важно.

– Спрашивайте. То, что вы проявляете любопытство, вполне естественно. Мои братья умерли один за другим в течение недели, когда в Новом Орлеане свирепствовала эпидемия желтой лихорадки. Родители были на грани смерти. Я сам выжил чудом.

– Значит, вы – единственный оставшийся в живых их сын?

– Нет. У меня еще пять сестер и брат. Они родились уже после эпидемии и намного младше меня.

Энни задумчиво покачала головой, поражаясь тому, какую страшную утрату пришлось пережить его родителям, и восхищаясь их стойкостью, позволившей начать строить семью заново.

– Ваша мать, должно быть, очень сильная женщина. Не представляю, как я смогла бы потерять одновременно столько детей, а затем решиться обзавестись другими.

– Не все креолы ведут такую фривольную жизнь, как я. Несмотря на недостаток жизненного опыта и ограниченную сферу влияния в семье, моя матушка сумела остаться сильной, терпимой и любящей женщиной.

– Вы подвергаете меня наказанию за мое насмешливое заявление в опере. Помните, когда я сказала, что хочу быть похожей на креольских женщин? Я была не права, смешивая их в единый образ без разбора. – Энни застенчиво улыбнулась. – Стоит мне вообразить себя самой справедливой и мудрой на свете, как я говорю что-нибудь несуразное.