Немного скандала

Они пережили пламя геенны, но нельзя сказать, что вернулись в Англию невредимыми.

Время шло в тишине, и Алекс немного упокоился, направляясь вниз по ступенькам в полутемный холл. Лишь один раз ободрал себе голень, задев какой-то предмет мебели, который возник, казалось, из ниоткуда. Витиевато выругавшись, он продолжил путь, заметив про себя, что стать профессиональным грабителем ему вряд ли светит.

Кабинет благоухал запахами старого табака и многочисленных бокалов выпитого здесь бренди. Продвигаясь вперед осторожными шагами, Алекс извлек из кармана позаимствованную связку отмычек. Два ящика удалось открыть так, со следующими двумя пришлось повозиться.

Ничего. Ни серебряной шкатулки, ни чертова ключа.

Проклятие!

И первый сигнал беды – тихий, резкий, возбужденный лай. Потом он услышал женский голос. Разговор на приглушенных тонах отчетливо раздавался в безмолвном доме – и Алекса охватила тревога. Голос звучал совсем близко, хотя, быть может, просто городской дом обладал подобным акустическим эффектом. По крайней мере непохоже, чтобы там была крупная собака, сказал он себе, прощупывая выдвижной ящик в поисках фальшивой стенки, прежде чем вернуть на место его содержимое и осторожно его закрыть.

Служанка? Может быть, но вряд ли, учитывая глухую ночную пору. До рассвета еще несколько часов. Как бы рано ни вставали слуги, сомнительно, чтобы кто-нибудь из них был бы сейчас на ногах, разве что по вызову хозяев.

Голос тихо заговорил снова. Слов было не разобрать, однако отсутствие ответа подразумевало, что женщина скорее всего разговаривает с собакой. Он вышел в коридор и увидел у основания лестницы женскую фигуру.

Женщина была светловолосой, стройной и, что куда важнее, одетой в изысканное платье нежных тонов…

Вот вам и несколько драгоценных часов! Черт! Кто-то из семейства лорда Хатауэя вернулся домой слишком рано.

И – неожиданная удача: она поставила лампу на пол и взяла суетливый меховой комочек на руки. Затем, вместо того чтобы подниматься наверх, женщина понесла свое сокровище через дверь на противоположной стороне главного холла в заднюю часть дома, скорее всего на кухню.

Алекс, стараясь ступать как можно тише, бросился наверх, туда, где скрылся Майкл. Со скрипом отворив дверь, он шепнул:

– Там кто-то пришел. Молодая женщина, хотя я толком не разглядел.

– Вот черт! – Майкл умел двигаться бесшумно, точно кошка, и тут же очутился рядом с Алексом. – Я как раз на середине дела. Наверное, придется прийти сюда еще раз.

Алекс представил, как снова скачет по крышам, со страхом преодолевая зияющие провалы вонючих переулков Лондона.

– Предпочел бы покончить с этим сейчас.

– Все в порядке, если леди Эмилия вернулась одна, – пробормотал Майкл. – Вряд ли она явится в отцовскую спальню, а мне нужно всего лишь несколько минут. Попросил бы тебя помочь, да ты не знаешь, где я уже искал. А будем тут ходить, перешептываться – навлечем на себя беду. Выбирайся тем же путем, каким мы сюда пришли. Дождись, пока она не ляжет спать, и не спускай с нее глаз. Увидишь, что она намеревается выйти из спальни, потому что ей что-то послышалось, – делай что хочешь, но отвлеки ее. Иначе мне будет трудно выбраться отсюда, чтобы встретиться с тобой на крыше.

С этими словами он снова исчез в комнате, тихо прикрыв за собой дверь.

Алекс сдавленно выругался. Ему приходилось сражаться в битвах, ползать в грязи, терпеть бесконечный дождь и пронизывающий холод ночи, маршировать со своим батальоном многие и многие мили без отдыха. Но, черт возьми, он не был шпионом! Однако минута колебания могла быть смерти подобна, ведь мисс Паттон, несомненно, сейчас направляется к себе в спальню. А что, если она вдобавок разбудила свою горничную?

Военная жизнь научила его принимать решения быстро. И он верил, что Майкл знает, что делает, черт его подери. Поэтому Алекс быстро вернулся в спальню юной леди и выскользнул на балкон. Друзья выбрали этот путь, потому что здесь их не увидели бы со стороны уединенного частного садика. Не стоило опасаться также зевак на улице – район был фешенебельный.

Едва Алекс успел затворить за собой створку французского окна, как дверь спальни открылась. Он застыл на месте в надежде, что тень скроет его присутствие. Движения могли привлечь к нему внимание молодой женщины, которая только что вошла в комнату. Она принесла с собой маленькую лампу, поставила ее на полированный столик возле постели. Алекс решил, что его трудно будет заметить на темном балконе.

И как раз в этот момент он вдруг понял, насколько девушка красива.

Дочь лорда Хатауэя! Встречал ли он ее раньше? Нет, не встречал. Но теперь, когда Алекс об этом думал, он вспомнил, что слышал ее имя – в последнее время оно упоминалось очень часто. Теперь он понял почему.

Лампа озарила ее отливающие золотом волосы. Точеный женственный профиль лица, изящный носик и нежный подбородок. Он, конечно, не мог видеть, какого цвета у нее глаза, зато заметил, что они обрамлены длинными ресницами, которые бросали легкую тень на ее нежные скулы, когда она нагнулась, чтобы поднять юбки и сбросить туфельки. Потом она начала снимать подвязки, и он успел заметить бледный фарфор кожи ее тонких икр, плавные линии бедер и грациозные округлости ягодиц.

Смотреть на раздевающуюся женщину было изысканным чувственным удовольствием. Хотя обычно, когда это делалось в его присутствии, раздевание было прелюдией к одному из его любимых удовольствий… Тонкие пальчики порхали над застежками платья, и вскоре, зашуршав шелком, оно сползло с ее бледных плеч. Она сделала шаг, выбираясь из вороха ткани. Теперь на ней была только тонкая кружевная сорочка, и в свете мерцающего огня лампы ее тело отливало золотом и слоновой костью.

«Если я джентльмен, – напомнил он себе, – мне следует отвернуться».

Бал оказался скорее кошмаром, чем удовольствием, и леди Эмилия Паттон сбежала, как только представилась возможность, прибегнув к обычному – и довольно честному – предлогу. Она подняла с пола бальное платье, расправила и аккуратно разложила на резном стульчике возле камина. Когда карета привезла ее домой, она решила, что не станет будить горничную и насладится редкой возможностью хоть несколько минут побыть наедине с самой собой, прежде чем лечь спать. Никто не сочтет это за странность: она делала так и раньше.

– Вот убить собственного отца – это преступление, не так ли?

Не то чтобы она действительно вознамерилась его придушить. Просто образное выражение. Но сегодня вечером, когда отец буквально толкнул ее в объятия графа Уэстхопа, она чуть не совершила то, о чем и подумать было страшно. Отказаться танцевать с его сиятельством, тем самым унизив его и бросив вызов отцу на глазах у всего общества!

Вместо этого она, сжав зубы, пошла танцевать с самым красивым, самым богатым и невероятно скучным холостяком, завиднейшим женихом в высшем свете.

Он принял это за поощрение, а ей совсем этого не хотелось.

Графу даже достало наглости – или глупости – переврать цитату из Рабле, когда он принес ей шампанского. Сказал с самодовольной улыбкой, передавая бокал: «Жажда приходит во время еды… но питье прогоняет аппетит».

Единственное, что она могла для него сделать, так это не поправлять его, хотя он все понял не так. У нее засосало под ложечкой при мысли, что он вовсе не хотел показаться невоспитанным. Просто не очень умен! Однако она не смогла удержаться, чтобы не спросить самым учтивым тоном: может быть, он принес ей шампанского потому, что считает ее полноватой? Ее слова так смутили беднягу, что он, извинившись, выбежал из зала. Так что остаток вечера прошел не так уж плохо.

В одной сорочке Эмилия подошла к дверям балкона и распахнула их, чтобы сделать глоток свежего воздуха, хотя на улице было довольно прохладно. Развязала ленты сорочки, спустив ее с плеч. Ночная прохлада заставила отвердеть соски. В бальном зале было невероятно душно, а у нее иногда возникали затруднения с дыханием – это недомогание преследовало ее е детства. Свежий воздух наполнил легкие, и это казалось ей райским блаженством. Так она и стояла, непроизвольно закрыв глаза. Легкое головокружение прекратилось, и сопутствующий ему страх ослабил хватку, но она все еще чувствовала некоторую слабость. Отец настоятельно советовал держать в тайне свое недомогание из убежденности, что никто не захочет жениться на женщине, которая то и дело начинает задыхаться непонятно отчего.