Падшая Грейс

Когда подошло время рожать (Грейс не могла сказать, как это определила, ведь она даже не представляла, сколько месяцев должна длиться беременность), девушка принялась искать человека, который помог бы ей родить: она знала, что этот процесс не только чрезвычайно болезненный, но и сопровождается кровотечением, а значит, требует много чистых тряпиц и теплой воды. Грейс обратилась к девушке, находившейся в таком же положении, и та посоветовала ей одну повитуху; но женщина отказала Грейс, объяснив это слишком юным возрастом роженицы и слишком щекотливой ситуацией: она не намерена иметь ничего общего с появлением на свет какого-то ублюдка. Грейс также пыталась обратиться в большой родильный дом на Вестминстерском мосту, но заметила объявление, где говорилось о том, что туда принимают только замужних женщин и только по предъявлению брачного свидетельства.

Таким образом, Грейс не оставалось ничего иного, как позволить судьбе решать, как и когда ей рожать. Когда поздно ночью девушка поняла, что у нее начались схватки, она дала Лили подробные указания, что делать на следующий день, а затем заставила себя дойти до ближайшей больницы на Черинг-Кросс. Ее, конечно, не пустили, но, к счастью, Грейс удалось перемолвиться словечком с доброжелательной медсестрой и та посоветовала ей обратиться в Беркли-хаус в Вестминстере. «Туда отвозят всех падших женщин», — шепотом добавила медсестра.

Беркли-хаус — уродливое здание из закопченного камня, окна которого всегда были закрыты ставнями, — находилось совсем недалеко, но к тому моменту, как Грейс добралась до него, схватки повторялись уже с такой частотой, что, если бы ей опять отказали, возможно, она разродилась бы прямо на ступенях. У входа висело объявление, где говорилось, что здесь принимают только незамужних женщин, рожающих первенца; заканчивалось объявление суровым напоминанием о том, насколько это опасное событие — рождение ребенка:

«Принимаемые пациентки должны гарантировать, что в случае трагического исхода они смогут оплатить похороны. Больница не берет на себя обязательств по оплате счетов за организацию погребения матери или ребенка».

Слава Богу, Грейс приняли в больницу, не задавая никаких вопросов, и отвели в палату, где стояло шесть кроватей, отгороженных друг от друга тонкими простынями. В изножье каждой кровати находился деревянный ящик, очевидно, заменяющий колыбель. За исключением вышеперечисленного, в помещении больше не было никаких предметов мебели и никаких украшений, кроме большого черно-белого изображения королевы Виктории.

Грейс тяжело села на крайнюю кровать. Где-то рядом плакали двое младенцев, кто-то стонал, одна женщина громко молила Бога помочь ей в час мучений. Сквозь этот гул пробивался спокойный голос повитухи, которая ходила от кровати к кровати, предостерегая, отдавая распоряжения или увещевая рожениц.

— Что ж, Мэри, ждать уже недолго, — заявила она, обследовав Грейс. Когда же та возмутилась и сообщила, что ее зовут Грейс, повитуха пояснила, что так они обращаются ко всем девушкам. Саму же повитуху следовало называть «миссис Смит». — Ты приобрела все необходимое для ребенка? — спросила миссис Смит. — Нашла место для кроватки, где не будет сквозняков, подготовила чистые простыни, которые нужно будет кипятить?

Грейс только покачала головой.

— Ты позаботилась о детской одежде? О пеленках и распашонках? — не отступала миссис Смит. — Знаешь, все эти вещи не появляются сами по себе, вместе с ребенком! Неужели ты не задумывалась о том, что ему нужно?

Грейс отвернулась к стене. На самом деле, несмотря на раздувшийся живот, на жалкие познания в физиологии и на происшедшее девять месяцев тому назад, она просто не верила в то, что ждет ребенка. Как такое могло случиться? Неужели от нее совершенно ничего не зависело?

Повитуха нетерпеливо цокнула языком.

— Где ты живешь, дитя?

— В меблированных комнатах миссис Макриди, в Севен-Дайлз, — выдавила из себя Грейс в промежутках между схватками.

— Боже, спаси нас… Где?! — Миссис Смит удрученно покачала головой. — В этом притоне?

— У нас хорошая комната, — попыталась оправдаться Грейс. — Я живу там с сестрой.

— А родители у тебя есть? Они знают о том, что скоро у тебя родится ребенок? Обратилась ли ты в благотворительную организацию, готовы ли там принять тебя? Сохрани тебя Господь, дитя, хватит ли у тебя денег, чтобы оплатить похороны, если случится непоправимое?

Не желая отвечать ни на один из поставленных вопросов, Грейс почувствовала приближение нового приступа боли и заранее поморщилась.

Когда схватка прошла, повитуха спросила:

— Отец ребенка знает о том, что ты беременна? Он поможет тебе? Или он — избави нас Бог! — женат?

— Он не знает, — прошептала Грейс. — И никогда не узнает.

— Значит, о тебе некому позаботиться, когда ты выйдешь отсюда, никто не будет рад твоему ребенку, никто не поможет тебе его воспитывать?

Грейс покачала головой. Она никогда не думала о ребенке как о реальном существе, как об одном из тех краснолицых, вопящих свертков, которых бедные женщины привязывают себе на спину, когда идут на работу.

— Ради Бога, ты что, собираешься использовать младенца, чтобы вымаливать у прохожих милостыню? — неожиданно спросила ее повитуха.

— Конечно же нет! — сказала Грейс, вложив в ответ все возмущение, на какое у нее хватило сил.

Схватки стали еще более болезненными и частыми, и миссис Смит дала Грейс сильнодействующую нюхательную соль, от которой у девушки так закружилась голова, что она погрузилась в полубессознательное состояние, несмотря на схватки, по-прежнему сотрясавшие ее тело. Когда действие соли прошло и Грейс снова очнулась, в комнате было уже темно, а повитуха отошла к другой девушке, лежавшей через одну кровать от Грейс. Грейс с трудом приподнялась и заглянула в ящик, стоявший в изножье.

Он был пуст.

Грейс позвала миссис Смит, и через минуту повитуха подошла к ней. Выражение ее лица было ласковым и умиротворенным, и когда она заговорила, то стала гладить девушку по голове.

— Все это очень печально, но, пожалуй, к лучшему, — объявила миссис Смит.

— Что случилось? Где мой ребенок?

— Ах, милочка, мне нелегко сообщать тебе такую новость, но он умер.

На какое-то время воцарилось молчание, но затем, к изумлению Грейс, по ее щекам неудержимо потекли слезы. «Я ведь никогда раньше не воспринимала своего ребенка как настоящего, живого, — изумленно подумала она, — так почему же известие о его смерти так меня огорчило?»

— Мальчик или девочка? — спросила она наконец.

— Мальчик, упокой Господь его душу.

— Он родился живым?

Миссис Смит покачала головой.

— Мертворожденный. И вдоха не сделал.

Грейс рухнула обратно на кровать.

— Я что-то сделала не так, когда носила его?

— Нет, милочка. Просто у вас, молодых, такое иногда бывает: твое тело пока не готово к тому, чтобы выносить ребенка. Думаю, это к лучшему. Ты сама еще дитя, о тебе и позаботиться-то некому… Младенец все равно умер бы в первую же зиму. Севен-Дайлз — не то место, где следует растить детей.

— Но мертвый…

— Не живший, — поправила ее повитуха и убрала со лба Грейс непослушную прядь. — Ты еще так молода. У тебя родятся другие дети, в свое время. Ты позабудешь об этом горе.

— А можно мне… — Когда Грейс заговорила, она еще не знала, какой ответ хотела бы услышать, но повитуха все поняла с полуслова.

— Лучше тебе на него не смотреть, — решительно заявила она. — Я всегда стараюсь отговорить от этого женщин, которых постигло такое же несчастье. Просто думай об этом как о сне, о легенде… о чем-то таком, чего на самом деле никогда не было. Так тебе будет проще забыть.

Грейс снова расплакалась.

— Послушай, так действительно будет лучше. А теперь поспи, отдохни до утра, и ты оглянуться не успеешь, как снова наберешься сил и отправишься домой.

И правда: после полноценного сна и миски вареного картофеля с мясом, за которую заплатило «Общество реабилитации нуждающихся женщин и девушек», Грейс попросили освободить занимаемое ею место в Беркли-хаус для следующей несчастной. Однако перед этим ей вручили тщательно упакованный сверток и рассказали о чудесном саде-кладбище за городом.