Бунтарка. Берег страсти

— Да, но прошло несколько месяцев, и он выздоровел. Осада Квебека давно закончилась, еще на Рождество. Одному Богу известно, чем он занимался с тех пор, — наверно, вычислял стоимость Мирандолы, чтобы решить, есть ли смысл возвращаться во Францию.

Они достигли извилистой дорожки, ведущей через лес к озеру, и оказались в прохладной тени. На его охотничьей куртке и ее платье играли ярко-синие и серые блики. Пока они спускались вниз, тишину нарушало лишь пение лесных птиц.

— Какие неприятности тебе сулит его возвращение? — спросил Виктор.

— В худшем случае — потеря свободы. Он почти ни во что не ставил моего отца, так что я для него ничего не значу. Я окажусь целиком во власти человека, ноги которого здесь не было почти двадцать лет.

— Но если твой дядя вернулся по велению долга перед семьей, кто знает, может, он будет вести себя разумно?

Вивиан состроила кислую гримасу, и Виктор нежно улыбнулся ей, сознавая, что не обрадуется, если их непринужденным отношениям, постоянному обмену мнениями придет конец. У нее есть причины быть недовольной приездом дяди, а у него их найдется еще больше.

— У меня возникло неприятное ощущение, будто я уже знаю его, когда начала читать его письма, — сказала девушка. — Они лежат в столе в библиотеке, их с любовью хранил отец. Однако в письмах дяди нет любви. В них много говорится о Канаде и Луизиане, о войне, в которой он участвовал, но нет ни слова о нем самом. А если он интересуется жизнью в Мирандоле или делами моих родителей, то в его словах не чувствуется доброты. Он не может выдавить из себя ни одной теплой фразы.

— Это правда, такие люди, как твой отец, встречаются редко. Я не знал более дружелюбного человека. Что же до твоего дяди, думаю, тебе следует встретиться с ним, а уже потом делать выводы. Но если он настоящий людоед, я постараюсь защитить тебя.

Вивиан одарила Виктора благодарной улыбкой и взяла его за руку. Ее лицо просветлело, когда они оказались у поворота, за которым среди корней деревьев расползались низкие кустики.

— Смотри, земляника.

Она сошла с дорожки на поросшую мхом впадину.

— Осторожно, здесь могут быть змеи!

— О, должно быть, они уже почувствовали, что я иду сюда, — ответила она, оглянувшись через плечо.

— Какая ты смелая, — пробормотал Виктор, затем улыбнулся, заметив ее притворное негодование.

Она протянула ему горсть малюсеньких ягодок, и они снова начали спускаться с холма. Здесь деревья стали гуще. За березовой рощей мелькнул пруд, где плавали утки, но Шерси настойчиво величали его озером.

Вивиан задумалась.

— Только вспомни, как мы маленькими гуляли по этому лесу и играли в разные дикие игры — в индейцев и солдат. И нас почему-то манит земля, которой мы никогда не видели. Интересно, перестают ли люди предаваться мечтам, когда им исполняется восемнадцать или девятнадцать лет?

— Может быть, если они теряют всякую надежду. Ты права, странно, что Америка так важна для нас. Я ничего не могу поделать с собой, если Лафайет пылает огнем всякий раз, когда мы встречаемся. Но тебе не пришло в голову: может, во всем виноват твой дядя, хотя ты и не видела его? Как-никак ты все время слышала о том, где он воевал. В Канаде, с индейцами.

Она покачала головой:

— Вряд ли. Мои родители так редко говорили о нем. Нет, я думаю, что Северная Америка у меня в крови. Я не могу объяснить, почему она так важна для меня. Я помню один ужасный день, когда мы узнали, что подписан договор и Франция проиграла войну. Наверно, мне тогда было пять лет. К нам пришли гости — глупая старуха с мужем. После того как меня представили им, они продолжали весело болтать о множестве других дел, и я в конце концов громко произнесла: «Как вы можете улыбаться после того, как мы потеряли Канаду?»

Взглянув на Вивиан, Виктор представил ее пятилетней малышкой с точно таким же удивленным выражением лица.

— И что было дальше?

— Мама отвела меня в сторону и спокойно рассказала, что их сын в 1758 году погиб при Луисбурге. После этого я почувствовала себя еще более несчастной, но совсем не так, как сейчас.

После неловкого молчания Виктор произнес:

— А теперь американцы потерпели неудачу, пытаясь сделать то же самое. Им не удастся взять Канаду.

Вивиан встрепенулась:

— Но они сберегут собственную страну. Я уже вижу, как американцы это сделают, будто марширую вместе с ними. Как здорово было бы отправиться туда и оказаться вместе с ними, помочь им. Посмотреть, как они избавятся от короля Георга, всех его налогов и создадут республику на своей территории.

— Лафайет думает так же. Он уже завтра снарядил бы корабль, если бы смог.

— И я тоже! Знаешь, если бы я могла закрыть глаза и, открыв их, оказаться бы в городе своей мечты, то мне больше по душе пришлась бы Филадельфия, нежели Париж.

Она дошли до озера, в дальнем конце которого среди тростника и старых ив копошились утки и куропатки. Вивиан рассыпала стебельки и листья земляники по воде ниже поросшего травой берега, на котором они стояли. Ее гладкая кожа на шее и плечах выделялась бледностью при свете солнца.

— Мне бы хотелось оказаться там прямо сейчас.

Виктор, с восхищением наблюдавший за ней, сказал:

— Разве тебе не было бы страшно, ведь вокруг Пенсильвании рыщут англичане?

— Конечно, нет, если бы мы были вместе! — Она взглянула на него, и ее щеки чуть зарделись. — То есть я, конечно, предпочла бы, чтобы у тебя под рукой оказался полк солдат. Разве твой драгоценный маркиз Лафайет не может устроить это при наличии связей среди военных?

— И при своих девятнадцати летах. — Виктор вздохнул.

Девушка наклонилась и подняла серебристую березовую кору, лежавшую у ее ног. Та свернулась под лучами солнца, но шелковистая поверхность внутри, по которой она водила пальцем, все еще оставалась мягкой и гладкой. С озорным блеском в глазах девушка сказала:

— Нам следует устроить церемонию, чтобы отметить этот исключительно важный день. — Повернувшись, она направилась по берегу к стволу большого дерева, которое возвышалось позади них над серебристыми березами. У его основания пробивались нежные ростки. Вернувшись, она показала Виктору листок, лежавший на ее ладони: — Липовые листья всегда наводят меня на мысль о молодых сердцах.

Виктор вспомнил то время, когда они оба были детьми и вместе лазали по деревьям, но в ответ лишь улыбнулся.

Вивиан присела, протянула изящную руку и опустила кусочек коры в воду, затем положила в него лист, подтолкнула крохотную лодочку, и та выплыла на освещенную солнцем гладь.

— Настоящим я спускаю на воду французский корабль «Братская любовь». Да помогут ему попутные ветры достичь Соединенных Штатов!

— Каков его груз? — не без сомнения в голосе спросил Виктор.

— Свобода! — Она взяла юношу за руку. — Пришло время услышать те фразы, которые ты выучил. Сейчас можешь продекламировать их.

Не спуская глаз с хрупкого кораблика, он произнес с деланой торжественностью, хотя голос невольно приобрел благоговейное звучание:

— Мы считаем, что следующие истины самоочевидны: все люди рождаются равными; они наделены Творцом определенными неотчуждаемыми правами. Среди них — Жизнь, Свобода и Стремление к Счастью. Дабы обеспечить эти права среди людей, создаются правительства, черпающие справедливые права с согласия управляемых. Всякий раз, когда правительство противодействует этим целям, народ имеет право изменить или отменить его.

— Согласие управляемых, — прошептала Вивиан. — Суть всех революций заключена именно в этих словах.

Любопытная дикая утка отделилась от своих спутниц и неожиданно рванулась к ним, чтобы посмотреть, не достанется ли ей что-нибудь. Блестящая шея вытянулась, клюв устремился вперед, и вода завихрилась на том месте, где плыла березовая кора.

Виктор рассмеялся:

— К сожалению, мадемуазель, должен объявить, что ваш корабль тонет.

Она взяла его за руку и повела назад к дорожке, оглянулась через плечо и увидела, что лист, сверкая, качается посреди озера.