Плачь обо мне, небо (СИ)

Аудиенция завершилась сопровождением жандармов к новому месту ее пребывания, и там она столкнулась с Глафирой, которая и помогла ей дойти до спальни. Хотя более двадцати лет в кухарках у князя Остроженского ходила Ульяна. В тот момент Катерина ощущала столь предельное опустошение и усталость, граничащую с изнеможением, что едва ли могла идентифицировать лица, тем более слуг. А утром она уже и забыла о вчерашнем вечере, тем более что после она Глафиру не видела вплоть до получения шифра и следующего за этим переезда во дворец. В середине января прежняя кухарка скончалась и на её место замену уже искала сама Катерина, чтобы иметь своего человека в доме. Останься Глафира в России, этого бы не потребовалось – дядюшка бы мог принять её.

Потому, то вечернее столкновение можно было бы считать иллюзией, порожденной сном разума, и Катерина не вспомнила бы о нем – тем более что, лично посетив Карлсруэ, встретилась с Глафирой там, и кухарка со слезами встретила барышню, которую практически вырастила, – если бы не слова маменьки о том, что из прежних слуг с ней осталась лишь Дарина, получившая место четырьмя годами ранее.

Это был один из тех долгих рассказов обо всем, во время которого Марта Петровна осветила жизнь кухарки, к которой прикипела сердцем: оказалось, что Глафира повстречала здесь, в Карлсруэ, какого-то старого приятеля, а тот, как позже выяснилось, с юности еще питал к ней высокие чувства. Все выглядело, словно в каком романе: растрогавшаяся и давно мечтавшая о семье, Глафира дала согласие на брак и, едва ли не плача, упросила барыню дать ей расчет и отпустить обратно в Россию. Правда, она пообещалась как можно чаще навещать прежних хозяев (в тот момент у Катерины промелькнула мысль, что для частых поездок в Европу нужны немалые средства, а супруг Глафиры, со слов маменьки, не принадлежал к зажиточному слою) и обещание то сдержала. С момента своего отъезда, случившегося еще в начале января, она была в Карлсруэ более пяти раз.

Катерине не хотелось ни в чем подозревать старую кухарку, тем более что та никоим образом не походила на двойного агента, но разум искал хоть какие-то зацепки, и дотошно изучал каждую, сумевшую показаться неправильной, деталь.

Корзинку с отравленными профитролями весной в комнату Катерины и Сашеньки Жуковской принесла Лиза – молоденькая придворная служанка. После, на допросе у цесаревича, та созналась, что ей это послание передала какая-то женщина, по описанию (это Катерина сопоставила лишь сейчас) похожая на Глафиру. Безусловно, общие черты могли совпасть у каждого шестого петербуржца – мало ли невысоких женщин средних лет и небольшого достатка с темными глазами, седыми волосами и большим носом? Однако крупная родинка, упомянутая Лизой, точь в точь повторяла оную у кухарки Голицыных.

Как-то вдруг вспомнилось о том, что письма, отсылаемые маменьке, перехватывались кем-то из людей Бориса Петровича.

Против своей воли Катерина хмурилась и не могла выбросить из головы этих глупых предположений, тревожащих её столь сильно, что, прощаясь с Дмитрием, решившим сопровождать маменьку дальше на воды, она упросила его нанести визит в Карлсруэ через несколько дней снова и проследить за Глафирой после её собственного отъезда в Дармшадт.

Все это случилось двумя сутками ранее, и теперь Катерина взволнованно ожидала вестей от жениха. Даже обязанности, возложенные на нее государыней (всерьез удивленной прибытием фрейлины, обещавшейся вернуться лишь к ноябрю, после свадебного путешествия), ничуть не облегчали ситуацию, и внутреннее напряжение ни на грамм не спадало. Безусловно, если письмо и прибудет, то не раньше, чем в октябре, но даже так она продолжала формировать в сознании новые и новые предположения, не зная, как действовать дальше. До дрожи в руках и озноба по спине хотелось уже покончить со всем, что было связано с именем князя Остроженского.

И если брать во внимание его готовность тихо следить за племянницей до Рождества, особо не побуждая её ни к чему (это после, она была уверена, он вновь надавит на нее), как минимум все это время ей придется жить в состоянии ожидания нового удара. Как выманить Бориса Петровича и подтолкнуть к оплошности, она не предполагала. И потому была вынуждена для отвода глаз играть выданную ей роль.

Только каждое утро молилась об отсрочке, пусть и понимала, что замедлить время – не в её власти.

Расправляя цветы, поставленные в вазон по просьбе государыни, устроившейся с книгой в саду, Катерина не придала значения шагам, звук которых донесся из коридора. В тишине комнаты, лишенной живых душ, можно было отчетливо слышать все, что происходило за её стенами, да и сам замок Югенгейм не отличался тем утомляющим шумом, что был присущ Зимнему – эта загородная резиденция Гессен-Драмшадтской герцогской ветви принадлежала брату государыни, а он не славился любовью к помпезности и блеску. Отчасти Югенгейм имел родство с Царским Селом – такой же спокойный, уютный, с небольшим садиком, где птицы по утрам выводили свои трели, пробуждающие всех обителей замка. Несмотря на свою истинно немецкую аскетичность и мрачность, это место дарило отраду, и потому Катерина могла понять причины, побудившие Императрицу остановиться именно здесь, тем более сейчас, когда ей было в тягость находиться рядом с супругом в России, когда цесаревич отбыл в Европу.

– Катрин?

Голос за спиной прозвучал столь неожиданно, что рука дрогнула; тонкий длинный лист оказался смят под сжавшимися пальцами, липким соком пачкая бледную кожу. Подавив судорожный вздох, Катерина обернулась и, стараясь не пересекаться взглядом с вошедшим цесаревичем, опустилась в реверансе, придерживая юбки лишь одной рукой.

– Крайне интересный выбор маршрута свадебного путешествия, – приблизившись стремительно (на ум невольно пришло воспоминание последней встречи, когда он не мог и шага сделать без поддержки), Николай подал ей руку, чтобы в более теплом, чем это требовалось согласно этикету, приветствии запечатлеть на оной поцелуй.

Подняв голову, Катерина сумела даже изобразить на лице легкую, подобающую разговору улыбку:

– Преданность Дмитрия короне не оставила мне выбора – чудо, что венчание не прервали срочным вызовом к Императору для нового поручения. А что было делать мне в одиночестве? Вот и вернулась к своим обязанностям, – она беспечно пожала плечами, оглядываясь в поисках салфетки, которой можно было бы очистить пальцы. Ответ, мало имеющий общего с правдой, пришел на ум внезапно, но почему-то подумалось, что все это было не так далеко от действительности.

– Я ожидал, что граф оставит службу ради Вас сразу после свадьбы, – внимательно наблюдая за силящейся казаться невозмутимой и веселой княжной цесаревич искал хоть какие-то знаки, что подскажут – счастлива ли она.

Правильно ли все, что случилось.

– Мне слишком хорошо известны идеалы Дмитрия, чтобы мечтать о подобном.

В этой фразе уже не крылось ни капли шутки; ни доли лжи. Но все то же – спокойствие и легкая ирония: она смирилась, хоть и желала совсем другого.

– Он совсем не ценит счастья, которым обладает.

Поиски увенчались успехом: оттирая тонкой кремовой салфеткой липкие следы, Катерина с едва заметной горечью усмехнулась, возвращая внимание неотрывно смотрящему на нее Николаю.

Комкая в пальцах впитавшую сок ткань, она с минуту глядела ему в глаза, не зная, что ищет в них. Единственное, что было очевидно – болезненная необходимость уйти.

– Простите, Ваше Высочество, – теперь уже юбки удалось подхватить обеими руками, пусть и в одной из них была зажата грязная салфетка. – Мне нужно идти.

В конце концов, у нее еще оставались поручения государыни. Пусть и не срочные, но идеально подходящие на предлог для побега. Она еще была не готова надеть ту маску, что заботливо отполировал до блеска для нее князь Остроженский.

Попытке покинуть столовую воспрепятствовала ударившая в спину фраза:

– Позвольте увидеться с Вами вечером?

Отказ почти сорвался с разомкнувшихся губ, но силуэт прикованной к постели сестры, появившийся перед глазами, сбил дыхание в горле. Сглотнув, Катерина надавила на холодную ручку двери.