Месть венецианки

Гостья внимательно слушала.

— А почему ты хочешь, чтобы я дал тебе команду французов? — продолжил Драгут-раис. — Испанцы — тоже опытные моряки. Все, кто уцелел после нашей атаки, — у меня, они ждут своего часа. Может, возьмешь их?

— Нет, капитан, мне нужны только французы. Франция — враг итальянцев. Союз итальянских государств едва сдерживает их претензии хозяйничать на полуострове. Французы только и мечтают восстановить под своей властью священную Римскую империю, так что французы будут хорошо драться с венецианцами.

— Ты все продумала, звезда моя. И откуда ты такая взялась? — Драгут-раис готов был преклонить колена перед этой разумной и красивой женщиной. — Ты получишь все, что захочешь. Я дам тебе французов, но они не пленники, а пираты — джентльмены удачи. Разбой — это единственный промысел, который приносит им кусок хлеба. Конечно, они не такие хорошие моряки, как испанцы, но драться будут, как звери.

Драгут-раис встал, давая понять, что на этом разговор окончен. Повелительным жестом руки, украшенной перстнем с огромным алмазом, он велел страже проводить гостью до ворот. Когда итальянка повернулась, чтобы следовать к выходу, он крикнул ей вслед:

— Знай, я буду следить за тобой! И не вздумай выкинуть какую глупость. Я жду тебя с добычей. Мой дом всегда открыт для тебя.

9

Венеция, 18 апреля 1507 года,

Ка д'Оро.

Синьоре N., замок Аскольци

ди Кастелло

«В прошлом письме я остановился на том, что моя спасительница готова была следовать за мной в опасную неизвестность. Я же никак не мог оправдать ее надежды, ибо знал, как жестока на самом деле может оказаться действительность.

Там, в африканских песках, я уговаривал ее вернуться. Я предполагал, что она вполне могла сделать вид, что я силой увлек ее — как заложницу. А может быть, в суматохе никто и не заметил бы ее недолгого отсутствия. Амина рвалась на волю из опостылевшего ей родительского дома, где ее не ждало ничего хорошего.

Но то, что ожидало ее со мною, тоже не обещало быть сказочно прекрасным. Скорее напротив — будущее мое было полно опасностей и тревог, но была и надежда, а это было для нее важнее всего. Я чувствовал это, а потому не мог найти нужных слов, чтобы заставить ее вернуться. Она молила только об одном — чтобы я увел ее подальше от этой пустыни.

И тогда я пустил в ход свой самый надежный, но не самый благородный довод. Я объяснил ей, что мое стремление выбраться из плена — это лишь жажда увидеть родину и мою супругу. Амина почувствовала себя ужасно оскорбленной. Она ничего не желала слышать о сопернице, но в то же время интересовалась, за что я так люблю свою жену. Я не знал, что ей ответить. Разве можно любить за что-то? Это странное, сладкое и мучительное чувство приходит само, не спрашивая нас и не требуя объяснений.

Развязка наступила совершенно неожиданно и, пожалуй, как-то… нелепо. Я продолжал уговаривать Амину вернуться домой, пока, наконец, она не разозлилась на меня настолько, что расплакалась, вскочила и, залепив мне пощечину, бросилась бежать по направлению к дому.

Я остался сидеть на песке и только тогда, кажется, понял, что за эти месяцы мы стали настоящими друзьями, а ее влюбленность — не что иное, как способ выказать свою привязанность, столь типичный для юных особ.

Я приложил ладонь к своей щеке — она чуть-чуть горела после пощечины, но эта теплота была приятна мне. Ах, Амина, ты была так добра ко мне, так безыскусна и наивна! Жизнь, однако, оказалась слишком сложна для твоего еще детского восприятия. Тебе будет тяжело и одиноко без меня, но это пройдет. Пройдет со временем… Ты еще полюбишь, но это первое нежное, трепетное чувство, которое ты испытала ко мне, — оно не забудется, останется в твоей памяти на всю жизнь.

Как я был благодарен ей за ее храбрость! Ведь это она подожгла барак, когда наш план грозил провалиться. Это она подняла панику, надеясь, что только таким образом невольникам удастся вырваться из своей огненной клетки. Она дала мне шанс, она все сделала ради меня, но я… Чем я ей ответил? Черной неблагодарностью. Одному Богу теперь известно, суждено ли мне когда-нибудь увидеть ее, чтобы исправить свою ошибку…

Впрочем, ответ на этот вопрос целиком теперь зависел от меня, ибо увидеться с Аминой мы могли бы только в том случае, если люди Абу Хасана поймали бы меня и вернули обратно своему хозяину. Я быстро вскочил на ноги, взял свою поклажу с водой и провизией и тронулся в путь. До захода солнца мне следовало пройти еще очень большой отрезок пути, чтобы оказаться подальше от караванных дорог.

Я решительно шагал вперед, и это было удивительное, сказочное чувство, которое я не сразу осознал. То было чувство свободы, от которого я уже успел отвыкнуть. Я был предоставлен самому себе. Власть пустыни казалась мне теперь такой призрачной, такой нереальной… И я шел, шел навстречу всему, что было так дорого для меня. Я шел к своей свободе, милая моя синьора, и это было самым главным.

Что ж, на этом я вновь прощаюсь с Вами, и да хранит Вас Господь».

Мысль о мести возникла у Клаудии неожиданно. Когда молния ударила в маяк, бушующая стихия Адриатики унесли ее в открытое море вместе с обломками. Но Господь, должно быть, решил, что срок ее еще не пришел, и на следующее же утро старый рыбак, разбиравший разорванные штормом сети, увидел ее бездыханное тело, вынесенное на берег волнами.

Три дня Клаудиа пролежала в рыбацкой хижине, находясь между жизнью и смертью, пока сознание наконец не вернулось к ней. Все это время старик-рыбак и его жена заботливо ухаживали за ней, как за собственной дочерью.

Когда-то у четы Альбрицци действительно была дочь. Звали ее Франческа. Она была хороша собой, это и определило ее печальную участь. Рыбак с горечью рассказал Клаудии, что года два тому назад в бухту, неподалеку от Пеллестрины, где стоит их хижина, вошел пиратский бриг, чтобы пополнить запасы пресной воды. Старик Альбрицци и его жена, к несчастью, отправились в то время в город, чтобы сбыть перекупщику свежий улов. Разбойники заметили юную голубоглазую Франческу и силой увели ее с собой на корабль. С тех пор несчастным старикам так ничего и не удалось узнать о судьбе девочки. Им оставалось уповать на Господа Бога да жить надеждой, что крошка Франческа еще жива.

Поэтому, когда старик увидел на берегу Клаудию, омываемую водами прибоя, он чуть не сошел с ума от счастья, решив, что море вернуло ему дочь. И хотя чуда не произошло, Клаудиа стала для них великим утешением и радостью, заменив Франческу.

Однажды, когда силы начали постепенно возвращаться к ней, Клаудиа попросила старого Альбрицци, отправлявшегося на Риальто, зайти в палаццо Гримальди и вызвать служанку Альбу, которая, должно быть, уже оплакала и похоронила ее.

Скоро прибежала Альба и, захлебываясь от рыданий, бросилась на шею своей госпоже.

— Святая Мадонна, вы живы! О госпожа! Я уж было решила, что Господу оказалось мало отнять у нас синьора Себастьяно… Ренцо клялся, что видел собственными глазами, как волны погребли вас под обломками маяка. С Луккой Мореско они обыскали всю округу — прибрежные скалы, берег и пустынные отмели, но так ничего и не нашли. Мы все оплакивали вас, и с нами рыдала вся Венеция! Весь город был в трауре. А я все молилась нашей чудотворной Мадонне, все просила ее… И вот чудо свершилось!

Клаудиа страшно побледнела.

— Значит, все считают, что меня уже нет в живых? Святая Мадонна!

— Да, все-все до единого. Столько было соболезнований, столько денег пожертвовано на ваши пышные похороны. Ваши друзья на собственные средства хотели заказать вам пышную усыпальницу на Сан-Микеле, но я настояла, чтобы ваша могилка была бок о бок с той, куда мы хотели положить синьора Себастьяно…

Альба не выдержала горестных воспоминаний и горько разрыдалась.

— Ты говоришь, что мои друзья проявили весьма трогательную заботу обо мне? И кто же из них выказал наибольшее рвение? Князь Энрико Фоскари? Или князь Рокко с бароном Контарини? Кто из них?