Миклош Акли, или история королевского шута.

А в императорском замке в этот день царил великий переполох: лакеи носились по коридору, на кухнях суетились поварята, выбегали какие-то люди в белых халатах и колпаках передохнуть от жары или взбить яичные белки, на втором главном дворе вышагивали нарядно разодетые офицеры, вдоль фронтона дворца выстроились две роты гусарского полка Планнкенштайна, а по коридорам и у входов стояли на часах уланы в парадных мундирах.

Словом, император готовился к какому-то большому приему. Но все это только облегчало задачу Дюри: в таком пестром многолюдии легче смешаться с остальными. И он смело направился к знакомому входу, который вел в жилье камердинера. Стражи с копьями "на караул", ничего не спросив, пропустили его. Впереди него, несколькими ступеньками выше, на крыльцо поднимался стройный гусарский полковник. Вдруг он обронил белые перчатки, которые держал в руке. Свернутые комочком перчатки покатились вниз по лестнице. Гусарский полковник обернулся, негромко ругнулся по-венгерски и, обрадовано заметив поднимающегося следом за ним кадета, грубовато крикнул ему по-немецки:

- А ну подай-ка мне перчатки, мальчик!

Дюри покраснел, оскорбленный и обращением на "ты" и "мальчик" и на несколько мгновений заколебался, поднять ли полковничьи перчатки или отказать грубияну в этой элементарной учтивости.

- Ну, что там еще? - рявкнул удивленный полковник. - Может быть тебе не хочется?

Но Дюри уже сделал несколько шагов вниз, вслед за перчатками, потому что посчитал неправильным, имея такое важное поручение, дать сейчас повод для скандала. И потому, подняв перчатки, он протянул их полковнику.

- Ну тебе повезло, кадетик, что ты принес их мне. Иначе, клянусь, располосовал бы надвое твою глупую тыквенную головушку.

- Или я - вашу! - отвечал Дюри, твердо посмотрев в глаза полковнику и непроизвольно потянувшись рукой к своей маленькой шпаге, висевшей у него на поясе.

- Ух ты, черт побери! - воскликнул полковник обрадовано и сразу же переходи на венгерский. - Да кто ж ты таков, братец?

- Я - сын полковника Михая Ковача.

- Ну тогда давай лапу, малыш. Я и в самом деле должен был по твоему поведению догадаться, что венгерская мать тебя родила. Ну, а теперь лучше нам будет помириться, потому что знай же и ты с кем ты сцепился, землячок: я - полковник Шимони.

Теперь настал черед уже Дюри пугаться, что было и не трудно разглядеть на его побледневшем лице. О храбрости знаменитого полковника Шимони ходили повсюду легенды и сказки. Прославленный герой - гусар с явным удовольствием посмотрел на восторженное лицо мальчугана.

- Ладно, пустяки, - заметил он приветливо. - Даже волк отъедает у человека только то, что повыше сапог, а что в сапогах - того он не трогает. Ну а ты из сапог еще не вырос.

И он по-дружески похлопал его по плечу.

- Когда приедет государь? - спросил полковник.

- Какой государь? - удивился Дюри.

- Какой же еще, как не князь Гессенский. Ведь его же приезда вы ожидаете, или еще чьего-то?

- Не знаю, - признался мальчик. - Я не из придворных. Я кадет Винернойштдтского училища.

- Ну тогда, сынок, расти большой! - сказал полковник, прощаясь с мальчиком.

Тем временем они вышли в роскошный, облицованный мрамором коридор. Полковник, шагая горделивой походкой, позванивая шпорами, повернул направо. Дюри же повернул налево, в сторону квартиры императорского камердинера, папаши Лаубе. Однако, не успел он сделать и нескольких шагов, как навстречу ему мелкими шажками выбежал сам старый Лаубе.

Вот и верь присловью, что нет человеку удачи! Однако как поседел, как сморщился старый Лаубе. Он нес на одной руке какой-то странный зеленоватого сукна мундир и брюки, в другой держал отороченный золотой бахромой кивер.

Дюри, улыбаясь во весь рот, поспешил навстречу старику, но добрые голубые глаза папаши Лаубе уставились на него с удивлением, не узнавая.

- Здравствуйте. Господин Лаубе! Или не узнаете меня?

- Почему же? Узнаю, узнаю! Голос ваш например очень даже знакомый. И как я в самом деле мог вас забыть? Это же вы, мой маленький, замечательный венгерский мальчик. Ах вы, мой милый, так это вы!? А я, знаете ли, забыл. Да вы уже самый настоящий солдат. И какой стройный да складный. И даже при шпаге! Ой, видно совсем слабы стали мои глаза, коли не признал я вас! Только по голосу и угадал, потому что слух у меня еще совсем хороший. Конечно, у такого старого осла, как я, уши сохраняются молодыми дольше всего. А ведь когда-то у меня и глаза были зоркие, как у орла. В самых любимых егерях его императорского величества ходил. А сколько мы охотились в Ишле с ним вместе. И с вашим папочкой, вечная ему память. Ну, а как же вы здесь-то оказались, барич?

- Да вот хотел вас посетить, господин Лаубе. Только вижу - не ко времени. Вон вы службой заняты.

- Несу императору мундир гессенского полка, потому что сегодня на обед мы ждем князя Гессенского. А у них, у государей, такое глупое обыкновение заведено, принимать гостя в мундире его гвардейского полка. И вообще глупое это ремесло - управлять государством. Но не трудное. И уж коли не наскучило оно мне до сих пор, не менять же мне его на старости лет? Можно сказать - сойдет этакая работа и за отдых. Уши-то у меня, слава богу, хорошие, хозяйский колокольчик еще издалека слышу. Великое благодарение господу богу, что уши у меня такие. Ну, а вы-то, барич, по какому делу здесь оказались?

- Хотел своего наставника, господина Акли, проведать, да вот слышал будто с ним беда приключилась и что нет его теперь здесь. Поэтому решил вот к вам, господин Лаубе. Заглянуть, порасспросить, что и как?

- Как? Разве вы не знаете? - удивленно вскричал камердинер и положил мундир и брюки на мраморные перила, взглянув на свои золотые часы, висевшие на толстой массивной церии. - Ну что ж, есть у меня еще несколько минут. Так вы в самом деле ничего не знаете? Ох, конец бедному господину Акли. Написал какое-то дурацкое стихотворение, а за него беднягу щелк (он рукой показал, как ключом запирают дверной замок), и вот сидит он где-то в прохладном местечке, один бог знает - где. И неизвестно еще, увидит ли когда вновь свет божий. Потому что у господина Акли были крылышки, как принято говорить. Он и парил на них. А это никогда до добра не доводит. Куда лучше, когда у человека не крыльев, зато есть уши...

По мере того, как папаша Лаубе все больше входил в раж, Дюри оценил все выгоды ситуации и все больше пятился спиной к мраморным перилам, на которых лежала гессенская гусарская униформа его императорского величества. Воспользовавшись тем, что старый камердинер был подслеповат, он улучил момент, когда старик Лаубе закашлялся, и одним ловким движением вложил прошение Миклоша Акли в карман зеленоватого гессенского мундира, не переставая все время причитать:

- Ах, бедный дядя Акли! Ах, бедный Акли! И как же ему помочь?

- А никак ему не поможешь. И не ломайте над этим попусту голову. Если груша до времени свалилась с дерева, обратно на ветку она уже не вскарабкается.

- А может он и не виноват ни в чем вовсе?

- С точки зрения груши это не имеет значения. Упала ли она, потому что сгнила, или даже пусть была крепкая, да ветром ее сбило. Но дело ее все равно плохо. И точка. Ну, ладно, и хватит, а теперь мне пора нести мундир, потому что его императорское величество будут одеваться. Вы дождетесь меня, барич?

- Не, господин Лаубе, не дождусь. Я хотел к вам заглянуть всего на одну минутку. Потому что мне надо спешить обратно к себе, в Винернойштадт. Вы наверное знаете?

- Конечно. Но вы же всегда вхожи к нам. Можете навестить еще и графа Коловрата, которого император теперь назначил вашим попечителем. А как ваша сестричка? Слышал я, что выросла и стала красивой барышней.

- Спасибо, хорошо. Только не говорите графу Коловрату, господин Лаубе, что я здесь был и без разрешения обратился к вам и тем более - хотел повидать господина Акли. Нежелательно, чтобы его величество или граф Коловрат меня за это отчитали.