Соблазн на всю ночь

Федра повернулась к Зоуи и Фиби, взяла розовое платье, аккуратно расправила его. Посмотрела на сестру и подругу.

– Спасибо вам обеим, – тихо проговорила она. – Я возьму его.

Тристан в третий раз за последнее время нарядился как настоящий джентльмен. Теперь он стоял перед шкатулкой с драгоценностями и с сосредоточенным видом что-то там выискивал. Аглоу молча наблюдал за своим хозяином. Наконец Тристан извлек на свет массивную золотую печатку с эмалевой инкрустацией и надел ее на палец.

Что-то внутри его, какая-то его часть вдруг начала действовать так, словно ему бросили вызов и перед ним неожиданно появились признаки некой смутной цели. Как будто на дно пустой бочки из-под эля кинули желудь, покатившийся с тихим постукиванием вдоль стенок. Желудь катился и катился, но сопровождавшее его движение легкое постукивание было приятно уху.

– Подавать коляску, сэр? – Голос Аглоу был низким и грубоватым.

– Принеси-ка мою трость, старина, – сказал Тристан, поправляя печатку. – Думаю, мне лучше прогуляться пешком.

Он надеялся, что весенний воздух освежит его голову и приведет скачущие галопом мысли в некоторый порядок.

Следуя плану своего отца, Тристан уже успел поговорить с тремя полицейскими, работавшими в Большом Лондоне. Все ночи напролет он занимался сбором информации о мадам Востриковой и ее пользующемся дурной славой заведении. Все это тяготило Тристана и шло вразрез с его внутренними побуждениями. Но украденный у леди Федры поцелуй внезапно привнес смысл в его занятие, казавшееся ему более чем утомительным, скучным и всем тем, что обычно включает в себя слово «долг».

Клуб «Трэвеллерз» находился примерно в миле от дома Тристана. Сейчас ему предстояла приятная прогулка под высоким голубым небом, по которому бежала стая полупрозрачных облаков, напоминавших оторвавшиеся от шпилей Вестминстерского аббатства паутинки. Легкие и подвижные, они неслись, повинуясь порывам ветра, равнодушные к тому, что происходило под ними на пыльных улицах Лондона.

В клубе «Трэвеллерз» собирались как любители приключений, так и те, кто не питал склонности слишком часто выезжать за пределы Англии. Этот клуб посещали и иностранцы. Многих здесь привлекала прекрасная библиотека, можно сказать, лучшая в Лондоне, где имелись газеты на дюжине языков. Еду тут готовили вполне достойную, кофе подавался чрезвычайно крепкий, чем он и был знаменит. Можно было доставить себе удовольствие и поиграть в библиотеке в карты, но, правда, только по ночам. Здесь собиралась та прослойка светского Лондона, в которой Тристан ощущал себя уместным, и здесь его хорошо знали.

Нырнув в прохладные темные своды клуба, Тристан передал трость пожилому-швейцару, который радостно поприветствовал его.

– Милорд. – Слуга склонил седую голову.

– Как поживаешь, Флеминг? – Тристан передал ему шляпу. – Я разыскиваю мужчину по имени де Венденхайм. Никогда не видел его.

Флеминг мотнул головой в сторону столовой.

– Тот, кого вы разыскиваете, сидит в одиночестве за столиком у окна, милорд, – сказал он. – Он очень высокий и смуглый. Вы не ошибетесь.

Поблагодарив швейцара, Тристан направился в столовую. Флеминг оказался прав. Де Венденхайма нельзя было ни с кем спутать. Он был явно выше Тристана, смуглый и с очень темными волосами. Увидев, что к нему направляется Тристан, де Венденхайм свернул газету и встал. Несмотря на свой рост и широкие плечи, двигался он с достаточной долей элегантности.

Темные, глубоко посаженные глаза с циничной откровенностью мгновенно впивались в лицо собеседника и уже не отпускали до конца разговора.

Тристан протянул руку.

– Добрый день, де Венденхайм, – сказал он. – Спасибо, что пришли.

– Разве у меня был выбор? Вашему отцу никто не может отказать. – Он не обвинял, просто констатировал факт.

Тристан улыбнулся ему в ответ.

– У меня тоже не было выбора. По собственной воле я никогда не стал бы заниматься этими делами, – сказал он и показал рукой на столик. – Может быть, присядем, сэр? Закажем кофе.

Глаза де Венденхайма помрачнели.

– По крайней мере он тут крепкий.

Тристан попросил слугу принести кофе, сел в кресло и вытянул ноги.

– Только потому, что здоровье моего отца пошатнулось, – заговорил он, – мне пришлось удовлетворить его просьбу. Я хочу, чтобы вы это поняли. Хотя мне пока не совсем еще ясно, что именно я должен сделать.

Де Венденхайм внимательно изучал его лицо.

– Мне известно, что в Греции вы работали в разведке, – заметил он. – Полагаю, Хокстон считает, у вас есть что предложить.

Тристан засмеялся, но его смех прозвучал холодно и искусственно.

– Я был всего лишь наемным солдатом, – поправил он де Венденхайма. – Тогда в силу своей молодости я рассматривал войну как некую разновидность спорта. Или по крайней мере пытался смотреть на нее с такой точки зрения. Мне все виделось сквозь розовую дымку идеализма и романтики.

На бесстрастном лице де Венденхейма промелькнуло выражение, убедившее Тристана в том, что его хорошо понимали.

– Ясно, – наконец сказал он. – И как вы нашли это позже?

Тристан бросил взгляд в сторону.

– В глазах тех, – проговорил он, – кто никогда не был на войне, все это выглядит… ужасно благородно. Простите за каламбур.

– А при ближайшем рассмотрении – только ужасно. – Де Венденхайм ухмыльнулся. – В этом я вполне с вами солидарен, сэр. Мне пришлось стать свидетелем того, как война выглядит на самом деле, и могу откровенно сказать, у меня больше не возникает желания участвовать в этом снова.

Тристан заметил, как лицо де Венденхайма напряглось, превратившись практически в маску.

– Наполеон? – догадался Тристан. – Вы были на континенте, полагаю.

– В Эльзасе и в некоторых других местах. – Его большие черные глаза затянулись поволокой грусти. – Насколько я помню, от Эльзаса мало что осталось.

Они оба помолчали. Но эта затянувшаяся пауза в разговоре не была тягостной, она наполнилась глубоким обоюдным пониманием и болью, какой Тристан не испытывал уже давно. Кашлянув, он наконец сказал:

– Послушайте, де Венденхайм, я не хочу доставлять лишних хлопот вашим людям из министерства внутренних дел. Все дело в моем отце. Он тяжело болен. Более того, если говорить откровенно, он умирает. Мой отец – человек долга и дела, и для него состояние беспомощности совершенно непереносимо.

– Простите, я не знал. – Де Венденхайм сразу как-то расслабился, его плечи округлились и слегка подались вперед. – Что ж, продолжайте. О чем вы хотели меня спросить?

Тристан сидел в вольной позе, откинувшись на спинку кресла, когда вернулся официант с серебряным подносом.

– Я уже имел удовольствие побеседовать с тремя полицейскими, работающими на территории Большого Лондона, и двумя девушками – свидетельницами убийства, – тихо сказал Тристан, наблюдая за тем, как официант разливал кофе по чашкам. – Если вы мне скажете, кем был убитый, я сразу же попрощаюсь с вами и отправлюсь домой.

Де Венденхайм взял свою чашку и механическим голосом повторил Тристану все то, что уже было тому известно. Горский был русским и жил в Англии много лет. Проживал он в доме, принадлежащем некоей Востриковой, и, как говорят, имел гомосексуальные связи. Семьи у него не было.

– Мне очень немногое удалось узнать о Горском и о том борделе, в котором он жил в последнее время, – устало проговорил Тристан. – В этом заведении соблюдаются такие меры предосторожности, что узнать что-либо о его клиентах не так-то просто.

На губах де Венденхайма промелькнула улыбка.

– Вряд ли эти клиенты обрадовались бы вмешательству вашего отца в их делишки, – сказал он. – То, что делается за стенами этого публичного дома, а это и извращения всяких видов, держится в строгом секрете.

– О каких извращениях вы говорите? – без всякого интереса спросил Тристан.

Де Венденхайм забарабанил пальцами по столу.

– Садомазохистские оргии с применением насилия и пыток, гомосексуализм, детская проституция. Туда поставляют совсем молодых девушек и юношей, часто против их воли. Некоторые случаи просто поражают своей жестокостью.