Исповедь куртизанки

Граф Жан считал, что я сама соблазнила его сына. Я искренне раскаивалась в этом и была готова признать свою вину, лишь бы он восстановил нормальные отцовские отношения с мальчиком. Адольф в то время был в Версале, и Жан пригласил его погостить. Благодаря придворной муштре у мальчика появились хорошие манеры, но душа его сохранила былую наивность и свежесть. Мы не виделись целый год, но он все так же боготворил меня. Его глаза светились любовью, когда мы учтиво поздоровались, не касаясь друг друга. Он сидел с нами и рассказывал о придворных обычаях, законах этикета и протоколе, которым его обучали. В тот вечер граф взял сына с собой кутить к мадам Гурдон.

На следующий день Жан должен был уехать по делам в Компьен. Прежде чем уехать, он предупредил меня:

– Держи свою дыру подальше от моего сына. – В гостиной я увидела Адольфа. Он в волнении мерил комнату шагами.

– Отец рассказал мне, что вы были одной из девочек мадам Гурдон, что вы до сих пор отдаетесь мужчинам за деньги, – сказал он.

Я не пыталась скрыть свой свободный образ жизни от Адольфа, но сказалась жертвой обстоятельств. Мальчик только и мечтал увидеть во мне что-то хорошее. Волнение исчезло без следа, и он присел рядом со мной. В моем присутствии он буквально сиял, я растаяла и сделала первый шаг. После бурных ласк милый мальчик предложил мне выйти за него замуж. Серьезность его намерений тронула меня. По правде говоря, я была недостойна стать его женой. Наибольшее наслаждение мне доставляла именно порочность, безнравственность нашего романа. Разумеется, Адольфу меня не переделать. Зато я смогу развратить его – и уже преуспела в этом. Мысли о добродетелях Адольфа и собственных пороках вывели меня из равновесия, а малодушие не позволяло прямо отказать ему. Мне хотелось показать Адольфу, в какого бессердечного монстра может превратиться его любимая. Ни знаком, ни словом не отреагировав на его предложение, я покинула гостиную. Задыхаясь от любви, он последовал за мной, убеждал, что будет любить меня до конца дней своих. Я заявила, что он раздражает меня.

Адольф извинился за свою дерзость. Резкую перемену моего настроения он принял за проверку истинности своих чувств. Я честно призналась, что не люблю его, что мне было не очень хорошо с ним. Он ушел со слезами на глазах и тотчас же уехал в Версаль. Я ненавидела себя за то, что разбила его сердце.

К весне 1766 года начался дисбаланс между удовольствием и финансами. Каждый день через мои руки проходили тысячи ливров. Мне никогда не хватало денег, и я отдавалась мужчинам, единственным достоинством которых было их финансовое состояние. До этих пор я ни разу не болела венерическими заболеваниями, но в тот год разразилась самая настоящая эпидемия, и я испугалась, что удача может отвернуться от меня.

Однажды вечером, мучимая усталостью, страхом и одиночеством, я рано вернулась домой. Идя по коридору к себе, я заметила, что дверь в комнату графа Жана приоткрыта, а внутри горит светильник. Я пошла к нему, рассчитывая расслабиться в его обществе, но, подойдя ближе, услышала шум. Заглянув в комнату, я увидела, что граф Жан пытается затащить в постель плачущую и сопротивляющуюся Генриетту.

– Прошу вас, месье, отпустите меня, – кричала она. – Теперь я служанка мадам Жанны. Зачем вам опускаться до таких, как я?

Ее протесты не трогали графа Жана. Он с силой бросил ее на кровать и привязал к латунному каркасу одним из шнуров от полога. Убедившись, что она не может двигаться и находится в полной его власти, он задрал ее юбки и бросился на нее. Я слышала, как она приглушенно всхлипывала, пока он удовлетворял свою похоть. Закончив, он спокойно развязал ее и бросил на пол пару франков.

Я не хотела признаваться себе в том, что зрелище Жана, пользующего другую женщину, пробудило во мне ревность. В моем сознании все перепуталось, и я разозлилась на Генриетту. Я видела, что она стала жертвой изнасилования, слышала ее уверения, говорившие о ее преданности мне, но при этом винила ее в том, что она соблазнила Жана.

В тот же день я вызвала ее к себе и выбранила за пятно, которое она оставила на моем зеркале. После нападения девушка и так находилась в растрепанных чувствах, так что довести ее до слез было легче легкого. Я заставила ее выложить всю мою обувь и одежду, а потом вернуть все на место. Я кричала на нее за малейшие оплошности и без всякой причины, я унижала ее и предъявляла чрезмерные, тиранические требования. Не в состоянии осознать всю несправедливость своей ярости, я заявила, что если она не исправится, то окажется на улице.

Но издевательства над Генриеттой не принесли мне удовлетворения. Меня охватило отвращение к самой себе, и, чтобы спастись от него, я решила не останавливаться. Я отправилась к мадам Луизе.

– Рада, что у тебя все хорошо, – сказала она, восхищаясь моим дорогим нарядом и украшениями.

– Я плачу за все это, – ответила я. – Путь к вершине труден и мучителен. И есть одна вещь, без которой мне действительно трудно. Мне не хватает Лорана.

– Да уж, ни одна состоятельная женщина не может обойтись без такой роскоши, как мужчина-лакей, – согласилась она. – Думаю, тебе не составит труда найти себе мальчика.

– Я бы хотела выкупить у тебя Лорана.

– Извини, – ответила она. – Лоран не продается.

– Купить можно все, мадам, – отозвалась я. – Как насчет шести тысяч ливров?

– Лучше десять тысяч.

– Плачу восемь.

Она позвала Лорана. Он, как, впрочем, и всегда, выглядел просто восхитительно. Увидев меня, мальчик затрепетал от радости. Я потрепала его по попке и ущипнула за соски.

– Какой хороший мальчик, – сказала я.

Вернувшись домой, я представила своего нового слугу графу Жану. Он подмигнул мне и кликнул Генриетту, чтобы та поднялась к нему.

Едва оставшись наедине с Лораном, я толкнула его на постель и бросилась на него, кусаясь и царапаясь. Я заявила ему, что с этого самого момента его жизнь превратится в ад. Ответом на мое неистовство было кроткое смирение и восставшая каменная плоть.

Я не перестала ненавидеть себя, но мне, по крайней мере, больше не было одиноко.

Однажды летом 1766 года, в самый разгар магазинной лихорадки на Рю Сен-Онор, ко мне подошла изнуренная женщина – кожа да кости, закутанные в лохмотья. Она сказала, что умирает от голода, что ей нужны лекарства, и попросила у меня денег. Ее вид вызвал у меня дурноту, и я сунула ей двадцать франков, чтобы отделаться, но она продолжала идти за мной, клянча еще. Я не останавливалась, давая ей понять, что разговор окончен, но женщина не отставала. Разозлившись, я приказала Лорану, который нес мои покупки, позвать двух полицейских, стоящих на другой стороне площади.

Те, увидев мой наряд, решили, что я довольно важная дама, и уважительно выслушали мои жалобы.

– Нарушаем общественное спокойствие, да? – обратился один из полицейских к изможденной попрошайке, а второй ударил ее по плечу дубинкой так, что женщина упала в сточную канаву. Она проклинала меня и кричала, что однажды люди, подобные ей, будут господствовать над такими, как я. Полицейский поднял ее, словно тряпичную куклу, и поволок в тюрьму.

Я продолжила поход по магазинам, забыв об этом досадном происшествии, но вечером мои мысли вновь вернулись к нему. У этой бездомной женщины и так проблем хватает, так почему я не дала ей еще несколько ливров, святой отец, сто или даже тысячу? Я трачу значительно больше на совершенно ненужные вещи. Меня мучила совесть, и мучения эти требовали сильного болеутоляющего. Я пила шампанское с бренди, но это только заставляло мои мысли нестись еще быстрее, и призрак женщины с улицы стоял перед моим мысленным взором как живой. Душевное опустошение быстро нашло более простую форму, превратившись в безумный физический голод. Я отправила Лорана в Ле Нюи Нувей, самый дорогой парижский ресторан, наказав принести мне устриц, бифштекс и несколько порций жареной картошки. Сколько бы я ни ела, аппетит не утихал.