Ветер перемен

«И вот теперь пудра для Лиззи! Что на очереди?»

Потом большими печатными буквами написала: «Долой грусть» и подчеркнула эти слова.

Ожидая прихода родителей, Поль забрался на диванчик у окна в главном салоне и смотрел на сияющий ночной корабль. Он видел освещенную луной палубу и на мгновение подумал, что там лежит снег. Потом он перевел взгляд на воду и увидел на ней отражение своего освещенного окна. Оно отбрасывало на волны прыгающие оранжевые искры, другие освещенные каюты еще добавляли сверкающие пятна. Поль задернул у себя за спиной портьеры, чтобы остаться в темноте и смотреть, как по волнам перескакивает лунная дорожка.

«До чего же удивительная штука корабль, – подумал Поль, – он совсем такой же живой, как кит или дельфин, стремительно несущийся по волнам». Он вдруг вспомнил Иону и попытался представить себе, как бы это выглядело – провести год в животе у кита. Ведь об этом говорил отец Спаркман! Еще в Филадельфии. Когда они ходили в церковь. Когда они красиво одевались и каждое воскресенье шли туда через Риттен-хаус-сквер.

«А тут нет церкви, – сообразил Поль, припомнив, чем кончилась страшная история Ионы. – Корабль – такое же домашнее животное, это наша собственная морская змея. Он спасет нас от всех этих скал, бурь и врагов, про которых мы много раз пели. А еще от землетрясений».

– Джинкс! – позвал Поль из своего убежища. – Джинкс, иди сюда, посмотри, как мы светимся.

Джинкс нашла брата, а потом их обоих обнаружила Лиззи, и вся троица, затаив дыхание, любовалась этим чудом, а в это время у них за спиной, за двумя рядами портьер из сукна и бархата, не пропускавших громкие звуки, взрослые увлеченно разговаривали. Доносился только ровный покойный гомон, как на задах сада дедушки Э, где стояли пчелиные ульи: голос кузена Уитни смешался с голосом доктора Дюплесси, иногда прорывалось хриплое мычание миссис Д, похожее на голос осленка, которого они видели у садовника.

Они слышали и маму, шелест ее платья, когда она проходила, задевая за стулья, и клинк-клинк ее браслетов, звуки, которые они не спутают ни с какими другими. И еще они ощущали восхитительные запахи, не похожие на те, к которым привыкли дома. Пахло вкусными блюдами, приготовленными шеф-поваром специально для этого ужина, и еще остро пахло скипидаром, которым пахнут все новые суда, а также непонятным запахом, который Лиззи определила, как запах новых вещей: диванчиков с кистями, столиков красного дерева, китайских ваз и этажерок с мраморными полками, кресел со смешным названием «Людовик XV», которое, если произносить его быстро-быстро, звучало совсем как «Люди запинаются».

Лиззи знала все эти названия, потому что им научил ее папа, он сказал, что все эти вещи – ценные и некоторые привезены из замков во Франции.

«Обюссонские ковры, – сказал папа. – Очень ценные. Трудно достать. Когда-нибудь эти вещи станут вашими, твоими и твоих сестры и брата… В Англии и Европе одно поколение передает свое имущество следующему, и только подумай, Лиззи, вот эти картины и эти вещи принадлежали одной и той же семье в течение сотен лет. Одной и то же семье!»

Лиззи знала, что на папу это производило огромное впечатление. Он гордился своими братьями и своим отцом, и она догадывалась, что для него Линден-Лодж, загородный дом их дедушки, был чем-то вроде замка, который останется в их семье на века.

– Фонтенбло, – прошептала Лиззи, но так, чтобы Джинкс и Поль не услышали. Они дети, им нет дела до королей и чудесных мест, где они жили.

– Версаль, – произнесла она. – Мария-Антуанетта. Лиззи как всегда была права: Джинкс и Поль этим не интересовались. Они не могли оторвать глаз от пробегавших внизу волн и прислушивались к нарастающему шуму за столом, зная, что сейчас для них самые лучшие времена. Самые счастливые дни, какие только будут во всей их долгой жизни.

– Уитни, не смей больше рассказывать этой ужасной истории! – подначивала Юджиния. – Что подумает наш новый гость?!

Юджиния была решительно настроена втянуть лейтенанта Брауна в разговор. За изысканным столом он чувствовал себя не в своей тарелке. Его смущали все эти вилки, ложки, бокалы для вина, бокалы для шампанского и это изобилие тарелок: сменная тарелка, закусочная тарелка, суповая тарелка, тарелка для второго блюда, тарелка для масла и севрские подставки для карточек, которые Юджиния поставила перед каждым гостем.

«Джейн» – значилось на одной. «Густав» – для сидевшего напротив. «Уитни» – с рисунком трех книг, на обложке каждой из которых стояла буква «Р», «Лизабет» – с нарисованной на карточке леди, пудрящей носик и смотрящей в зеркальце.

Но Юджиния не знала имени лейтенанта, и ей не хотелось спрашивать Джорджа. Присутствие молодого человека было как-то связано с бизнесом, а в эту сферу вход ей был заказан. Но сейчас Юджиния пожалела, что не задала вопроса мужу. Не осталось ничего другого, как написать «Лейтенант» или «Наш гость».

– Уитни, ты не можешь рассказывать истории про то, как я была маленькой девочкой. Что подумают дети?

Юджиния жестом дала понять, что отказывается от второй порции супа «Леди Керзон», и посмотрела на дверь. «Интересно, почему задерживается Джордж». Она тянула с первым блюдом, сколько позволяло приличие, но вот Хиггинс обносит гостей супницей во второй раз, а никаких признаков мужа и Бекмана нет.

– И вообще, Уит, – добавила она, заставив мысли вернуться к гостям. – Ты на одиннадцать лет моложе меня и знаешь обо мне только понаслышке.

– Нет, он может рассказывать истории, мама! – выкрикнул Поль, перевозбудившийся от сидения за столом вместе со взрослыми и переполненный собой, как это может быть с пятилетним малышом. Он откусил большой кусок уже от второй булочки и после этого совершил святотатство, заговорив с полным ртом. – Кузен Уит по-смешному рассказывает их!

– Кузен Уитни смешно рассказывает истории, – машинально поправила сына Юджиния. – И Поль, ты что, забыл, что нельзя разговаривать с полным ртом? Ты ешь слишком много хлеба. Испортишь аппетит.

Слова вылетали сами по себе.

Затем Юджиния обратилась к Хиггинсу, старшему дворецкому:

– Мы немножко повременим с рыбой, Хиггинс. Мистер Экстельм пожалеет, что пропустил ее.

Пока дворецкий передавал это приказание другим слугам, Юджиния осмотрела стол, приняла светское выражение лица и сказала себе, что дело – прежде всего и что хорошая жена радуется всему, что делает муж.

– Ну, знаешь, Поль, кузен Уит никогда не рассказывает эту историю правильно. – Юджиния попыталась рассмеяться. – Во всяком случае, я не совсем свалилась в воду. Видишь, Уитни, чего ты наговорил.

Ее глаза снова метнулись к двери. «Это наш праздничный первый вечер вне Филадельфии, – подумала она. – И вот, мы уже закончили первое, а Джорджа все нет и нет».

– Поль, – Юджиния произнесла это более резко, чем хотела, – оставь место для ужина.

Но Поль уже разошелся вовсю.

– Расскажи про каноэ, кузен Уит, и как мама свалилась в тину, и все на пристани…

– Вы ведь сказали, мой муж обещал спуститься через несколько минут, не так ли лейтенант? – прервала его Юджиния, тут же улыбнувшись, как она считала, с самым беззаботным видом. «Ах, эти забывчивые мужчины! – должно было сказать ее лицо. – Вот с чем нам, женам приходится смиряться!»

Но ее притягивали голубые глаза лейтенанта Брауна, они видели ее насквозь. Можно было подумать, будто он видел все: и дни рождения с поникшими свечками на праздничном пироге, прогулки в зоопарк, которые так и не состоялись, походы для запуска воздушного змея, которые все откладывались и откладывались, потому что папа закрылся в своем кабинете со спущенными шторами, слишком «усталый», чтобы слышать детский шум и видеть, как они прыгают от радости. Юджиния почувствовала, как краснеет, и опустила глаза. «Нет, это не потому, что он чужой человек, – сказала она себе. – Дело совершенно в другом».

– Да, мэм. Мистер Бекман сказал, что они идут, – ответил Браун. И тоже отвел глаза.