Нефертари. Царица египетская

— После игры на арфе, — продолжала Уосерит, — продолжишь занятия в своей комнате. Потом — вместе со всеми жрицами — будешь участвовать в вечерней службе. В конце дня, если захочешь, поужинаешь вместе со всеми в трапезной или же у себя, в тишине. — Уосерит поднялась. — Учиться, разумеется, придется много, но все это не просто так. Чем дольше ты будешь вдали от Рамсеса, тем больше он будет по тебе скучать и тем больше у нас будет времени, чтобы превратить тебя из саженца в дерево, которое не сломает даже самый сильный ветер.

Я кивнула: Уосерит, конечно, была права.

— А ветер будет сильный. Доверься Уосерит, царевна, — заметил Пасер, когда жрица удалилась.

Советник прошел к другому концу комнаты, взял что-то со стола и поставил на столик между нашими креслами.

— Знаешь, что это?

Я подалась вперед, стараясь разглядеть получше. Передо мной стоял мастерски изготовленный макет длинного помещения. Больше тридцати колонн поддерживали потолок, выложенный голубыми глиняными плитками. С одного конца высились двойные бронзовые двери, совсем как во дворце. На другом конце — полированное возвышение. Ведущие на него ступени пестрели изображениями плененных врагов, так что всякий раз, когда фараон поднимался к трону, он попирал врагов своими плетеными сандалиями. На возвышении стояли три покрытых золотом трона.

— Тронный зал, — догадалась я, хотя никогда его не видела: входить туда разрешалось только по достижении четырнадцати лет.

Пасер улыбнулся.

— Очень хорошо. Только вот как ты узнала, если никогда там не была?

— По дверям.

— Каждое утро сюда входит фараон. — Пасер взял тростниковую палочку и указал на переднюю часть зала. — Он проходит мимо сановников. — Визирь провел палочкой по длинному столу, размером чуть ли не во весь зал. — Сановники встают, чтобы выразить ему почтение. Пройдя мимо них, фараон поднимается на возвышение и садится на трон. Тогда в тронный зал допускают просителей. Каждый из них подходит с прошением к одному из четырех визирей.

— К любому?

— Да. Если же этот визирь не уполномочен решить его вопрос, стражники подводят просителя к фараону. Но фараон не сидит в одиночестве: на возвышении установлены три трона. — Пасер указал на золоченые кресла. — А сейчас даже четыре.

— Для фараона Сети, царицы Туйи, фараона Рамсеса и Исет.

— Госпожи Исет, — поправил Пасер. — Здесь, на этом возвышении вершатся судьбы. Станешь ли ты такой же царицей, как Туйя, которая не интересуется ничем, кроме своего пса? — В его голосе я уловила осуждение, но, быть может, мне показалось. — Или такой, как твоя тетка, — умной, наблюдательной, решительной, готовой править, а не только называться царицей?

Я резко выдохнула.

— Ни за что не стану такой, как моя тетка! Я не распутница.

— Нефертити тоже не была распутницей.

Никто, кроме няни, не упоминал при мне этого имени. В янтарном утреннем свете лицо Пасера посуровело.

— Твоя тетка никогда не добивалась власти с помощью своего тела, что бы о ней ни говорили.

— Откуда тебе знать?

— Спроси няню. Она знала Нефертити, а уж большей любительницы посудачить, чем Мерит, во всех Фивах не сыскать. — Пасер произнес это шутливо, но с серьезным выражением лица. — Как по-твоему, почему народ мирился с политикой Нефертити, с переносом столицы, с изгнанием богов?

— Потому что она обладала властью фараона.

Пасер покачал головой.

— Потому что она знала, чего хочет народ, и давала ему это. Ее муж изгнал всех богов и богинь, и она стала земной богиней.

— Это кощунство! — прошептала я.

— А может — мудрость? Она понимала: то, что делает ее муж, — опасно. Случись бунт — она первой бы попала под нож. Нефертити спасла свою жизнь благодаря тому образу, что принимала, сидя на троне. Пусть ее изображения и украшали каждую стену от Фив до Мемфиса, но, если хочешь произвести на людей нужное впечатление, с ними нужно говорить. Принимая просителей лично, она воздействовала на людские умы.

— И я должна поступать так же?

— Да, если хочешь выжить. Или следуй примеру царицы Туйи: предоставь вести все дела, кроме самых простых, своему мужу — если, конечно, фараон Рамсес возьмет тебя в жены. Но поскольку ты племянница Отступницы, такое вряд ли случится. Если ты попадешь на трон, то удержишься на нем, только если сможешь влиять на умы людей. Как твоя тетка.

— Египтяне проклинали ее имя…

— Лишь после ее смерти. Она умела обращаться с сановниками, знала, когда и что говорить, с кем поддерживать дружбу. А ты — хочешь ли ты учиться всему этому?

Я уселась в кресле поглубже.

— Стать как царица-еретичка?

— Скорее, стать искусным игроком в дворцовой игре.

Пасер указал на деревянный стол, столешница которого была разделена на три ряда, по десять квадратов в каждом, а потом вынул фаянсовую фигурку.

— Знаешь, что это такое?

Разумеется, я знала.

— Фигурка для игры в сенет.

— У каждого игрока их пять. Иногда — семь или даже десять. Так же и при дворе. Иногда кажется, что фигурок для игры у тебя слишком много. В другой раз их будет меньше. Но при дворе каждый день заканчивается одинаково: выигрывает тот игрок, чьи фигурки первыми расставлены по местам. Тебе нужно разобраться, кем из придворных и как управлять, какого сановника приблизить, кого из посланников приветить. Та из жен, которая соберет на своих квадратах больше фигур, и станет когда-нибудь главной супругой и царицей. Игра непростая, правил в ней много, но если желаешь…

Я подумала о Рамсесе, который сейчас, на другом берегу реки, просыпается в постели Исет и смотрит, как она совершает туалет, готовясь выйти в тронный зал. Что ей известно о прошениях? Сможет ли она помогать фараону? А каждый мой ход, подсказанный Пасером, приблизит меня к Рамсесу.

— Да!

Я сама удивилась, с какой это прозвучало силой.

Пасер приподнял уголки губ, словно собираясь улыбнуться.

— Тогда завтра принеси тростниковое перо и папирус. Добавим к нашим занятиям еще один язык: аккадский, язык ассирийцев. К завтрашнему дню переведешь вот это.

Пасер вынул из-за пояса свиток и протянул мне.

За дверью меня ждала Алоли.

— А свиток тебе зачем? — весело спросила она. — Что ты изучаешь?

Позванивая ножными браслетами, она двинулась вперед; я — за ней. Жрицы уже проснулись, близилось время утренней службы.

— Изучаю язык, — ответила я и хотела добавить «шазу», но Алоли предостерегающе подняла руку.

— Тише. Вот и внутреннее святилище.

Во внутреннем святилище было темно, словно в склепе; воздух наполняла звенящая тишина. Святилище располагалось в самом сердце храма, глухие стены не пропускали в него солнечных лучей. В середине возвышался эбеновый алтарь, на черных каменных стенах мерцали блики факелов.

— Что нужно делать? — прошептала я.

Алоли безмолвно шагнула вперед, медленно опустилась на колени перед алтарем и простерла руки. Я последовала ее примеру. Рядом с нами занимали свои места другие жрицы в голубых развевающихся одеждах; так же как и Алоли, они протягивали руки ладонями вверх, словно подставляя их под капли дождя. Я поискала глазами Уосерит, но тут все запели гимн, по залу поплыли сладкие волны ладана, и я уже не видела ничего, кроме алтаря перед собой.

— О мать Хора [35], супруга Ра, создательница Египта! О мать Хора, супруга Ра, создательница Египта!

Жрицы повторяли эти слова, а Алоли испытующе смотрела на меня. Я повторяла за ней:

— Мать Хора, супруга Ра, создательница Египта.

Потом кто-то пропел:

— Мы пришли, дабы выказать свою покорность!

Жрицы опустили ладони, и из восточных дверей появилась Уосерит в одеянии из удивительной материи. При каждом движении ткань переливалась, словно вода струилась в полутемной комнате. Волосы были убраны под корону верховной жрицы, и уже не в первый раз я затрепетала в ее присутствии. Уосерит подняла перед алтарем алебастровый сосуд и вылила масло на гладкую поверхность.