Вдова живого мужа

Не сводя с неё взгляда, Астахов попятился в соседнюю комнату и через минуту вышел уже в вечернем костюме.

— Барышня, будьте добры, ресторан! — сказал он в телефонную трубку и спросил Катерину: — Шампанское?

Она как-то отчаянно кивнула.

— Пожалуйста, шампанское в четыреста третий номер! — продолжал говорить он по телефону. — Самое лучшее! Легкую закуску.

И заметив протестующий взгляд Катерины, которым она хотела прервать его, пояснил:

— Нам ведь надо поговорить, верно? Не волнуйтесь, я не стану превратно истолковывать ваш приход… Простите, я так был ошеломлен вашей красотой…

При этих словах Катерина мысленно поправила его: "Вовсе не красотой!"

— …вашей красотой, что запомнил только имя… Перефразируя Пушкина, я мог бы сказать о себе: рассеянность — его подруга от самых колыбельных дней!

— Не возражаю против одного имени, — улыбнулась Катерина. — А я вот ваше имя-отчество запомнила, Николай Николаевич!

— Эн в квадрате, — посмеялся он.

В номер постучали, молодой официант вкатил перед собой тележку с напитками и закусками. Ловко накрыв стол, он поклонился и бесшумно закрыл за собой дверь. Ресторан постарался на совесть! Стол даже с одной закуской выглядел великолепно: шампанское в ведерке со льдом и белоснежной салфеткой, от которого кругами расходились тарелки и вазы с нарезанными лимонами, апельсинами, мандаринами, какими-то заморскими фруктами, которым Катерина не знала названия, блюдо со всевозможными пирожными — ими можно было накормить целую женскую гимназию! Официант открыл шампанское, и в бокалах на свету оно искрилось и лопалось пузырьками.

Астахов поднял бокал.

— Я хочу выпить за знакомство. За настоящее. Вы мне, Катя, расскажете, кто вы, а я вам расскажу, кто я…

Катерина пригубила шампанское.

— Думаю, я знаю, кто вы… Дядя Ольги Лиговской.

И испугалась сама, как он опять побледнел и предательски дрогнувшая рука плеснула вино на скатерть. Правда, он тут же справился с собой и спросил почти бесстрастно:

— Скажите только одно: она жива?

— Жива, — вздохнула Катерина.

— Почему вы вздыхаете? С нею что-нибудь случилось? — чувствовалось, что Астахов еле сдерживает себя, чтобы не засыпать её вопросами.

— Мы не виделись пять лет, потому я до последнего дня ничего об Ольге не знала… Кстати, теперь она не Ольга!

— Как? — глупо спросил он. — Почему вдруг племяннице понадобилось менять вполне обычное имя?

— Когда мы с нею познакомились, Оля уже жила по чужому паспорту. Тогда она была Наталья Сергеевна Соловьева.

Николай Николаевич не замечал, что он шевелит губами, повторяя за Катериной непривычное имя.

— Мы разыскивали её. К сожалению, это удалось лишь перед самым моим отъездом в Берлин, потому я и не знаю подробностей… Знаете, Николай Николаевич, я как будто предчувствовала нашу встречу! Этот крестик — я же знаю, что он фамильный, астаховский — я никогда прежде не надевала, а тут… И когда вы на него смотрели, я все поняла…

Она так разволновалась, что на какой-то момент потеряла способность связно излагать свои мысли.

— Катюша, что вы, успокойтесь, — он взял её руку в свою и крепко сжал. — Выпейте шампанского.

И заставил её выпить почти полбокала. Вино и впрямь подействовала на неё успокаивающе, будто его пузырьки разжижили кровь, заставили бежать быстрее. Катерина откинулась на спинку стула и, заметив, что её рука до сих пор в его руке, улыбнулась. Астахов улыбнулся в ответ, но не дернулся, а задержал свою руку, как бы убеждаясь, что она полностью пришла в себя.

— Вот и славно! — он поцеловал её пальцы и, слегка отодвинувшись, попросил: — Теперь расскажите, как вы познакомились с Олей.

Катерина поняла, что он переводит разговор на другую тему намеренно; его глаза за стеклами очков смотрели на неё одновременно с интересом и с беспокойством, и оттого, что Николай Николаевич так беспокоился о ней, Катерине вдруг захотелось рассказать ему все о себе: не приукрашивая и ничего не скрывая…

— Пять лет назад я жила в небольшом украинском селе, которому в одночасье пришлось оказаться на перекрестке дорог войны. Мой муж, с которым мы прожили после свадьбы всего месяц, погиб на фронте. Умерли или погибли к тому времени и мои, и его родственники, так что жила я в своей хате одна-одинешенька, без родных, без надежды на то, что в ближайшем будущем в моей жизни что-нибудь переменится, как вдруг в наше село приехал цирк!

Теперь-то я понимаю, что это была просто маленькая цирковая труппа: двое взрослых мужчин, мальчик-подросток и девушка. Но для селян, уставших от войны и беспросветной жизни, это был просто цирк, понимаете? Зрелище, развлечение, праздник! Потому мои бесхитростные односельчане приняли артистов не просто с восторгом, а с некоторой долей преклонения.

— Девушкой-артисткой была Ольга?

— Она, — Катерина запнулась, подыскивая слова: оказывается, рассказывать о себе неприятные вещи человеку, чье мнение тебе небезразлично, не так уж просто…

Катерина помолчала, но рассказывать ВСЕ так и не решилась, потому что свой тогдашний порыв сегодня она оценила совсем по-другому. Как объяснить это ему, интеллигентному, благополучному, почему она пригласила к себе на ночлег совершенно незнакомого мужчину? Иными словами, просто предложила ему себя! Объяснить, что на самом деле она не такая, что устала от одиночества в четырех стенах, без человеческого общения? Но ведь она могла позвать к себе ту же Ольгу…

Чего о том жалеть? Подумаешь — горе, а раздумаешь — власть Господня. Не сделай она тогда глупого, с теперешней точки зрения, шага, так и жила бы в своей Смоленке. Нет, повернись все с начала, опять так же поступила бы, потому что Герасим был послан ей судьбой. Он не только не осудил её тогда, не обидел ничем, а полюбил, повез на родину знакомиться с родителями. Вез, да не довез!

Никто не имеет право осудить её за это! Да и надо ли Астахову знать?!

— Так получилось, — сказала Катерина, — что я стала им помогать: то продавать билеты, то к выступлению одевать, то на гармошке играть…

— Вы умеете играть на гармони? — улыбнулся Николай Николаевич.

— Какое там умение? На слух мелодии подбираю… Может, из-за одного этого они меня с собой не взяли бы, но налетела Полина.

— Полина?

— Атаманша бандитская. Их тогда белые шибко побили, вот она и решила хоть на нас отыграться. Собрала на майдане сельчан и предложила желающим купить за мешок картошки поручика, которого они в бою в плен взяли. Вряд ли они бы его кому отдали, просто, видимо, хотели проверить, нет ли среди нас сочувствующих…

— Человека — за мешок картошки! Ну и дикость!

— Дикость — не дикость, а Ольга на эту уловку поддалась. Никто из товарищей остановить её не успел, как она выскочила и закричала: "Я хочу его купить!" Только потом я узнала, что хотела она этим самым крестиком за поручика расплатиться… Тогда и пришлось мне за ружье взяться, тем более что Полина моих отца и свекра до того собственноручно жизни лишила!

— Выходит, вы спасли Ольгу?

Катерина смутилась.

— Вначале я её, потом — она меня. Мужчины почему-то в тот день будто заговоренные были, не то чтобы Полины боялись, а как-то медленно на эти события реагировали…

— Это бывает, — кивнул Астахов, — синдром толпы, которую гипнотизирует кровавый диктатор… Массовые казни как раз этому способствуют…

— Вот и получилось, что в первые минуты только мы с Ольгой и вступили в бой.

— Значит, Оле… пришлось кого-то убить?

— В человека ей пришлось стрелять впервые. К счастью для меня, рука у неё не дрогнула. Но как она потом рыдала!

— Бедная девочка, — прошептал Астахов и, вспомнив что-то, оживился: — Значит, пригодились ей мои уроки стрельбы?

— Еще как пригодились!

— И учить её, Катюша, было для меня удовольствием — в ней этот талант был прям-таки от Бога… В тринадцать лет она у моих друзей-военных выиграла пари, выбив в тире десять очков из десяти!

— Догадываюсь! А как вы думаете, Николай Николаевич, с каким номером Оля выступала?