Жизель до и после смерти

По-прежнему много говорили они о чувствах, словно продолжая переписку. «А как ты думаешь?» неизменно начинала Лидия, и вопросы могли быть любыми, от самых наивных, до совершенно серьезных:

— А как ты думаешь, что было бы, если бы мы не стали переписываться? Ты бы меня не полюбил? — радостно улыбнувшись на его признание, что он ее полюбил еще в Варшаве, она продолжает, — А как ты думаешь, любовь может помешать мне танцевать? Нет, мне говорят, что танцевать я стала лучше, я не о том. Я знала раньше одну только привязанность в жизни, но теперь я разрываюсь на две части. Когда я с тобой, я чувствую себя виноватой, потому что не должна отвлекаться на постороннее. Но, знаешь, когда я на репетиции, я все время о тебе думаю, мне очень хочется быть с тобой. Это плохо? Я должна выбрать что-то одно? Но я тогда умру, я не могу без тебя и не могу бросить танцевать.

— Девочка моя, ты не должна чем-то жертвовать и выбирать что-то одно не надо. Разве одно другому мешает?

— Да, — задумчиво подтверждает Лидия, — это сбивает меня, я уже не думаю больше о технике…

— Может, поэтому тебе и говорят, что ты стала лучше танцевать? Ты перестала думать о второстепенном для тебя, теперь ты думаешь только о чувствах и танцуешь чувства.

— Ты считаешь, что чувства — самое главное, а остальное второстепенно?

— Для тебя — да. Ты артистка, Лидочка, ты должна жить чувствами, они будут питать твое творчество. Ты ведь сама жаловалась, что трудно изображать на сцене любовь, не зная ее, или, что еще хуже, страшась. Технику ты отработаешь на репетиции, а на спектакле ты будешь жить чувствами героини.

— Знаешь, теперь я, возможно, по-другому могу оценить историю Жизели. Я никак не могла понять, почему она сходит с ума только из-за того, что ее соблазнил мужчина. От этого не сходят с ума. Но вот если бы ты сказал мне, что скоро женишься на другой, это не разбило бы мне жизнь, это разбило бы меня саму, то есть мое сознание. Ты понимаешь?

— Я понимаю, — серьезно говорит Андрей, — и клянусь тебе, что никогда не женюсь ни на ком другом.

Уехать вместе в Петербург не удалось, Андрея задержала срочная работа и Лидия, стоя у открытого окна вагона, долго махала ему, пока поезд не проехал платформу. Две недели разлуки казались ей вечностью. Дома, расцеловав мать, она, не выдержав, сообщила со счастливой улыбкой:

— Мама, я влюблена! И он скоро придет просить моей руки! Мамочка, я так счастлива!

— Лидочка, а как же Сергей Ильич?

Улыбка сходит с губ и Лидия растерянно смотрит на мать.

— Я забыла о нем, ах, как нехорошо! Он ведь так меня любит… — Лидия представляет, как он ее любит — так же, как она Андрея — и потрясена, впервые представив себе чувства другого человека, как если бы они были ее чувствами, — Что же делать? Мне так жаль!

Лидия рада, что Гурского сейчас нет в городе. Впервые ей предстоит сделать больно человеку, которого она уважает и которому благодарна за его чувства. Оценить это по-настоящему она смогла только теперь.

Андрей смог приехать только после двадцатого мая. Спектакли в Мариинском театре заканчивались, Лидия должна была участвовать в Красносельском сезоне. Спектакли в Красном Селе были два раза в неделю, после драматического представления давали одноактный балет или дивертисмент. Обычно Лидия жила здесь же, в Красном Селе, снимая дачу в Коломенской слободе, недалеко от театра, но теперь ей захотелось жить более уединенно, не на виду, и она нашла прелестную маленькую дачку в Дудергофе, у Вороньей горы, покрытой вековыми соснами. На спектакли Лидия заранее ехала поездом мимо военной платформы, всегда полной юнкеров из лагерей за озером, куда выезжали военные училища. Заметив в окне вагона Лидию, они всегда отдавали ей честь преувеличенно почтительно и восторженно, Лидия улыбалась им и кивала головой. Она стала замечать, что ей начинает нравиться внимание мужчин, и не переставала удивляться спокойной уверенности, с которой встречала мужские восхищенные взгляды. Однажды Лидия сказала об этом Андрею и он ответил, озабоченно улыбаясь:

— Какое счастье, что ты не кокетка, я бы сходил с ума от ревности.

Лидия просияла.

Когда Андрей приехал в Петербург, он на другой же день пришел к Лидии официально просить ее руки. Марии Семеновне Андрей понравился и перспективы у него были солидные, все ж Гурский казался ей лучшей партией для дочери, все-таки адъютант Великого Князя. Но, видя Лидочкино счастье, она согласилась считать его женихом. Решили, что о свадьбе будут говорить, когда выйдет срок его работы за границей, через год. Андрей познакомил Лидию со своей тетей, оказавшейся писательницей. Писала она об искусстве и ее книги для юношества, биографии знаменитых художников и музыкантов, Лидия хорошо знала. Екатерина Федоровна оказалась знакомой со всеми любимыми Лидией поэтами, дружила с Мережковским и Зинаидой Гиппиус. Лидия слушала ее с широко открытыми глазами. Екатерине Федоровне очень понравилась эта девочка с наивным взглядом и твердым представлением о том, что ей нравится и почему. Она разглядела в невесте племянника характер и принципы, которые не выставляются напоказ, но которых строго придерживаются. После того, как она специально сходила на спектакль посмотреть на Лидию, она заявила Андрею:

— Тебе повезло, дружок, это не пустышка, она настоящая, и при том, какой талант! Она станет знаменитостью. Но смотри, трудно удержать такого мотылька в руках, будь бережен с ней, не повреди ей крылышки.

— Спасибо, тетушка, я приложу все силы. Но ты права, как хороша, да? Я не верю до сих пор своему счастью. Скорей бы Анюта приехала из Воронежа, я их познакомлю.

Сестра Анна знала из писем брата о его любви и давно хотела познакомиться с Лидией, но по просьбе Андрея не делала этого, наблюдая за ней издали. Сейчас она была на гастролях, и Андрей с нетерпением ждал ее приезда. Андрей также поселился в Дудергофе и все время был подле Лидии. Чаще они гуляли вдоль озера или поднимались на Воронью гору, играли в крокет на площадке, ходили собирать раннюю землянику. Опустившись на колени среди редких сосен, Лидия отыскивала первые ягодки и радостно кричала Андрею: «Нашла!», думая, что он далеко, а он в это время, тихо подойдя сзади, опускался рядом и, обнимая ее, отвечал: «И я нашел!». Поцелуй при этом был сладостным и долгим. Нагретый воздух, пропитанный сосновым ароматом, казалось, гудел и возбуждал в них желание, с которым было трудно бороться. Тело Лидии под тонким полотняным платьем было гибким и сильным и сводило Андрея с ума. Соломенная шляпа падала с ее головы, Лидия смеялась, отталкивая его и притягивая одновременно.

— Нас могут увидеть! Андрей! Подожди до вечера… — а сама тянулась к нему полураскрытыми губами.

Вечером, после чая, который они пили на террасе, обсаженной кустами сирени, Андрей уходил к себе и возвращался тайком, когда все стихало на соседних дачах. Они сидели в темноте у открытой двери балкона и слушали пение соловьев в сиреневых кустах, и не было поначалу страстного желания, как в лесу, а тихая нежность. Они разговаривали о себе, о будущем, о своей любви.

— Андрей, ты меня не осуждаешь? Невеста не должна так себя вести, да? Но я ничего не могу с собой поделать. Когда ты рядом, я думаю только об одном и вся горю только одним желанием — быть еще ближе к тебе, ощущать твои ласки всем телом и любить тебя сильно-сильно! Ах, какая я была раньше дурочка! Помнишь, я писала тебе, что считаю брак идеальным, если есть родство душ и почтительная любовь, как в той истории, что ты мне рассказал? Я только теперь понимаю, насколько это неверно. Как хорошо, что у нас по-другому!

— Лидочка, ты становишься взрослой! — улыбается Андрей.

— Не смейся! Я только теперь понимаю, что родство душ, например, я могу иметь с Сергеем Ильичем, а он меня — почтительно любить, но себя я могу отдать только тебе, и это любовь! А что мне делать с Гурским — я теперь не знаю. Он приедет через месяц, я должна что-то ему сказать. Мне так жалко его, теперь-то я понимаю, что он испытывает и как будет страдать. Андрей, это несправедливо! Любовь жестока ко всем остальным, правда?