Architect of love (СИ)

– Не очень хорошая идея приезжать туда вдвоем на одной из наших тачек, – выдавил Харрингтон, становясь серьезным, заводя двигатель своей машины.

– Думаешь, все догадываются, чем мы занимаемся под предлогом совместной утренней пробежки и выполнения домашних заданий?

– Нэнси Уилер мне так и сказала: «Стив, не смеши меня. Чему вы там два тупня сможете научиться?»

– Если бы ты знал, Харрингтон, как меня заебала эта конспирация, – слегка набычившись, выдавил Билли. – Надоело тебя донимать по поводу и без него, бить для проформы твою аристократическую физиономию.

– Людей хлебом не корми – дай повод для сплетен, – поддержал беседу Стив, выруливая на школьную стоянку и заглушая двигатель.

– Эх, чего только не сделаешь ради любви, – театрально вздохнув, изрек Харгроув, до крови прокусывая нижнюю губу.

– Эй, какого…

– Давай, сладкий, сегодня твой день, – добавил Билли, хватая руку Стива и быстро ее целуя, оставив на костяшках пальцев пару красных отметин. После чего, грязно матерясь и угрожая расправой, он быстро покинул автомобиль Харрингтона, громко хлопнув дверью.

Как они и ожидали, на парте каждого лежала стопка валентинок и целый букет алых роз. Окатив друг друга победной улыбкой, они, не сговариваясь, стали раздавать цветы почти всем присутствующим в классе.

– До встречи на вечеринке, – многообещающе бросал каждый, проходя по рядам. Оказывается, дарить кому-то знаки внимания с небольшой толикой надежды очень даже приятно.

Когда у парней осталось по одному бутону, те снова схлестнулись взглядами, быстро устремившись к парте Байерса, даря цветы ему.

– Окей, ничья! – воскликнул Билли, соблазнительно улыбнувшись. – Джонни, малыш, будешь нашим Валентином?

– Обломайтесь, мальчики! – подала голос Уилер, оказавшись рядом и заслоняя собой засмущавшегося парня. – Джонатан уже занят, ясно?! Так что забирайте ваши розы обратно и лучше подарите их друг дружке!

– Какая жалость! – почти оскорбленно выдавил Стив, переглянувшись с Билли. – Меня опять продинамили!

– Нас обоих, Харрингтон, – с кривой ухмылкой добавил Харгроув, обмениваясь с ним розами. – Ну что, принцесса, пойдешь со мной на бал?

– Ты не в моем вкусе, плейбой! Так что, отъебись!

***

Являясь сторонником экстрима, теории неожиданности и жесткого доминирования, Харгроув чувствовал себя крайне неловко, раскинувшись звездой на мягкой перине под «слегка» испуганным взглядом Харрингтона, зависшего над его голым телом.

– Чувак, не томи, а то передумаю, – через силу сглатывая, кряхтел Билли, пытаясь подстроиться и лечь удобнее. – Забыл уже, как это делать?

– Нет, просто волнуюсь.

– Самому стрёмно, пиздец, как. Ну не порвешь же ты меня, в самом деле… Или порвешь… Твою ма-а-а-ть!

***

Харгроув, как ему казалось, со стойкостью и мужеством преподнес свой «подарок» и, когда все закончилось, убить был готов за добрую затяжку сигареты или косяка. Вместо этого они лежали бок о бок, поглощая шоколадные конфеты из личных запасов Харрингтона, зачитывая друг другу тайные признания на красных картонных сердечках. Ну чем не гребаная романтика?

– У меня на две карточки больше, – похвастался Билли, махая веером из валентинок, перед носом Стива. – С любовью, в день святого Валентина! Мое сердечко только для тебя! – с выражением зачитал Харгроув, всматриваясь в почерк. – Похоже, от Байерса, – с мечтательной улыбкой выдохнул он, целуя послание.

– Я только что втрахивал тебя в матрас. Ты орал, как сука недорезанная, выстанывая мое имя. А после, ты все еще продолжаешь членом со мной меряться, будто мы соперники, и вздыхать о ком-то еще?! – возмущенно выпалил Харрингтон, вновь нависая над Харгроувом. – Придурок, это моя открытка!

– Знаю, детка! Должен же я был тебя немножечко помучать! – выдохнул Билли, сгребая свои и Стива валентинки и подбрасывая их к потолку. – Иди сюда! – накрывая капризные губы Харрингтона своими, даря проникновенный поцелуй. – А теперь попробуй найти мою!

========== Единство душ (Athelnar, Vikings) ==========

– Что с тобой, Рагнар? Ты меня уже не хочешь? – удивленно выдыхает Аслауг, соскальзывая с его бедер.

Этот вопрос снова заставляет Лодброка задуматься, так ли это на самом деле? Он не хочет свою вторую жену сейчас, в этот миг, или не захочет ее впредь? Связано ли это с рождением их последнего сына-калеки, ее изменой или с чем-то другим? Он больше не желает делить ложе конкретно с ней, или с любой женщиной вообще?

– Ты встретил другую? Вновь думаешь о Лагерте, – пытается предположить принцесса, – или… О, боги, нет! Снова этот жрец?! – обиженно восклицает Аслауг, отворачиваясь от мужа и затихая, что дает викингу возможность остаться наедине со своими мыслями.

Как ему не думать об Этельстане? Не гадать – жив он или нет? А если жив, что сейчас делает, где и с кем? Как не вспоминать того, чьи нити судьбы, несмотря на расстояние, различие в культуре и вероисповедании, плотно переплелись с судьбой Рагнара? Ни с братом, ни с первой женой – Лагертой, ни даже с богами он не ощущал той мощной связи и того единения душ, стремившихся быть вместе, что чувствовал при разлуке с Этельстаном.

Словно до встречи с ним Рагнар и не жил вовсе. Будто жизнь викинга была скучной и обыденной, лишенной приключений, пока в ней не появился молодой монах-христианин, ставший сперва рабом Лодброка, а потом его близким другом и соратником. Оставшийся в живых лишь потому, что был образован и мог говорить на языке варваров. Рагнар помнил как день за днем, неделя за неделей, общаясь с чужестранцем на равных и обмениваясь знаниями и опытом, менялось его мировоззрение, становился другим и сам Этельстан.

Тень улыбки касается губ викинга, когда перед мысленным взором всплывает тот его заполошный взгляд в самом начале путешествия. Когда юноша пытался спрятаться за капюшоном рясы и святым писанием от острого, как бритва и холодного, как лед взора Лодброка, заинтересованно разглядывавшего Этельстана с ног до головы. Как Рагнар терпеливо и умело, словно пугливую зверушку, приучал юношу к здешним обычаям и, в первую очередь, к самому себе.

Атрибут раба – удавку, сплетенную из суровой пеньки, конец которой свободно свисал до колен, Этельстан носил недолго. Рагнар вообще на ней не настаивал, лишь, когда они были на людях или в доме ярла, и монах ему прислуживал.

Правда, Лодброк не упускал случая самую малость позабавиться: взять и потянуть на себя за край поводка, чтобы оказаться со жрецом почти нос к носу. Чтобы услышать его сбивчивый вздох и перехватить опасливый взгляд. Попытаться заглянуть в саму душу и не увидеть в зеркале серо-голубых глаз ни капли лжи, угодливости и притворства.

Этельстан для него, как раскрытая книга, откровение очередного святого апостола, тогда как по хищной улыбке и поверхностному взгляду Рагнара трудно догадаться, о чем тот думает в данную минуту, что замышляет.

– Не стоит меня бояться, жрец. Я не причиню тебе зла, – шепчет Лодброк, ощущая под своей ладонью гулко бьющееся сердце, готовое пробить клетку ребер.

Ни тогда, ни сейчас Рагнар бы с точностью не ответил, правильно ли он поступал. Да и забивать этим голову не в духе варваров-дикарей, коими славилось его племя. Но тогда ему смерть как хотелось отведать чуть дрожащих губ, затем впиться ртом в алеющие скулы, подбородок, горло, ощутив легкое сопротивление и слабый всхлип:

– Нельзя… Мы не должны… Грех это…

Потом стянуть с монаха сутану и мягко опрокинуть на траву, копну сена, ложе, наблюдая за его реакцией.

Будь на месте Этельстана одна из его жен, та бы игриво выгнулась кошкой. Словно распутница, зазывно раздвинула перед ним стройные бедра, предлагая себя его жадному взору и жаждущему телу.

Чужестранец же, шумно вздохнув, прикрыл ладонями глаза и зашептал что-то неразборчивое, когда обнаженное тело викинга зависло над его поджарой, почти хрупкой плотью.

– Посмотри на меня, Этельстан, – тихо просит Лодброк, стараясь не раздавить молодого священника своей мощью. – Ты больше не раб. Я дарую тебе свободу. Только не считай этот жест платой своим телом. Знай, что я вовсе так не думаю…