Легенда о прекрасной Отикубо

Саннокими пожалела ее, приняв все за чистую монету, и стала упрашивать мать:

— Почему вы так строго наказали даже Акоги? Она — моя служанка, мне без нее трудно обойтись.

— Эта подлая баба вкралась к тебе в доверие, — досадливо отмахнулась Китаноката. — Она плутовка, каких свет не видел. Забрала себе в голову устроить судьбу Отикубо. Та по своему почину не стала бы заниматься такими делами. У нее не заметно было склонности к любовным шашням.

— Простите Акоги на этот раз, матушка. Она так убивается, жаль ее, — просила Саннокими.

— Что ж, пусть будет по-твоему. Только не раздражай меня, не говори, что она тебе хорошо служит. Глупости какие! — сказала Китаноката с недовольным видом. Саннокими, понятное дело, была смущена словами матери и сейчас же вызвала к себе Акоги.

— Придется тебе потерпеть. Не показывайся пока госпоже на глаза, но понемногу я все устрою, и матушка простит тебя.

Акоги думала, думала — и больше ничего не могла придумать. Запертая в кладовой, Отикубо уже не числила себя в мире живых. Душа Акоги изболелась от тоски за нее: «Заперли на замок, морят голодом! Никто в этом доме не даст ей ни крошки еды, если мачеха запретила. Такую милую, такую добрую девушку, как преступницу, держат в заточении…» Акоги была не в силах даже мысленно представить себе эту страшную картину. «Ах, если бы только я была ровня им! Я бы уж сумела отомстить им с лихвой!» Одна эта мысль заставила ее сердце забиться сильнее!

«Сегодня ночью молодой господин, наверно, придет опять. Какая страшная весть ждет его!» Акоги уткнулась лицом в пол и зарыдала так, как будто услышала весть о смерти любимого человека. Служаночка ее — Цую, стояла рядом, растерянная, не зная, что делать.

А Отикубо думала: «Что если я понемногу потеряю последние силы и умру здесь на полу, в этой душной кладовой! Тогда мне не придется в последний раз поговорить с моим возлюбленным. Мы клялись друг другу в вечной верности, и вот чем все кончилось! Я словно вижу его перед собой, вижу, как он улыбался, когда прошлым вечером держал мое шитье. Ах, верно, я совершила какой-нибудь страшный грех в прежних рождениях, раз я терплю такие муки^[29]! Я слышала много раз от людей, что ненависть мачехи к чужим детям — вещь обычная в нашем мире, но чтобы родной отец был так неумолим, о, как это печально!»

Митиёри пришел в ту же ночь и, узнав о случившемся, побледнел как смерть. Что сейчас думает о нем Отикубо? Ведь она терпит такие муки из-за него.

— Передай ей весть от меня, когда поблизости не будет людей, — попросил он Акоги. — Скажи ей: «Когда я пришел сегодня, чтобы поскорее увидеть вас, то услышал о внезапной беде. Сказать, что я потрясен, нет, это слишком слабо, я в безумном отчаянии. Как мне увидеться с вами?»

Акоги сняла с себя свое шуршащее шелковое платье, подтянула повыше хакама и тихонько подкралась к кладовой со стороны кухни. В доме все уже спали, и она решилась осторожно постучать в дверь.

— Отзовитесь! — Ни звука в ответ. — Вы спите? Это я, Акоги.

Отикубо услышала ее тихий голос и подошла к двери.

— Ты здесь? — Голос Отикубо заглушали рыданья. — Это ужасно! За что меня так мучают?

— Я с самого утра брожу возле кладовой, но пробраться к вам нет никакой возможности. Ужасная беда! А ваша мачеха вот что говорила… — И Акоги сквозь слезы начала подробно рассказывать обо всем, что видела и слышала. Отикубо еще сильнее залилась слезами. — Молодой господин изволил прийти. Услышав о том, что случилось, он стал плакать. Как он плакал! И вот что он говорит… — рассказывала дальше Акоги.

Почувствовав глубокую жалость к своему возлюбленному, Отикубо молвила:

— Я не знаю, что со мной будет, и потому ничего не могу ответить. Насчет нашей будущей встречи скажи ему вот что:

Жизнь от меня отлетает.

Здесь я еще или нет —

Я и сама не знаю.

Гаснет в сердце надежда

Снова увидеть тебя.

Кладовая набита множеством вещей. Здесь так дурно пахнет, что нечем дышать. Я жестоко страдаю. Ах, зачем я еще живу на свете!..

Она плакала так, словно сердце ее разрывалось от невыразимого горя. Можно себе представить, что в это время чувствовала Акоги! Боясь, что в доме могут услышать их разговор, она наконец тихонько ушла.

Когда Митиёри передали слова Отикубо, он еще сильнее опечалился и слезы полились у него ручьем. Не в силах сдержать их, он закрыл лицо концом рукава. Акоги разделяла его печаль. Пробыв некоторое время в нерешимости, Митиёри сказал:

— Пойди к ней еще раз и передай от меня:

«Дорогая моя возлюбленная! Сердце мое полно такого горя, что я могу сказать тебе только одно.

Ты мне велела сказать:

«Гаснет в сердце надежда

Снова увидеть тебя.

Как мне дожить до утра?

Жизнь моя отлетает…

Больше не думай и не говори так».

Акоги снова отправилась к кладовой, но в темноте что-то с грохотом уронила. Мачеха проснулась и встревожилась:

— Воры лезут в кладовую.

Акоги пришлось торопиться. Передав плачущей Отикубо слова Митиёри, она шепнула:

— Мне нужно скорей уходить.

— Так скажи ему от меня:

Ах, думала я:

«Короткое счастье мне суждено!»

Твоему я сердцу не верила,

Но первым сердце мое

К вечной разлуке готовится…

Не дослушав, что еще говорила Отикубо, Акоги убежала.

— Старая госпожа проснулась и подняла крик, — сказала она. — Я больше ничего не успела услышать…

Юноша пришел в такое отчаяние, что даже думал прокрасться в дом и убить мачеху.

Наконец минула эта грустная ночь. Митиёри, взволнованный до глубины души, приказал Акоги на прощание:

— Немедленно дай мне знать, как только представится удобный случай освободить мою любимую. Ах, как она, несчастная, страдает!

Меченосец боялся, что тюнагон, верно, слышал про его участие в этой скверной истории. Ему неприятно было дольше оставаться в этом доме, и он уехал вместе с Митиёри.

«Как передать моей госпоже немного еды? — ломала себе голову Акоги. — Она, наверно, совсем ослабела от голода». Акоги завернула немного сваренного на пару риса так, чтобы сверток не бросался в глаза. Но как его передать? Долго Акоги ничего не приходило в голову. Наконец она сказала маленькому Сабуро, который часто прибегал с ней поболтать:

— Вашу старшую сестрицу заперли в темной кладовой. Что вы об этом думаете? Неужели вам не жаль ее?

— Почему это не жаль?

— Тогда отдайте ей потихоньку это письмо от меня, так, чтоб никто не заметил.

— Давай!

Взяв письмо и сверток с рисом, он побежал к кладовой и начал кричать во все горло:

— Отоприте эту дверь! Отоприте! Отоприте! Пустите меня туда!

Мать строго на него прикрикнула:

— Зачем тебе нужно, чтобы отперли эту дверь? Что за выдумки такие!

— Там мои сапожки. Я хочу мои сапожки — неистово вопил Сабуро, колотя в дверь кулаками изо всех сил.

Тюнагон очень любил своего младшего сына.

— Мальчик, наверно, хочет покрасоваться в своих сапожках. Отоприте ему скорее, — велел он.

Госпожа из северных покоев строго сказала сыну:

— Я открою дверь, но только на минутку, изволь, не мешкая, достать свои сапожки.

Но расшалившийся мальчик продолжал шуметь:

— Откройте, а то дверь разобью!

Наконец дверь отперли.

— Куда они запропастились? — И Сабуро, присев на корточки и сделав вид, будто ищет сапожки, ловко передал сестре письмо и сверток.

— Чудеса! Здесь их не оказалось, — объявил он, выходя из кладовой.