Визит сэра Николаса

Элизабет уже прочитала об этом в коротеньком письме брата, однако значение поступка Чарлза дошло до нее по-настоящему только теперь, когда она услышала все из собственных уст Джонатона. Она опустилась в ближайшее кресло.

— Смогу ли я когда-нибудь сама управлять своим состоянием? — медленно произнесла она. — И своей жизнью?

— Ты уже это во многом делаешь. — Джонатон придвинул свободное кресло поближе к Элизабет и сел. — По сути дела, ввиду отсутствия Николаса Чарлз передал все в мои руки. Вспомни, что после того, как прошло самое тяжкое потрясение от смерти Чарлза, ты постепенно начала принимать все большее участие в делах.

Элизабет кивнула:

— Да, но у меня сложилось впечатление, что ты просто занимаешься моими делами по просьбе семьи, поскольку сама я в то трудное для меня время не могла заниматься этим, а не потому, что Чарлз назначил законного опекуна. Но почему мне не сказали об этом сразу после его смерти?

— Это было бы не слишком разумно. — Джонатон явно старался как можно осторожнее выбирать слова. — Горе — ужасная вещь, Лиззи, в особенности такое, которому никто и ничем не может помочь. Безвременная смерть Чарлза потрясла всех нас, но вспомни опять-таки, что ты была сама не своя в течение многих месяцев.

— Да, конечно, — пробормотала Элизабет.

Она не могла забыть те мрачные дни, полные чувства невозвратимой утраты, раскаяния, полные неожиданно возникавших поразительных открытий, касающихся не столько человека, за которого она вышла замуж, сколько ее самой.

Она необычайно гордилась тем, что смогла пережить это, а еще более тем, что повзрослела и обрела уверенность в себе. Она сама делала все, что следовало, для своих сыновей и для себя. Сейчас она осознала, что если бы Джонатон сразу после смерти Чарлза рассказал ей, каким образом тот обеспечил в завещании защиту своей семьи и ее состояния, она, видимо, никогда бы не стала самостоятельной женщиной и продолжала бы опираться на помощь мужчин во всех необходимых случаях.

— Послушай, Джонатон. — Лиззи покачала головой. — Я была такой дурой! Я не обращала никакого внимания на денежные дела, пока Чарлз был жив.

— В таком случае ты не похожа на большинство женщин.

— Я не принадлежу к большинству женщин. — Она прямо посмотрела брату в глаза. — При жизни Чарлза я этого не осознавала. Я всегда считала, что принадлежу к очередному поколению женщин из рода Эффингтонов, независимых и своевольных, но не применяла на практике свойства характера, унаследованные от этих леди, пока жизнь не заставила меня опереться на мои внутренние силы. Мне не приходилось этого делать при Чарлзе, потому что нужды в том не ощущалось. И все-таки очень неприятно сознавать, что муж мой недостаточно хорошо меня знал и не полагался на меня.

— Чарлз был глупцом, — несколько жестче, нежели было бы допустимо, сказал Джонатон.

Лиззи посмотрела на него с удивлением.

— Говорю так потому, что он не сумел оценить ни твой ум, ни твою проницательность, — поспешил исправить свою оплошность Джонатон. — Ведь я отпрыск того же древа Эффингтонов и так же, как и ты, наделен умом, проницательностью и даже обаянием. —Джонатон слегка улыбнулся. — И могу замечать то, чего не замечают менее сообразительные смертные. Лиззи засмеялась:

— Думаю, сейчас это уже не имеет значения. Все сказано и сделано, а теперь, как я понимаю… — Она умолкла, словно пораженная какой-то неожиданной догадкой. — Джонатон…

— Я бы предложил выпить по этому поводу стаканчик бренди.

Джонатон вскочил и быстро подошел к шкафчику, в котором их отец держал отменное бренди и другие спиртные напитки.

— Пожалуй, час слишком ранний, чтобы пить бренди, — заметила Яиззи.

— Час более поздний, чем ты предполагаешь, — бросил через плечо Джонатон и открыл шкафчик.

— Даже если так, я не понимаю, за что мы будем пить.

— За родственные чувства. — Он стоял к ней спиной, и голос его звучал сдавленно. — Нерасторжимые кровные узы. И взаимную лояльность.

Через минуту он вернулся к своему креслу, держа в одной руке два стаканчика, а в другой — графин.

— За то, чтобы никто не убивал гонца. — Он наполнил стаканчик и протянул его Лиззи. — За прощение.

— Ну хорошо, получай мое прощение. — Она без особой охоты взяла стаканчик. — Но я, право, не думаю…

— Выпей, Лиззи, — перебил ее Джонатон, — ведь ты любишь бренди. И всегда любила.

Он налил себе и выпил бренди одним глотком.

— Как, очевидно, и ты. — Лиззи осторожно пригубила напиток. Хотя для подобных возлияний час был и в самом деле ранний, бренди приятно согрело ее. — Хорошо выпить в такой промозглый день.

— Ну вот видишь! — Джонатон весело улыбнулся, но взгляд у него был чуть-чуть настороженный. — Может, хочешь еще?

— Благодарю, с меня достаточно. — Она рассмеялась. — Право, Джонатон, можно подумать, что тебе хочется напоить твою сестру допьяна.

Джонатон тоже рассмеялся, но смех его был какой-то неестественный, визгливый, неприятный.

— Что за нелепая мысль!

— Бренди всегда пробуждает во мне ощущение тепла и уюта. Выпьешь — и уже не можешь сердиться ни на что, даже если это тебе очень неприятно. — Она снова пригубила напиток. — Тебе стоило бы использовать этот прием до того, как ты послал мне свою записку.

Джонатон вяло усмехнулся.

— Мне следует извиниться перед тобой. Во всем этом на деле нет твоей вины. — Лиззи взяла стаканчик с недопитым бренди в обе ладони. — О, разумеется, ты должен был давно сказать мне правду, но я могу тебя понять: ты верил, что делаешь все мне во благо.

— Помни об этом, — почти выдохнул он.

— Мне не стоило так злиться. В глубине души я признательна тебе за твои усилия. Но мне кажется, ты чего-то не договариваешь.

— Не договариваю? — Джонатон налил себе еще бренди. — Тебе добавить?

— Я и этого не допью. Так в чем дело? О чем еще ты умолчал?

— Тебе это не понравится.

Джонатон покачал головой с таким грустным выражением лица, что Лиззи, наверное, стало бы его жаль, если бы она не ощутила свербящую боль под ложечкой — результат дурного предчувствия.

— Право, не думаю. — И тут Лиззи вдруг поняла, от какого сообщения ее брат так старается воздержаться. — Джонатон, почему ты решил рассказать мне о завещании Чарлза именно сегодня? Почему, Джонатон?

Помолчав, тот выпалил:

— Николас вернулся.

У Лиззи подпрыгнуло сердце.

— Вернулся?

— В Лондон. Приехал, кажется, только вчера.

— Понятно. — Голос у Лиззи был совершенно спокойный вопреки неистовому биению сердца и шуму крови в ушах. — Но ведь это в известной мере осложняет дело, не так ли?

Брат задумчиво сощурил глаза:

— Вот уж не знаю. Разве? Лиззи допила бренди.

— Да, если он полагает, что может вмешиваться в мою жизнь и сам заниматься моими делами.

— И это все?

— Конечно. А что еще может быть? Джонатон тяжело вздохнул:

— Кажется, я должен покаяться еще кое в чем.

— Так много за один день? — снова взвилась Лиззи. — Ты что, нарочно все это приурочил к кануну Рождества?

— Я знаю, что ты и он однажды открыли друг другу свои чувства, — тихо-тихо произнес Джонатон.

— Не говори вздор! — Лиззи мгновенно вскочила на ноги и нервно забегала по комнате. Ни один человек не знал и не знает, какие чувства она испытывала к Николасу — или думала, что испытывает. Замечание брата — чистая спекуляция на этот счет, ни на чем не основанная. — Между Николасом и мной не было ничего большего, чем обычная дружба. За все время его отсутствия я ни секунды не думала о нем.

Она говорила неправду и прекрасно это знала. Николас Коллингсуорт был очень близок к тому, чтобы завладеть ее сердцем. Однако он оскорбил и унизил ее. Она не позволит ему сделать это еще раз.

Круто развернувшись, она подошла к брату:

— Это, конечно, смешно, и все-таки объясни, почему ты думал, что между нами что-то было?

Джонатон встал и снова тяжело вздохнул.

— Потому что я тогда подслушал вас, тебя и Николаса.