Соловей для черного принца (СИ)

Сама я в эти дни была настолько опустошена и растеряна, что и мне было все равно. Я как будто отмахнулась от справедливости. Бессилие перед лицом смерти, перед истинным убийцей, который затаился в стенах замка и, подобно пауку, терпеливо выжидал роковой минуты, чтобы поймать жертву в смертельные сети, сделало меня апатичной ко всему. Однако последний, как он думал, шаг вновь обернулся неудачей. И все же я категорично отказалась от наследства и покинула Китчестер. Ведь именно этого он добивался! Хотел убрать меня с дороги — и вот, дорога пуста. Но я не могла сказать с уверенностью, что это удовлетворит убийцу.

В деревне разговоры не утихали, а день изо дня всё полнились новыми домыслами и догадками, некоторые из них переходили все грани приличий и потому обсуждались только шепотом и красноречивыми жестами. Но вскоре даже самые лихие говоруны уступили фактам, и все решили, что, слава богу, еще легко отделались! Ведь эти головорезы без труда могли напасть на деревню и подвергнуть истязанию добропорядочных жителей.

И всё же, когда самые болтливые языки начали уставать, а разговоры сосредоточились вокруг предстоящего суда, предав забвению главное зло округи, Дамьяна Клифера, произошло нечто.

В то утро, как всегда еще до завтрака, пришел молочник. Обычно, если позволяло время, он оставался у Финифет на кухне выпить чашку чая, но на этот раз не задержался. После его ухода экономка суетливо поднялась к тете Гризельде, а через несколько минут я услышала их спешные шаги у своей двери. На лице Фини, когда она распахнула дверь, не было и кровинки. Ее глаза округлились от ужаса и возбуждения, которые могли быть вызваны только дурными известиями.

— Мисс Роби! Мисс Роби, случилось еще одно несчастье! Вы не поверите! Да сперва никто не поверил! Разве кто ж ожидал от него подобное?! Да никто, вот вам крест! Ой, что же теперь будет?! Он же себя сгубил!

— Финифет! — гаркнула тетя, возвышаясь за спиной экономки. — Ближе к делу!

— Что случилось? — в груди что-то оборвалось, я схватилась за столбик кровати, чтобы не упасть, и в упор смотрела на Фини. А та закатила глаза и с плаксивым воем выдала:

— Такой молчун и тихоня, а вишь ты, со своим бесом запазухой! Рэй Готлиб ударил ножом твоего мистера Клифера! И все из-за бедолажки Сибил, из-за нашей несчастной девочки… Парень мстил, мисс Роби! Когда его поймали, он все твердил, что полиция слепа и не видит, кто на самом деле повинен. Ой, что же теперь будет?! Его же повесят!

— Не болтай глупостей, никто его не повесит… Да не волнуйся ты так, Роби, жив твой мистер Клифер, жив. Рэй его только ранил, и если бы Фини поменьше ойкала, она бы давно это сказала. А Рэя не повесят, хотя и упекут за решетку… Ну что ж, он сам выбрал свой путь. И я его могу понять. Он любил Сибил… Только жаль его. Мальчик лишился всего: и суженой, и свободы, и семьи. Ведь Готлибы отвернутся от него.

— И все-таки поделом этой белобрысой бестии. Наверное, он не так уж и безгрешен, если Господь допустил такое. Может быть, полиция и впрямь слепа? Люди тоже не слишком-то доверяют этим бобби…

— Хватит лясы точить! — вновь прикрикнула тетя на экономку. — Уже завтракать пора, а ты все тут вертишься! А ты, Найтингейл, не вздумай отправиться в Китчестер! Еще не хватало! Этот негодник живуч, как скользкий угорь. И твое присутствие там совершенно ни к чему.

Когда я осталась одна, то без сил опустилась на кровать и закрыла лицо руками. Хотелось выплакать душу, но слез не было. Тогда я стала молиться…

Виолетта навещала меня каждый день. Она, впрочем, как и все мы, после страшной потери сильно изменилась. В ней исчезло без следа то мятежное легкомыслие, которое прежде владело ей и безудержно рвалось наружу, требуя исполнения всех тщеславных прихотей. Но больше всего меня поразила невозмутимая серьезность, читавшаяся в ее лице, будто она навсегда распрощалась с той взбалмошной кокеткой, какой покоряла Лондон. Мы часто уходили из Сильвер-Белла в лес, где, расстелив покрывало на берегу озера, подолгу сидели и наблюдали за колышущейся зеленоватой гладью воды или забирались в расщепленный дуб и читали: я книги, а Летти журналы.

О Сибил мы говорили мало. Правда, временами на нас накатывала такая щемящая грусть, что мы обе срывались и начинали предаваться воспоминаниям. Тогда уже мы не могли остановиться и просиживали до самой ночи. В такие минуты Сибил словно сидела подле нас, и мы обе чувствовали ее незримое присутствие, будто нас окутывало безмерное тепло ее золотого сердца.

Временами я ощущала в подруге глубокую сосредоточенность, точно она ждала чего-то. Ей и впрямь было чего ожидать. Наступил октябрь. Вскоре должно было состояться венчание Виолетты и мистера Саливана Эбинкротворта, мясника с четырьмя отпрысками. Из-за трагедии решили отложить торжество. Хотя Тернеры смогли выторговать у мясника только две недели отсрочки — ему так не терпелось заполучить мать для своего потомства, что он отмел все проявления траура и высказал мнение, что умершая, не будучи родственницей по крови, не могла вызвать у его невесты столь глубокую скорбь, из-за которой стоило бы отодвигать назначенную дату.

Я знала, насколько тяжело воспринимала Виолетта предстоящие перемены, и потому не затрагивала эту болезненную тему. Кроме того она запретила даже мимоходом упоминать имя Николса Ливингтона. Я решила, что подруга в сильной обиде на него. Так как сразу после похорон молодой человек уехал, сославшись на учебу и практику, хотя, как мне казалось, Летти ждала от него поддержки. Но как впоследствии оказалось, его отъезд имел свои причины.

После долгого, больше трех недель, отсутствия Николс, наконец, появился в деревне. А через два дня, когда мы с тетушкой поутру работали в саду, прибежала в растрепанных чувствах миссис Тернер. Не успев открыть калитку, она выпалила:

— Виолетта пропала! Ее нигде нет, ни в спальне, ни в саду… И еще ее постель осталась не разобранной! Скажите мне, что она у вас!

— Роби! — обернулась ко мне тетя и требовательно спросила. — Ты знаешь, где она?

— Я? Нет.

— Возможно, она тебе что-нибудь сказала. Вчера ведь вы виделись?

— Да, но она ничего не говорила. И вообще была очень молчалива. Куда же она подевалась?

— Вот и нам хочется узнать… Я иду к Ливингтонам! — сообщила тетя и, сняв кожаный фартук, не глядя, запустила его в тележку со срезанными засохшими цветами и сорняками. — Мне кажется, с утра у меня что-то першит в горле. Как бы ни захворать!

— О, Боже! Гризельда, неужели вы думаете…

— Пока я ничего не думаю! Но не мешает лишний раз проверить.

Миссис Тернер осталась со мной. Мы разместились в гостиной, куда экономка принесла чаю, но тревога была так велика, что мы к нему не прикоснулись. Зато старушка Финифет выпила три чашки и между делом выведала подробности чрезвычайного положения, придя в наиотличнейшее настроение от предчувствия надвигавшейся катастрофы. Мать Виолетты продолжала строить догадки, куда могла подеваться ее дочь. И ее воображение, подстегнутое волнением, дошло до того, что она решила, будто Виолетта стала еще одной жертвой преступников. Напрасно я пыталась успокоить ее, уверяя, что бандиты сейчас в тюрьме и никому уже не причинят вреда.

Тетя Гризельда вернулась через час. По тому, как она ворвалась в гостиную, по ее багровому лицу и метавшим молниям глазам, мы всё поняли без слов.

— Боже милосердный! — пискнула миссис Тернер. Она приподнялась, опираясь на левую руку, посмотрела направо, налево, глаза ее закатились, и она рухнула на пол.

— Проклятье! — воскликнула тетя. Она быстро оказалась рядом с лежащей без чувств женщиной и легонько похлопала по побелевшим щекам. Но это не помогло. Тогда она приказала Фини, пожиравшей глазами занятную картину, принести воды и, смочив салфетку, брызнула на миссис Тернер. Веки той затрепетали, а лицо сморщилось.

— Роби, воды! Нет, лучше хереса!

Но Финифет, уже подскочила к графинчику с хересом и, от души плеснув в стакан, с причитаниями метнулась к распростертой гостье. Сделав глоток, миссис Тернер поднялась, опираясь о тетю Гизельду, и села на диван. Глаза ее заволокло пеленой, и она расширила их, видимо, в попытке удержать слезы.