Последняя аристократка

Арнольд не хотел размышлять о судьбе заключенных. Иное дело думать о себе, о своей будущей жизни. Потому он спросил:

— А как у вас с женщинами?

— Можно сказать, никак. Зэчек брать — кожа да кости. Вольняшки — чуть посимпатичнее кикиморы, так к каждой уже чуть ли не очередь выстраивается… Но тебе, как корешу, могу сказать: к нам на остров проституток везут. Ох, среди них и красотки встречаются!

— Проститутки. И ты не боишься подцепить какую-нибудь дурную болезнь? Например, гусарский насморк.

— Это триппер, что ли? А медсанчасть на что? Сначала доктора их осмотрят, а потом уже и мы… поглядим!

Тот день Арнольд 1930 года запомнил надолго, потому что он вместил в себя событие не только неординарное, но и, по мнению Аренского, невероятное. А тем более что главным действующим лицом в нем оказался Аполлон, прежде ни в каких подобных слабостях незамеченный.

Арнольд вообще не подозревал, что у его аскета-товарища могут быть эти самые слабости…

Он как раз сидел за столом и занимался бумагами двух прибывших с разрывом в полчаса женских этапов, когда в кабинет заглянул старшина-надзиратель, по-лагерному, вертухай, и радостно сообщил:

— Товарищ лейтенант, бесплатное кино, воровки с проститутками дерутся!

— Так разнимите!

— А зачем? — невинно поинтересовался тот и, увидев зверское выражение лица Аренского, торопливо добавил: — Там товарищ капитан присутствуют, Аполлон Кузьмич…

Что же, в самом-то деле, Аполлон с бабами не может справиться?!

Аренский натянул щегольскую бекешу, которую подарил ему товарищ и начальник. Полушубок был надеванный, но Арнольд ни разу не задумался над тем, кому он мог принадлежать. Такая мысль просто не приходила ему в голову.

Посеянные когда-то Саттаром-ака семена, похоже, дали дружные всходы. Верховный маг мог бы гордиться своим питомцем, которого теперь не трогало сиюминутное. Он просматривал дела заключенных, почти каждое из которых основывалось на чьем-то доносе, и все больше приходил к выводу, что эти люди заслужили свою участь. Кто-то настучал на них, теперь они стучат на других… Когда-то в университете у него была одна подружка-филологиня. Она, смеясь, прочла ему двустишие кого-то из поэтов-иностранцев:

В том смысле, что смирение, подобное овечьему, создает для пастыря самые благоприятные условия: хочешь стриги такого, хочешь — режь! Таков удел всех смиренных: хотите быть овцами, будьте, но никого о помощи не просите! Вот так, приговорив сразу всех заключенных, Арнольд и успокоился.

Аполлон как-то показал ему книгу без обложки некоего беглеца с Соловков, изданную в Англии, и Арнольд неожиданно для себя увлекся переводом, просиживал подолгу со словарем над потрепанными страницами и читал воспоминания бывшего заключенного как занимательную книгу ужасов, не замечая, что в лагере эти ужасы творятся сплошь и рядом. Значит, все-таки встречаются люди, которые не принимают свалившиеся на них тяготы безропотно!

На лагерном пункте в ожидании шмона [2] скопилось столько вновь прибывших женщин, что у Арнольда от их количества и запаха — несколько дней в дороге, в тесноте и без возможности помыться — перехватило дыхание.

Вертухай оказался прав: поодаль стоял Аполлон и несколько человек из администрации лагеря, но большой драки, стенка на стенку, здесь вовсе не было. Дрались между собой две молодые женщины, и по обе стороны от них, словно две противоборствующие армии, стояли остальные женщины, как и положено разным армиям, по-разному одетые.

Проститутки — эти определялись сразу — были одеты броско, вызывающе, чтобы привлекать взгляды мужчин. Воровки в большинстве своем наоборот старались внимание внешним видом не привлекать, чтобы иметь возможность слиться с толпой.

Драчуньи таскали друг друга за волосы, выкрикивая:

— Воровка! Щипачка!

— Шлюха! Сука продажная!

— Ворую, зато собой не торгую!

— Торгую, зато своим, а не чужим!

Вдруг словно по команде среди этого шума наступила тишина, и нарочито ленивый женский голос из толпы проституток скомандовал:

— Кончай цирк! Не надоело чекистов веселить?

И Арнольд с удивлением услышал возле уха полушепот-полукрик подошедшего Аполлона:

— Юлия!

Кого из столичных шалав может знать его сухарь-капитан, которого за все время общения он ни разу не видел рядом с женщиной? Неужели вон ту роскошную блондинку, которая, услышав его возглас, царственным движением повернулась и вопросительно приподняла брови:

— Мой рыцарь! Тебя-то за что сюда сослали?

Арнольд мысленно ахнул: красотка не могла не видеть, что Аполлон в форме капитана и её панибратское обращение не останется незамеченным. Среди офицеров послышались смешки. Капитана недолюбливали за его независимость и недружелюбность: от таких людей, как он, можно было ждать всего что угодно, а подходов к нему найти не удавалось. Но, оказывается, и на старуху бывает проруха. Понятно, в каких местах у него имелись знакомые!

Однако положение, в котором очутился Аполлон, показалось щекотливым только окружающим. Он сам ничего зазорного в том не видел. И не смолчал, не сделал вид, будто её возгласа не слышит, а вполне дружелюбно откликнулся:

— Можешь себе представить, Юлия, я здесь работаю!

Глава шестая

На следующий день температура воздуха скакнула с плюсовой на минус два: лужи утром покрылись коркой льда, а северный ветер гнал по двору остатки облетевших листьев и швырял в окна ледяные иголки недопролившихся дождей.

Наташа вышла из дома одновременно с дочерью и с улыбкой посматривала, как Ольга вроде невзначай дробит каблуками лед.

"Ребенок! — снисходительно подумала она. — Еще утром возмущалась, что я обращаюсь с нею, как с маленькой, тогда как её прапрапрабабушка по имени Любава в четырнадцать лет уже была замужем… Постой, а чего это я веселюсь?! Откуда она вообще узнала о прабабке с таким именем?"

"Я сказала, — отозвался у неё в голове знакомый, но уже позабытый голос. — Твоей дочери пора взрослеть, а за неё до сих пор Аврора постель застилает. Имя-то поменяла, а свои княжеские замашки не забыла. У вас теперь слуг нет…"

"Боже! — мысленно простонала Наташа. — Явилась! Столько лет молчала, я уж было подумала, ушла навсегда, и я стану самым обычным человеком…"

"Ты никогда не станешь обычной, потому что необычной родилась!"

"Тебя бы на мое место! — раздраженно возразила Наташа. — И чего только вы ко мне пристали? Голову наотрез даю, и Елизавета здесь!"

"Хотела промолчать, да скажу: по мне, так ты и не заслуживаешь наших разговоров, — откликнулась и другая прабабка, — но тут, как говорится, не до жиру, надо свой род спасать".

"Чем же это я вам не угодила?"

"Правильно, ничем. Ничем ты нам не угодила! — с возмущением высказалась Любава. — Я все ждала, проснется в тебе наша астаховская гордость или нет? Не дождалась. Вот объясни нам, чего ты в жизни добилась? Вспомни, Лиза, какая она была: любознательная, настойчивая, к людям сострадательная, с какой благодарностью к судьбе воспринимала свой дар. А чем это закончилось?"

"Я работала. Как все, добросовестно. Дочь растила. Мне не в чем себя упрекнуть".

"Большая заслуга, жить как все! — опять возмутилась Любава. — Имея такой дар! Что ты сделала, чтобы как следует освоить его? Кого ты от смерти спасла? От болезни вылечила? Разве для того прежде появлялись на земле Астаховы?"

Наташа задумалась: прабабки правы, ничего особенного не вспоминалось. Разве что десять лет назад вытащила из рушащегося Аралхамада Арнольда Аренского…

"Вытащила, и тут же с брезгливостью от себя оттолкнула. Тогда уж лучше бы не спасала, — голос Елизаветы уже звучал издалека. — Похоже, парнишка пропал…"