Серебряная рука

Но сегодня даже оживленная беседа Хасана с Хайраддином не пробуждает в бейлербее обычной глухой ревности и не может омрачить его великую радость.

Игра приглашенных на пир музыкантов действительно выше всяких похвал. Арудж-Баба велел тщательно отобрать их в разных странах и добился их согласия на приезд в Алжир «в основном мирными средствами», если не считать двух случаев временного похищения. Временного потому, что по окончании празднеств тот, кто не захочет остаться во дворце, может спокойно вернуться домой.

Арудж-Баба собрал этих виртуозов исключительно для того, чтобы угодить своему брату, и Хайраддин польщен и доволен.

Повелитель обнаруживает иногда удивительные тонкость и чутье, — откуда они только берутся в этой дикарской голове? Нередко он окружает брата таким же вниманием и заботами, как в те времена, когда они были совсем детьми: он, как старший, сажал Хайраддина к себе на колени перед очагом и помешивал ароматической палочкой кожуру апельсина, томившуюся с медом в глиняном горшочке. Да и теперь, когда они оба уже немолодые мужи, отношение Аруджа к младшему брату остается прежним.

Хайраддин сочиняет стихи и песни, и Арудж-Баба очень гордится этими талантами брата и даже немного завидует ему, хотя и считает, что все это — безделица. А потому между десятой и одиннадцатой сменой блюд, то есть перед подачей новых сластей и прохладительных напитков, Арудж распорядился уделить время для песнопений и чтения стихов. Во время восьмого перерыва выступают дрессированные обезьянки, а во время девятого гостей потчуют табаком, захваченным у испанцев, тех самых испанцев, что как самые настоящие пираты отняли столько богатств у обитателей Нового Света, которых они провозгласили своими врагами и сразу стали грабить. «Грабители» и «пираты» — вот эпитеты, которыми с гневом и презрением наделяют друг друга соперничающие стороны. Этот обмен оскорблениями напоминает игру жонглера: злые слова, словно шарики, летают туда-сюда, никого не раня. Во время войны корсаров принято считать, что враг — это обязательно пират, даже если на родине он носит громкий титул, да и в других местах его величают командором, генералом или королем.

— Все зависит от того, с какой стороны смотреть, — утверждают некоторые из сотрапезников.

А вот Хайраддин с этим не согласен. Между законным главой государства и пиратом существует огромная разница. Ведь в каждом государстве есть свои законы, управляющие всей жизнью.

— Если у Дориа хватает наглости проскальзывать у меня под носом, прикидываясь этакой наседкой, прикрывающей своих цыплят, мой долг — дать ему бой, как того требует закон выживания. Если бы я оставил его безнаказанным, он завтра же явился бы сюда и склевал моих ястребят прямо в гнезде.

Смешиваются в общий гул тосты, остроты, смех, но разговор продолжается. Хайраддин очень любит такие дискуссии: они помогают разобраться в проблеме, установить, кто настоящий кондотьер, а кто — обыкновенный пират.

«Да, очень уж вам всем нравится воевать!» — думает Осман Якуб, который сидит, сложив ноги калачиком, на большой скамье. Надо сказать, что его мысли и суждения никак не согласуются с порученной ему скромной ролью — следить за спокойным течением празднества: держа в руках веера, с помощью которых Осман делает условные знаки слугам, старик незаметно осеняет себя крестным знамением, моля Бога простить хозяевам их ложь, ибо лгут они с чистым сердцем.

— Сынок, — говорит Арудж-Баба, — пусть враги называют тебя пиратом, будь корсаром, если сумеешь. Не можешь же ты размахивать перышком, когда на тебя идут с саблей наголо или с мечом! Война есть война, она тоже часть судьбы человеческой. И делятся войны только на выигранные или проигранные.

Наконец наступает перерыв между десятой и одиннадцатой сменой блюд. Звучат песни и стихи на разных языках.

— Каждый может слагать вирши на языке, который ближе всего его душе.

Многоязычие — неизменная традиция во дворце Краснобородых. Хайраддин считает, что этого требуют интересы управления страной. Берберский адмирал должен быть полиглотом, чтобы нигде, ни в каком краю не чувствовать себя чужаком, выказывать любезность друзьям и умело избегать врагов.

Состязание поэтов проходит неровно и порой навевает скуку. Но закон вежливости требует с одинаковым вниманием выслушивать и мастеров, и тех, кто только пробует свои силы в искусстве стихосложения.

Когда все официальные поэты и дилетанты заканчивают выступления, встает Арудж-Баба.

— Теперь моя очередь, — говорит он.

Сделав знак музыканту, перебирающему струны своего инструмента, он, медленно и торжественно постукивая левой рукой по серебряной правой, начинает читать:

— Как хорошо быть мужчиной, прожившим долгую жизнь, как хорошо быть пиратом — старым морским волком, вновь жаждущим впиться зубами в добычу…

Громко, низким голосом читает Баба свои нескладные стихи, немало удивляющие гостей. Новоявленный поэт воспевает битвы, штормы, о которых он так мечтает, вспоминает о мимолетных радостях любви и жестоких схватках с врагами, вкладывая при этом в свой речитатив столько страсти, что его неуклюжие вирши зажигают аудиторию.

Под аплодисменты и восторженные крики удовлетворенный бейлербей садится на свое место.

В конце пира вносят огромную вазу с пряными сластями. Это настоящий шедевр!

Пять юношей, одетых в красное, держат украшенную геммами вазу, на которой красуется корабль — с парусами, снастями, пушками и матросами.

Чтобы выполненным из сладкого теста матросам сделать лица, пришлось прибегнуть к помощи кулинара-христианина: главный повар — правоверный мусульманин — не смог бы отважиться на такое, не впав в тяжкий грех, так как его религия запрещает изображать человеческую фигуру с лицом. Но во владениях Краснобородых повара всех рас и вероисповеданий, так что всегда можно найти выход из положения, не оскорбляя чувств верующих.

По знаку церемониймейстера самый маленький из мальчиков открывает дверцу трюма сахарно-марципанового корабля, и оттуда вылетают две щебечущие канарейки; покружив немного в воздухе, они садятся на тюрбан Хасана.

— Слава Аллаху! — кричит счастливый Осман Якуб. — Какое чудесное знамение!

Осману прекрасно известно, что канареек перед этим долго дрессировали, но, увидев птичек на голове Хасана, он считает, что их и впрямь послал Всевышний как знак предпочтения. Совершенно счастливый, он после стольких часов работы опять принимается без устали махать веерами и опахалами, управляя кравчими и слугами, которые вносят все новые яства, и следить за продолжительностью пауз между переменами блюд и выступлениями музыкантов и других артистов.

V

Праздники прошли, занятия в школе окончились, и Хасан усиленно практикуется в управлении государством: принимает участие в дипломатических миссиях, официальных церемониях, заседаниях Совета, иногда развлекается, главным образом охотой, скачками на конях и верблюдах, парусными гонками.

Наступили дни ожидания, порой — слишком спокойные и пустые. Арудж-Баба блаженствует и все не нахвалится своей новой рукой. Он отдыхает, наслаждается вернувшимися к нему радостями жизни и, в сущности, ничего не делает, уделяя много времени курсу восстановительной терапии, который прописал ему один искусный лекарь-иудей: тут и целебные ванны, и парная баня, и массаж, очищающие организм от последствий переедания. Курс рассчитан на три недели, но уже по прошествии первых семи дней раис начинает раздражаться, недовольно фыркать, скучать и часто требует, чтобы Хасан составлял ему компанию. После каждого сеанса лечения, прежде чем выйти из бани, раис слегка закусывает и отдыхает за игрой в шахматы, и если игра складывается интересно, он может просидеть за шахматной доской несколько часов подряд. Бани закрываются с заходом солнца. Но Арудж-Баба — царь и может оставаться в них сколько ему вздумается. Для него и его свиты зажигают огни в залах для игр и для отдыха. Иногда Арудж-Баба задерживается там до самого рассвета, и тогда, словно в благодарность за компанию, он сопровождает сына в его скачках по холмам. Оторвавшись от общего эскорта и с гиканьем подстегивая скакунов, они затевают отчаянную гонку, вспугивая стаи птиц, которые выпархивают из-под самых копыт, и наводя страх на разбегающихся крестьян.