Фараон и наложница

Раскрыв рты, гости смотрели на нее, не желая внять ее словам, не в силах поверить своим ушам, затем все начали громко возражать и жаловаться. Радопис поняла, что с ними бесполезно разговаривать, и встала. Ее лицо выражало непреклонную решимость.

— Я устала. Прошу вас, дайте мне отдохнуть.

Махнув своей нежной рукой, она повернулась к ним спиной и тут же покинула зал.

Когда Радопис поднялась в свою спальню, в ее ушах все еще звучали голоса гостей, выражавших недовольство. Однако она пришла в восторг от своего поступка и почувствовала великое облегчение, думая о том, что эта ночь принадлежит ей одной. Радопис поспешила к окну и отодвинула занавеску. Глядя на стемневшую дорогу, она заметила вдали смутные очертания колясок и паланкинов. Те уносили в ночь пьяных гостей, затаивших недовольство и разочарование. Она с удовольствием наблюдала за этим зрелищем, и на ее губах появилась жестокая и злобная усмешка.

Как ей это удалось? Она сама не знала, но почувствовала тревогу и страх.

— О боже, — вздохнула она, — какой смысл жить такой однообразной жизнью?

Радопис не смогла найти ответа на этот вопрос. Даже мудрый старик Хоф не сумел утолить ее нестерпимую жажду знаний. Она легла на роскошном ложе и одно за другим вспоминала странные и чудесные события этого дня. Радопис видела толпы египтян, горящие глаза колдуньи, с какой-то непреодолимой силой удерживавшие ее взгляд, она услышала отвратительный голос старой карги и затряслась всем телом. Тогда она увидела юного фараона в пышном наряде, а затем того величественного коршуна, унесшего ее сандалию. Воистину, этот день оказался богат событиями. Может, именно все это пробудило чувства Радопис, отвлекло мысли, разбило ее существо на множество крохотных кусочков? Невезучие любовники дорого расплатились за это. Сердце Радопис громко стучало, в нем горело таинственное пламя, а ее воображение странствовало по неизведанным долинам, будто ей хотелось перейти из этого состояния в иное. Но в каком состоянии она находится? Радопис пришла в недоумение, она не могла понять, что с ней происходит. Неужели эта отвратительная колдунья подчинила ее волю неведомыми чарами?

Радопис явно околдовали — если тут не замешаны чары той старухи, тогда это работа парок, державших в своих руках все судьбы.

Таху

Радопис беспокоили и терзали разные тревожные мысли, она потеряла надежду на сон. Она снова встала со своего ложа, неспешно приблизилась к окну и, широко распахнув его, застыла перед ним, словно статуя. Она расстегнула заколку, скреплявшую волосы, и те мерцающими волнами накрыли шею, плечи, белую рубашку черной как ночь мантией. Радопис вдохнула влажный ночной воздух и оперлась локтями о подоконник, опустила подбородок на ладони рук. Ее глаза блуждали по саду и остановились на Ниле, катившем свои воды за стенами. Стояла мягкая темная ночь, все время дул нежный ветерок, под его напором листья и ветки послушно раскачивались. Вдали Нил казался черным пятном, на небе высыпали мерцающие звезды, излучавшие бледный свет, который тонул в море мрака, едва достигнув земли.

Сможет ли темная ночь и оглушительная тишина хотя бы немного успокоить и развеять ее тревоги? Увы, ей казалось, что она больше никогда не обретет покоя. Радопис принесла подушку, положила ее на подоконник, прижалась к ней правой щекой и закрыла глаза.

Вдруг она вспомнила слова философа Хофа: «Если все жалуются, какой тогда смысл надеяться на перемены? Довольствуйся своей участью». Из глубин ее души вырвался вздох, и она печально спросила себя: «Неужели и в самом деле нет смысла надеяться на перемены? Неужели люди никогда не перестанут жаловаться?» В ее груди зарождалась буря, предвещавшая неповиновение. Ей хотелось, чтобы та унесла в небытие ее настоящее и прошлое. Тогда она сможет убежать и найти спасение в неизведанных, таинственных землях, лежавших за горизонтом. Как же ей обрести уверенность и душевный покой? Радопис мечтала о таком времени, когда не надо будет печалиться, но ее мучили дурные предчувствия, она опасалась всего.

Однако ей было не суждено остаться наедине со своими мыслями, ибо послышался тихий стук в дверь спальни. От неожиданности она насторожилась и оторвала голову от подушки.

— Кто там? — спросила она.

— Это я, моя сударыня, — ответил знакомый голос. — Мне можно войти?

— Входи, Шейт, — сказала Радопис.

На цыпочках вошла юная рабыня. Она удивилась, видя, что госпожа бодрствует и еще не ложилась.

— Что случилось, Шейт? — спросила Радопис.

— Сюда явился человек и дожидается позволения войти.

Радопис нахмурилась, едва скрывая свой гнев.

— Какой еще человек? Выпроводи его немедленно.

— Как, моя госпожа? Он из тех, перед кем дверь этого дворца никогда не закрывается.

— Таху?

— Да, это он.

— И что привело его сюда в столь поздний час?

В глазах рабыни сверкнули озорные искорки.

— Моя госпожа, очень скоро ты узнаешь это.

Жестом руки Радопис велела пригласить его, и рабыня ушла. В дверях тут же показался высокий, широкоплечий командующий. Он приветствовал куртизанку поклоном, затем подошел и смущенно посмотрел ей в глаза. Радопис не могла не заметить, что его лицо побледнело, лоб наморщился, а глаза смотрели мрачно. Не промолвив ни слова, она подошла к тахте и села.

— У тебя усталый вид. Работа изнуряет тебя?

Таху покачал головой.

— Нет, — резко ответил он.

— Ты сам на себя не похож.

— Правда?

— Не притворяйся. Что с тобой?

Таху знал все, в этом не было сомнений, спустя мгновение Радопис тоже узнает, расскажет он ей об этом или нет. Он боялся снизойти до дерзости и заговорить, ибо ставил на карту свое счастье и опасался, как бы она не выскользнула из рук и не исчезла из его жизни навсегда. Если бы Таху смог одолеть ее силу воли, все оказалось бы проще, но он уже не надеялся на это, его терзали приступы отчаяния.

— Ах, Радопис! Если бы ты только любила меня так сильно, как я тебя, тогда мне было бы легко умолять тебя во имя нашей любви.

Радопис никак не могла понять, к чему ему прибегать к мольбам. Она всегда считала его настойчивым человеком, кому претили всякие просьбы и мольбы. Таху никогда не разочаровывался в соблазнительных прелестях ее тела. Что же так расстроило его? Радопис опустила глаза.

— Это та же давняя песня.

Ее слова, хотя и были правдивы, все же разгневали его.

— Я это знаю, — выкрикнул он. — Но я повторяю свои слова ради настоящего. Ах, твое сердце словно опустевшая пещера на дне ледяной реки.

Радопис была знакома с подобными сравнениями, но ее голос дрогнул от беспокойства, когда она заговорила.

— Разве я когда-либо отказывала тебе в том, что ты желал?

— Радопис, никогда. Ты подарила мне свое очаровательное тело, которое создано для того, чтобы причинять страдания мужскому роду. Но я всегда жаждал покорить твое сердце. Радопис, какое же у тебя сердце. Оно не покоряется безудержным бурям страсти, будто и вовсе не принадлежит тебе. Как часто я спрашивал себя, пребывая в смятении и отчаянии, какие недостатки делают меня недостойным тебя? Разве я не мужчина? Нет, я само воплощение мужчины. Все дело в том, что у тебя нет сердца.

Ей совсем не хотелось спорить с ним. Она слышала эти слова не впервые, однако обычно он произносил их со злой иронией. Сейчас, в этот поздний час, его голос дрожал, в нем звучали гнев и обида. Что могло его так распалить? Желая услышать объяснение, Радопис спросила:

— Таху, ты явился в столь поздний час лишь для того, чтобы сказать эти слова?

— Нет, я пришел не ради этих слов. Меня привела более серьезная причина, и если любовь окажется бессильной, то пусть меня выручит свобода, которой ты, видно, очень дорожишь.

Радопис с любопытством смотрела на него и ждала, что он скажет дальше. Таху больше не мог выдержать напряжения и решил немедленно перейти к сути. Он заговорил с ней спокойно и твердо, глядя ей прямо в глаза.