Полюбить дьявола

Джейн рассказала дочери, что обменивалась письмами со своим бывшим возлюбленным, который теперь вернулся в Англию, что ради этих воспоминаний послала ему два щедрых чека. Больше Джейн не имела от него никаких известий. Зато она показала Елене письмо, написанное совершенно ледяным тоном, в котором объяснялось, что ее деньги пошли на то, чтобы способствовать супружеской измене. Автор письма включил в него слова самой Джейн, слова ее возлюбленного и точную сумму каждого чека.

То, что казалось осторожностью замужней женщины, пишущей к бывшему любовнику, теперь выглядело как конспирация. Безымянное лицо требовало, чтобы Джейн выслала еще один крупный чек по адресу Халср-Мун-стрит, Валентину, иначе письма будут переданы в руки самого министра внутренних дел.

Сначала Елена подумала, что ее мать поступила неправильно. Ей нечего было бояться такого разоблачения, даже если деньги попали в руки преступников. Вторая мысль последовала за первой. Отец ни в коем случае не должен об этом знать. Нельзя давать ему возможность вечно упрекать жену.

Ничто в этой шокирующей истории не соответствовало представлениям Елены о своей матери. Та мать, которую она всегда знала, часами сидела в кресле, разложив на коленях яркие шелковые нитки. Чем меньше была подушка, тем больше яркости мать старалась внести в свою вышивку. Та мать, которую Елена знала, каждый день покорялась небрежным упрекам отца насчет ведения домашнего хозяйства. «Полагаю, сегодня нам не подадут хорошей рыбы. Я заметил, что моими замечаниями снова пренебрегли». Та мать, которую она знала, настаивала на том, чтобы Елена каждый день ходила на прогулки и каждый вечер сообщала, как далеко она ушла и по какой дорожке, что видела — куропаток, грачей, утесник или примулы — и описывала в красках все свое путешествие.

Впервые Елена рассказала о Трое, чтобы позабавить мать. Со временем она научилась голосом изображать всех главных персонажей. Она воображала себя похищенной греческой царицей, и это помогало ей выносить уроки греческого языка. Она воображала себя распутной, порочной Еленой — Еленой, которая никогда не падает в обморок и не плачет, и это облегчало монотонность занятий. Никакой другой женский персонаж не дарил ей подобного облегчения. Елена находилась в центре повествования, порочная и бросающая дерзкий вызов общественным взглядам на то, какой должна быть верная, покорная жена. Никто из мужчин не страшил ее — ни Менелай, ни Парис, ни Деифоб, пронзенный под конец копьем Одиссея. Так что пока учитель объяснял ей склонения и вбивал в голову греческие вокабулы, Елена держалась с надменностью царицы.

Со временем эта фантазия научила ее обращаться со своими первыми поклонниками, серьезными молодыми людьми, благоговеющими перед ее отцом и чаще устремляющими свой взгляды на него, чем на нее. Будучи Еленой, она поняла, как нетрудно отражать их пылкие, но неискренние речи.

А вот на Уилла Джоунза это, кажется, не произвело никакого впечатления. Он полагает, что ее намерения проникнуть в дом на Халф-Мун-стрит потерпят крах. Он дал ей денег только потому, что знал — у нее ничего не получится. Но должен же быть какой-то способ. Ей нужно только пробраться к Валентину, найти письма матери и разрушить планы того, кто ее шантажирует.

Мать обещала пока ничего не предпринимать. Она только сжала руку Елены и напомнила дочери, что ежедневную прогулку следует совершать везде, где бы она ни находилась. Они договорились, что скажут отцу, будто бы Елена уехала в Лондон погостить у своей кузины Маргарет. Елена посмотрела на свою забинтованную ногу. Зато она совершила ежедневную прогулку.

Елена встала и покачнулась — закружилась голова. Черные пятна заплясали у нее перед глазами, и она коснулась стены чтобы сохранить равновесие. Опираясь о панели, она пошла по комнате к гардеробам. Интересно, есть ли у него комнатные туфли?

Когда она обошла половину комнаты, голова закружилась снова, рука скользнула, ухватилась за панель, сжала ее, чтобы сохранить равновесие, панель шевельнулась, и стена, казавшаяся сплошной, поехала в сторону. Елена повернулась и увидела еще одну комнату, совершенно не похожую на ту, в которой она находилась.

Перешагнуть через порог означало снова переместиться из одного века в другой, вернуться в настоящее. Эта комната была чем-то вроде конторы. Стены без рисунка, светло-желтые, а под белой панельной обшивкой шли длинные низкие полки, уставленные книгами.

Мебель простая и потертая, кровать в углу покрывал ковер, перед очагом расположились два прочных коричневых кресла. В углу напротив очага стоял аккуратный письменный стол, а над ним к стене была приколота булавками большая гравированная карта Лондона. Каждая булавка была снабжена маленьким бумажным флажком. Стоящий рядом со столом застекленный дубовый шкаф набит оружием, а висевшая над ним доска покрыта вырезками из лондонских газет и рисунками вульгарных персонажей из рекламных листков.

На шкафу стояли весы, лежали инструменты, названия которых были Елене неведомы, и пара наручников. Она прислонилась к столу, стоявшему посредине комнаты. Сердце громко билось, как будто она поднялась бегом на несколько лестничных пролетов. Кто он такой? Апатичный виконт, безумец, который прыгает из окон, любитель рассказов о любовных похождениях лорда Трастмора или тайный агент полиции?

Елена ухватилась за стол. Комната, в которой она находилась, много говорила о его характере — резком, осторожном, упрямом, — и Елена поняла то, что раньше ей и в голову не приходило. Уилл может помочь ей. Если она, вместо того чтобы бороться с ним, сможет заручиться его поддержкой, у нее появится больше шансов добыть письма.

Сердце билось теперь не так бешено. Она оттолкнулась от стола и, прихрамывая, подошла к карте, чтобы рассмотреть ее. Большая часть булавок сосредоточивалась на одной-единственной улице, и, вглядевшись внимательнее, она увидела, что это та самая Бред-стрит, где находится школа. Шесть булавок с флажками в черных ободках располагались по всей ее длине. На каждом стояло какое-то имя и буква «Д». Елена вздрогнула. На других булавках были флажки, обведенные красным, и там стояло просто «Марч». В угловой дом были воткнуты один флажок с красным ободком, где находилась школа, и два флажка с черными ободками. Во всем этом была какая-то система, и Елена немного отошла, чтобы увидеть все целиком. Это походило на карту военной кампании с булавками там, где расположены силы противника. Не было сомнений, кто в данном случае является противником. Булавки с именем Марча торчали из дома, где помещался банк, и из полицейского участка на Боу-стрит. В западной части города флажки с черными и красными ободками торчали на Халф-Мун-стрит, на той ее стороне, где находится бордель. Очевидно, Уилл Джоунз подозревает Марча в убийстве. Потом она занялась заметками на доске.

Уилл радовался холоду и туману. Холод и туман были нужны ему, чтобы охладить мятеж в крови. Он упустил возможность переспать с Еленой и не получил ни грана полезной информации. «Никогда не верь плохому шпиону». Этот афоризм был теперь так же верен, как и в те времена, когда Тинсли обучал Уилла шпионскому делу. Он по-прежнему не знал, кто такая Елена и зачем ей понадобилось проникнуть в маленькое омерзительное заведение Марча.

Уилл не собирался на самом деле соблазнять ее. Он хотел только смутить и заставить выдать свои намерения. Но желание заставило его забыть, кто он, кто она и почему он привязал ее к кровати. Все в ней, кроме этой безумной игры в Елену Троянскую, предполагало, что она явилась из пристойного, хорошо защищенного мира благородных английских девственниц, чьи представления о постели, по крайней мере, до тех пор пока мужья не лишали их этих иллюзий, сводились к поцелуям в темноте и к мечтам под батистовым навесом ночной рубашки. Но Елена отзывалась на его ласки, и он лакомился, как сливками, каждым ее девственным вздохом, каждым едва заметным движением ее тела.

Только голос Ксандра помешал ему завести игру слишком далеко. Уилл позволил Ксандру напомнить, что Кит так и не найден, потому что он, Уилл, не выполняет их план. В ту ночь, когда Марч похитил жену Ксандра и устроил несчастный случай, пытаясь утопить ее, Уилл ринулся по следам Марча, а не Клео. Уилл считал, что Ксандр не простит ему этого.