Ревнивая лампа Аладдина

Вопросы в голове Аладдина множились. Ответа на них не было, и печаль все сильнее овладевала юношей. И еще одна мысль не давала ему покоя.

Он все вспоминал двух иноземных красавиц, которых видел вчера у полуденных ворот. Светловолосая служанка была очень хороша, но ее госпожа…

Почему Аладдин решил, что светловолосая девушка служанка, он не мог понять. Быть может, что-то в покорно склоненной голове подсказало ему это. Или то, что она шла вслед за высокой красавицей, а не рядом с ней.

А красавица госпожа… Несмотря на то что юноша видел ее считанные мгновения, она грезилась ему, стоило лишь закрыть глаза.

Высокая, со станом тонким, как былинка. Но в этой хрупкости была какая-то звериная, кошачья грация. Белая кожа, огромные, в пол-лица, глаза горят огнем. Нежные руки придерживают у лифа шарф – от пыли или, быть может, от жарких и нескромных взоров. Но разве может тонкий газ шарфа скрыть от пытливого глаза истинную красоту?!

Пылкое воображение рисовало Аладдину картины, заставлявшие сердце юноши биться сильнее. Вот он видит эту девушку на улице, вот подходит к ней. Начинает беседу. Незнакомка улыбается, отвечает тихим, нежным голосом.

«Быть может, она согласится назвать мне свое имя. А быть может, да хранит Аллах всемилостивый ее дом, назовет и имя своего отца. И тогда я смогу посвататься к ней… Но как найти ее? Пойти к полуденным воротам? Но я видел ее на закате. Быть может, она дочь кого-то из лавочников? Или дочь купца, прибывшего с караваном в наш великий город?»

Аладдин, сам того не замечая, метался по крошечному дворику, заставляя трепетать листья дерева над ручейком. И тут страшная мысль заставила юношу остановиться.

«А быть может, она не дочь купца, а его жена? Потому и ходит по городу так смело! Ведь ей уже нечего опасаться нескромных взоров!»

Ужас, охвативший его, был так велик, что Аладдин задохнулся. Ведь он предвкушал встречу, думал о сватовстве. Считал себя уже почти женатым человеком, а эту незнакомку, что увидел в вечернем сумраке, своей суженой.

«Что делать? О Аллах милосердный и всемилостивый, подскажи мне, как поступить!»

Но вокруг стояла тишина. Та тишина, что возможна лишь в большом городе. Тишина, поминутно прерываемая далекими голосами, криками, звяканьем медных кувшинов, шарканьем метлы какого-то запоздалого, а быть может, просто ленивого метельщика.

Крик муэдзина, призывавшего правоверных к утренней молитве, вывел Аладдина из задумчивости. Но юноша не стал раскатывать коврик, дабы, повернувшись лицом в сторону Мекки, вознести Аллаху приличествующие слова. Аладдин подошел к нише в стене, по которой определяли, где находится великий город, и прижался лбом к медному светильнику, принесенному вчера ночью из каменоломен. Конечно, не следовало ставить старую медную лампу в такое святое место, но Аладдин еще помнил ужас, гнавший его по коридору Отражений, и потому не поставил светильник, а скорее, бросил его в первый попавшийся закуток.

Но и старая, затянутая патиной медь молчала. Кислый запах вывел Аладдина из задумчивости. Он приложил руку ко лбу и почувствовал под пальцами каменную пыль, что за столетия заметным слоем легла на светильник.

«Вот теперь я грязен, как эта старая медяшка!» – подумал Аладдин и, наклонившись над крошечным ручейком, омыл лицо прохладной водой.

– Что же в тебе такого, о светильник, из-за чего учитель попытался меня убить? И куда делся тот холодный огонь, что горел в твоем чреве? Почему ночью ты казался божественно-прекрасным, а сейчас я вижу перед собой обыкновенное старье, не достойное даже масла, что в тебя, клянусь, никогда и не было налито?

Но светильник молчал. Аладдин принялся разглядывать бока лампы, поворачивая ее под яркими лучами. Солнечные зайчики, заигравшие на белой стене дома, напомнили юноше о том величественном свете, что озарял пещеру.

– Да и грязен ты как-то удивительно! Я слышу запах каменной пыли, а вижу патину… Давай-ка мы окунем тебя в воду!

С этими словами Аладдин погрузил лампу в ручеек. Солнечные блики на миг почти ослепили юношу. А мгновением позже послышалось ему тихое девичье хихиканье. Так обычно смеялась малышка Фатьма, младшая сестренка Рашида и Рашада.

Аладдин оглянулся по сторонам и, конечно, ничего не увидел. Он поставил лампу на землю, а сам выглянул на улицу. Но улица была пустынна. Ни девушек, ни женщин, ни даже старух видно не было.

Аладдин вернулся к светильнику. Нельзя сказать, что после омовения тот стал много чище. Но что в этом удивительного – пыль, накопившуюся за сотни лет, в одно мгновение смыть нелегко.

Поэтому юноша взял лампу в руки и, памятуя советы отца, мастера Салаха, начал пальцами оттирать пыль, чтобы даже самой нежной тканью не повредить тонкого узора, украшавшего бока светильника. Отец всегда говорил: «Помни, сынок, никакая ткань не сможет так хорошо очистить металл, как человеческая рука. Твои пальцы сами поймут, как им надо двигаться, чтобы не повредить ни одной извилины чеканного узора».

Вот под пальцами показался лист какого-то неведомого растения, вот стебель… И в этот миг светильник загорелся тем самым необжигающим светом. От неожиданности юноша выронил лампу. Та, дребезжа, покатилась по камням двора.

Теперь из лампы валил дым. Сначала черный, он становился синее и светлее и, наконец, стал ярко-голубым. Аладдин с ужасом и удивлением смотрел, как светлеет дымная полоса. И наконец из этого странного дыма без огня соткалась… женщина.

– Слушаю и повинуюсь, хозяин лампы, – низким мелодичным голосом проговорила она, но в поклоне не согнулась.

Как завороженный смотрел Аладдин на эту странную красавицу. Женщина была красива какой-то магической, небывалой, немыслимой красотой. Словно пери из сказок, она обжигала взор юноши. Тот опустил глаза и начал бормотать про себя: «Я ничего не видел! Здесь никого нет!»

И тут вновь раздался смех. Тот же мелодичный смех, что юноша услышал, окунув светильник в ручеек.

– О нет, мой господин! Ты видел меня! Я тут!

– Кто ты, чудовище? – голос Аладдина предательски дрожал.

– Я джинния, но вовсе не чудовище! Некогда меня считали самой красивой женщиной Магриба. До сих пор в моих краях помнят Хусни-колдунью. Очнись, юноша! Я не призрак, поверь!

– Но ты… ты же джинн!

– Да нет же, дурачок, я джинния. Да, я живу в медной лампе, знаю секреты самого коварного колдовства, могу мгновенно очутиться за сотни дней пути отсюда. Но я не джинн!

– Джинния? – слабым голосом переспросил Аладдин.

– Ну конечно, молодец. Меня не следует бояться, я не причиню вреда, я просто не могу это сделать.

«Вернее, я не делаю это без крайней нужды! И потом, мой враг далеко отсюда, мне только предстоит его найти… А пугать этого славного мальчишку пока не стоит. И потом, он так хорош…»

Джинния взором начала гладить лицо Аладдина. Он почувствовал, как нежный ветерок коснулся его щек, тронул прямой нос, на мгновение запутался в черных бровях и утих у чалмы. Но юноша так и не понял, что это был взгляд прекрасной колдуньи.

– А как ты здесь оказалась?

– Ты сам меня освободил.

– Я сам?

– Ты сам. Это же ты решил отмыть мою лампу в ручейке. Ты пальцами начал очищать старую патину… Ты очистил магический узор, и появилась я…

– Так ты и в самом деле сидела там?.. В этом старье?

– О нет, не говори так о моем прибежище. Долгие годы лампа стояла в каменоломнях, что выросли вокруг пещеры Предзнаменования, и освещала камни и стены. Я видела многих смельчаков, какие спускались в чрево старых холмов, чтобы найти там камень своей судьбы.

– Тогда ты видела и меня?

– Конечно видела. Меня удивило то, что ты пришел просто из любопытства, не искал ни судьбы, ни счастья, ни удачи, ни власти. Но ты был не один.

– Да, госпожа, – постепенно Аладдин стал приходить в себя. У него даже хватило сил назвать этот морок так, как полагается юноше из хорошей семьи.

– «Госпожа»… Пусть будет так. Хотя, если тебе нетрудно, называй меня тем именем, что некогда дала мне матушка.