Наследница. Графиня Гизела (сборник)

– И ты, конечно, готова в этом поклясться? – добавил профессор. – Я не знаю этого человека, – обратился он к Фелисите, – и не могу поэтому сказать, насколько ваше обвинение справедливо.

– Иоганн! – раздраженно прервала его госпожа Гельвиг.

– Позволь, мама, мы обсудим это после, – сказал он спокойно. – До сих пор, – продолжал он, обращаясь к молодой девушке, – я не давал вам права решать дела самостоятельно, во-первых, потому, что вы находились в прекрасных руках, а затем и потому, что вы всегда противитесь тому, что делается ради вашего блага… Но в этом вопросе я не властен. В некоторых отношениях я даже не могу не согласиться с вами, потому что вы молоды, а он, говорят, пожилой человек. Сверх того – и разница положения. В настоящее время он не обращает внимания на ваше происхождение, но это может случиться позже.

Как все это было благоразумно и… бессердечно! В эту минуту он являлся именно автором тех письменных распоряжений, которые никогда не упускали из виду происхождения дочери комедианта. Он подошел к молодой девушке, губы которой искривила горькая усмешка.

– Вы нам доставили много хлопот, – сказал он. – Вы не умели, да и не хотели даже заслужить расположения моей матери. При таких обстоятельствах вы сами не пожелаете оставаться дольше в этом доме.

– Я с радостью ушла бы сейчас же.

– Охотно верю, вы всегда достаточно ясно показывали, что наше строгое и добросовестное попечение для вас несносно. – В его голосе послышалось раздражение. – Ваше желание будет исполнено, но я не считаю еще свою задачу оконченной – я хочу предварительно попытаться разыскать ваших родных.

– Ты был прежде другого мнения об этом, – иронически вставила госпожа Гельвиг.

– Как видишь, оно изменилось, – возразил он спокойно. Фелисита знала, что эти поиски останутся без результатов.

Четыре года назад тетя Кордула через редакцию одной из наиболее распространенных газет пыталась разыскать фокусника Орловского и родственников его жены. Объявление было перепечатано всеми более и менее значительными газетами, но до сих пор никто не откликнулся.

– Я сделаю еще сегодня необходимые шаги, – продолжал профессор, – думаю, что двух месяцев будет достаточно для выяснения обстоятельств… До тех пор вы находитесь еще под моей опекой и в подчинении у моей матери. Если же, как я опасаюсь, из ваших родных не найдется никого, то…

– То я прошу освободить меня тотчас же по истечении срока! – прервала его Фелисита.

– Нет, это ни на что не похоже! – воскликнула возмущенная советница. – Можно подумать, что в этом доме мира и христианского милосердия вас мучили и истязали! Неблагодарная!

– Вы надеетесь, значит, обойтись в дальнейшем без нашей поддержки? – спросил профессор, не обращая внимания на гневное восклицание вдовы.

– Благодарю вас.

– Ну, хорошо, по истечении двух месяцев вы будете свободны! – сказал он, немного помолчав, отвернулся и подошел к окну.

– Можешь идти! – резко сказала госпожа Гельвиг.

Фелисита вышла из комнаты.

– Значит, еще восемь недель борьбы! – шептала она, проходя через холл. – И борьба будет беспощадной…

XIII

Три дня, прошедшие со времени приезда профессора, совершенно изменили однообразную жизнь старого купеческого дома, но для Фелиситы это время, сверх всяких ожиданий, прошло спокойно. Профессор больше не обращал на нее внимания. Она вздохнула свободнее, но – странное дело – никогда не чувствовала себя такой униженной и оскорбленной, как теперь. Несколько раз Иоганн проходил мимо, не замечая ее. Правда, он сердился тогда, потому что, несмотря на все его просьбы, госпожа Гельвиг звала его в гостиную, когда ее знакомые хотели видеть профессора. Он являлся, но был очень нелюбезным компаньоном. И ежедневно приходило много пациентов, которых Генрих посылал на третий этаж. Среди этих ищущих помощи немало было настолько бедных, что Фридерика в другое время без дальнейших разговоров прогнала бы их. Профессор славился главным образом как глазной врач; иногда ему удавалось лечение даже в тех случаях, которые считались безнадежными, и потому-то имя еще очень молодого профессора стало таким блестящим и прославленным.

Госпожа Гельвиг поручила Фелисите убирать ежедневно комнату Иоганна. Эта комната совершенно изменилась с тех пор, как Иоганн поселился в ней. Она напоминала монашескую келью. Пестрые ситцевые занавеси тотчас же были изгнаны, та же участь постигла и несколько плохих картин, зато над письменным столом появилась превосходная гравюра, висевшая прежде в каком-то темном углу и изображавшая молодую мать, нежно прикрывающую ребенка своим шелковым манто. Шерстяная скатерть со стола и несколько вышитых подушек с дивана были удалены, как «рассадники пыли», а на комоде были аккуратно расставлены книги профессора. Ни один листок в них не был загнут, а между тем ими, без сомнения, часто пользовались. Книги были переплетены в очень простые переплеты разных цветов по языкам: латинские – в серый, немецкие – в коричневый и т. д. «Так же сортирует он и человеческие души», – подумала с горечью Фелисита, увидев в первый раз ряды книг.

Утренний кофе профессор пил вместе с матерью и советницей, затем поднимался в свою комнату и работал до обеда. Около него постоянно должен был стоять графин с водой. Казалось, он избегал услуг – он никогда не пользовался звонком. Если вода казалась ему недостаточно свежей, он сам спускался во двор и наполнял графин свежей водой.

Утром на четвертый день принесли письма на имя профессора. Генриха не было дома, и Фелиситу послали наверх. Она остановилась, колеблясь, у двери: в комнате раздавался женский голос.

– Доктор Бём говорил мне о глазной болезни вашего сына, – мягко произнес профессор, – я посмотрю, что можно сделать.

– Ах, господин профессор, такой знаменитый врач, как вы…

– Оставьте это! – прервал он говорившую так резко, что она испуганно замолчала. – Я приду завтра и осмотрю вашего сына, – добавил он мягче.

– Мы бедные люди, заработок так мал…

– Вы уже два раза говорили об этом, – нетерпеливо прервал ее профессор. – Идите, мне некогда… Если я буду в состоянии помочь вашему сыну, то я это сделаю, прощайте.

Женщина вышла, и Фелисита переступила порог. Профессор сидел за письменным столом. Он видел, как вошла молодая девушка, и, не отрывая глаз от работы, протянул руку за письмами.

– Кстати, – остановил он на пороге Фелиситу, – кто убирает мою комнату?

– Я, – ответила девушка.

– В таком случае я должен просить вас быть осторожнее. Мне бывает неприятно, если какая-нибудь книга даже сдвинута со своего места, а теперь я вовсе не могу найти одной из них.

– Как называется эта книга? – спросила она спокойно.

На серьезном лице профессора мелькнуло что-то вроде усмешки.

– Вы едва ли найдете, это французская книга. На ее корешке написано: «Крювелье. Анатомия нервной системы».

– Вот она, – указала Фелисита. – Она лежит на том же месте, куда вы ее положили. Я не беру в руки ваших книг.

Профессор быстро повернулся к молодой девушке и посмотрел ей прямо в лицо.

– Вы знаете французский язык? – быстро спросил он.

Фелисита испугалась – она себя выдала. Она не только понимала, но и свободно говорила по-французски: старая дева выучила ее. Необходимо было говорить правду, эти стальные глаза не отрываясь смотрели ей в лицо и раскрыли бы ложь.

– Да, я брала уроки, – ответила она.

– Ах да, я и забыл – до девяти лет. Значит, вы не все еще забыли?

Фелисита молчала.

– Вас воспитывали прежде иначе, – продолжал профессор, – но у моей матери и у меня были на это свои взгляды. Поэтому-то вы и презираете нас как своих мучителей, не так ли?

Одно мгновение Фелисита боролась с собой, но раздражение победило, и она холодно ответила:

– У меня для этого достаточно причин.

Брови Иоганна нахмурились, но затем он, вероятно, вспомнил те упрямые и нелюбезные ответы, которые ему, как врачу, часто приходилось спокойно выслушивать от нетерпеливых пациентов. Поэтому он спокойно ответил: