На берегах Ганга. Раху

— Я говорил тебе, — торжественно произнес Хакати. — Нункомар обвинил тебя, боги осудили! Неумолимый Сива отдал тебя мне для исполнения приговора.

Лицо Санкары побагровело, веки вспухли, губы вздрагивали, он упал в судорогах, неподвижным взором глядя на Хакати.

— Убийца! Проклятый убийца! Помогите!..

Но голос его превратился в хрип, он метался, хватался руками за сердце, за лоб, за голову.

Хакати стоял неподвижно, глядя на корчившегося у его ног Санкару. Он потерял сознание, взор его потух, хриплое отрывистое дыхание вырывалось из груди, ноги сводили судороги. Агония продолжалась недолго — страшный яд, составленный Хакати из болотной травы джунгли и змеиных желез, проникнув в кровь, действовал с поразительной быстротой; еще минута, и Санкара выпрямился со стоном, опять задвигался, вытянулся и застыл с искаженным лицом.

— Он больше никого не предаст, — холодно проговорил Хакати.

Нагнувшись к умершему, он снял ключ с его шеи, пошел в соседнюю комнату и отпер сундуки, драгоценным содержанием которых так любовался Санкара, Он наполнил два принесенных с собой кошелька слитками золота и камнями, положил банковские билеты в висевший у него на шее кожаный мешок, сполоснул стакан, из которого пил Санкара его вино, а бутылку спрятал за пояс.

— Мне все равно, — сказал он, — кто будет господствовать в Индии: англичане, брамины или магометане, — золото всегда даст возможность купить все, что красит жизнь, а оно у меня есть.

Он вышел из дома и исчез в темноте.

Капитан Синдгэм, давно привыкший спать одним ухом, погрузился в глубокий крепкий сон. Жажду мести, долго мучившую его, он теперь утолил, и его железная натура, как машина, повиновавшаяся его воле, поддалась утомлению. Он почувствовал сладость сна и отдался ему без сопротивления.

Только Вильям сидел еще в качалке на веранде, вдыхая аромат душистых деревьев и кустарников парка и мечтая о прошедшем и будущем. Сердце его то предавалось радостным надеждам, то болезненно сжималось, так как счастье, обещанное ему Гастингсом, казалось еще так далеко. За время тревожного ожидания Дамаянти должна была страдать и потом все-таки могли возникнуть какие-нибудь препятствия.

В кустах послышался шорох, и Вильям увидел в темноте человеческую фигуру, стоявшую у ступеней веранды. Он вскочил и подбежал к перилам. Человек не скрылся, а поднялся по ступеням и близко подошел к нему. Перед ним стоял высокий, крепкий мужчина в одежде лодочника, с загорелым лицом, напоминавший слугу из знатного дома Индии.

— Кто ты и что тебе нужно? — спросил сэр Вильям.

Незнакомец приложил палец к губам и прошептал по-английски, но с индусским акцентом: — Тише, господин, не выдавайте моего присутствия громким разговором… Я к вам с поручением и, как я думаю, очень приятным.

— С поручением… от кого?

— От той, которая томится от любви и тоски и зовет вас принести ей надежду и утешение.

— От Дамаянти? — спросил Вильям.

— Она запретила мне называть ее имя, зная, что оно написано в вашем сердце и что сердце подскажет вам, от кого я пришел.

— Это она, она! Она чувствовала, что мои мысли с тоской и тревогой стремятся к ней. Говорите скорей, что она велела мне передать?

— Передать — ничего, только сказать, что она вас ждет.

— Ждет? Где она, как мне проникнуть к ней?

— Следуйте за мной и через полчаса вы будете у нее.

— Следовать за вами? — смущенно спросил Вильям.

Ему казалось весьма рискованным идти ночью одному с неизвестным человеком.

— Вы понимаете, что она не может прийти к вам, не может уйти из своего дома, — объяснил посланный.

Вильям недолго колебался. Чего ему бояться? Кто решился бы напасть среди города на английского офицера? К тому же посланный пришел во дворец губернатора. Разве он решился бы на это, если б его действительно не послали к нему и не рассчитывал бы в крайнем случае на заступничество пославшей его? Неужели же он испугается, когда Дамаянти ждет его?

Быстро решившись, он зашел в свою комнату, накинул темный плащ и сунул в карман трехгранный кинжал.

— Идемте, — махнул он рукой человеку, ожидавшему его у веранды.

Не отвечая ни слова, тот пошел через кусты, и Вильям последовал за ним. Они пришли к наружной стене парка, выходившей на совершенно пустынную ночью площадь, где и Раху перелезал через стену.

Незнакомец взял руку Вильяма и положил ее на веревочную лестницу, совершенно невидимую в темноте.

— Влезайте, — шепнул он.

Вильям в минуту перелез, его спутник последовал за ним, перекинул лестницу на другую сторону, и они молча пошли дальше, вышли из города и, пройдя лесок, оказались на берегу Хугли. Незнакомец оттолкнул от берега челнок, которым управляют одним веслом, стоя. В середине лодки лежала свернутая циновка, Вильям сел на нее, лодочник взял весло, и челнок быстро понесся по воде, оставляя за собой легкую борозду.

Через некоторое время показался берег, и на нем просматривались темные тени деревьев парка и белый мрамор. Лодочник повернул, и спустя несколько минут лодка села на песок.

— Приехали, — сказал лодочник. — Там вы увидите ту, которая вас ждет.

Он показал на низкий кустарник, через который шла тропинка, Вильям и не заметил бы ее, если б не указал лодочник. За кустарником возвышалось мраморное здание, выделявшееся даже во мраке тропической ночи. Вильям дошел по тропинке до широкой лестницы, поднялся, держась за перила, и узнал по неясным очертаниям мраморных львов террасу, на которой впервые виделся наедине с Дамаянти. Теперь снова, как и тогда, слабо звучали струны вины. Он побежал на эти звуки и, увидев балдахин, остановился в сладостном трепете.

— Дамаянти! — воскликнул он, и едва выговорил это имя, как нежные руки обняли его и стройное тело прильнуло к нему, замирая в жарком поцелуе. Он чувствовал под руками тонкую кисею, запах цветов лотоса опьянял его, а привески браслетов производили серебристый звон.

— Дамаянти! — повторял он, покрывая страстными поцелуями ее волосы, губы, руки. — Дамаянти… Это ты. Я опять с тобой, ты не забыла, ты любишь?.. О, теперь я счастлив, я снова надеюсь…

Ему отвечали поцелуями и горячими объятиями.

Вильям опустился на подушки внутри палатки. Опять, как тогда, ночной ветер шелестел в деревьях, соловьи свистели и заливались.

— Ты свободна, Дамаянти, смерть избавила тебя от гнетущих оков… Я не виновен в этом, но хочу воспользоваться своим правом… Ты свободна… Хочешь быть моею навсегда?

Она еще крепче прижалась к нему и чуть слышно прошептала:

— Свободна!.. Твоя!..

Он забыл весь свет в ее объятиях. Часы промелькнули незаметно.

— Тебе надо уходить, — прошептала она наконец. — Утро приближается… Ночь дает счастье, а лучи солнца холодны и мрачны в сравнении с ним.

Она говорила шепотом, чуть слышно, точно боясь выдать ветру тайну своей любви и счастья. Вильям не торопился. Ему казалось невозможным оторваться от блаженства и вернуться в холодный, чуждый свет. Она высвободилась из его объятий и встала.

— Тебе надо идти, — повторила она. — Никто не должен видеть тебя здесь… Ты придешь опять?

— Я ухожу, но вернусь опять и тогда возьму тебя с собой и увезу на мою родину… Теперь я не могу ждать, не могу тебя оставить здесь и бояться, что все-таки могу потерять тебя! Ты уйдешь со мной… будешь моей женой, моей госпожой… моим счастьем. Жизнь моя… Дамаянти!

— Дамаянти! — громко воскликнула она так, что он испуганно вздрогнул; голос ее звучал грубо, с акцентом, которого он никогда не слыхал. — Да, — продолжала она снова шепотом. — Я уйду с тобой, поеду на твою родину, отдам тебе весь пыл моей любви… но я не буду твоей госпожой… я не хочу быть женой твоей… я хочу только избавиться от оков и любить тебя.

— Не хочешь быть моей женой, Дамаянти?

— Дамаянти! — вскричала она опять тем же грубым чуждым голосом. — Дамаянти не пойдет с тобой… она не будет тебя любить, как я… Разве она может любить? Ведь она изменила бедному Аханкарасу. Она и тебе изменит, она ценит блеск и роскошь, которые ей пришлось бы оставить, больше любви. Я же дам тебе любовь, которая рождается только под южным солнцем, я увезу ее в твое холодное отечество и согрею тебя ее пламенем.