Сапфо, или Песни Розового берега

И действительно, как только в голову Алкея ударял первый хмель, с его языка сразу же начинали слетать речи о тиранах и о тираноборцах, и лишь следом шли воспоминания о недолгих странствиях, которые всякий раз обрастали все новыми и новыми подробностями и казались все более фантастическими и даже порой полностью вымышленными.

— Кстати, именно в Египте я имел удовольствие познакомиться с нашим общим другом, — пояснил Алкей, кивая в сторону Эпифокла. — Потому что на чужбине грек увидит земляка, как курица своего цыпленка, даже если тот с головы до ног перепачкается в навозе.

— И кто же из вас курица, а кто — такой цыпленок? — сразу же спросила Глотис, на что Эпифокл выразительно хмыкнул, а Алкей слегка замялся, видя, что поэтическое красноречие на этот раз занесло его несколько дальше, чем нужно.

Но в этот момент в комнату нерешительно вошел Фаон, которого служанка слегка подталкивала в спину к столу, так что извечный философский вопрос о курицах и яйцах можно было замять.

Слегка покраснев, Фаон поприветствовал присутствующих и неловко возлег на подушки, выбрав свободное место вблизи Дидамии и, по всей видимости, чувствуя сильное смущение в незнакомом обществе.

— Цыплят надо искать среди молодежи. Может быть, вот он — и есть тот самый унавоженный герой? — попытался пошутить Алкей, кивнув на Фаона, но шутка показалась всем настолько неуместной, что сразу же повисла в воздухе.

Какой там еще грязный цыпленок?

Нет, к вновь прибывшему молодому человеку этот образ явно не мог иметь никакого отношения.

Видно было, что Фаон старательно готовился к встрече с Сапфо, потому что сейчас юноша был одет в безукоризненно белоснежный короткий хитон, расшитый по краям красивыми узорами, и даже ремешки сандалий на его загорелых ногах были до блеска начищены бараньим жиром.

Светлые, мягкие волосы Фаона были аккуратно причесаны, умащены ароматной водой, их удерживала темная бархатная ленточка, которая на редкость удачно сочеталась с цветом лучистых, веселых глаз юноши.

Мальчишка был так вызывающе хорош собой, что им невозможно было с первой же минуты не залюбоваться!

— Не важно, мои друзья! Главное, что все на свете птицы — и орлы, и куры, и совсем желторотые воробушки — одинаково любят поклевать что-нибудь вкусненькое, — ловко вывернулся Алкей. Наверняка так же, как и наш новый, совсем еще юный гость!

— Но… нет, я совсем не голоден, — еще больше смутился Фаон. — Просто мне сказали, чтобы я сюда пришел…

— Ах, мой юный друг, скоро и ты поймешь, что за столом вовсе не обязательно только жевать и глотать пережеванную пищу, — весело воскликнул Алкей. — Можно получать наслаждение, пожирая друг друга глазами, особенно если находишься в обществе таких восхитительных женщин, какими окружила себя хитрая Сапфо. Но чтобы сразу не слишком жадничать и впопыхах такой красотой не подавиться, надо выпить хорошего вина, а то ведь от чересчур прекрасного можно ненароком и пострадать!

И Алкей протянул Фаону вместительный кратер с вином, разбавленным водой, сделав патетический вывод:

— Вино и красота — вот единственное, что делает людей по-настоящему счастливыми!

Фаон растерянно обвел глазами присутствующих, отыскал Сапфо, которая ободряюще ему улыбалась, и взял двумя руками увесистый сосуд, расписанный Глотис черным лаком.

Сапфо с интересом посмотрела на мальчика — как бы тот ни скромничал, но было заметно, что Фаон пил вино не в первый и, пожалуй, даже не в десятый раз в своей жизни.

Юноша делал это совершенно спокойно и красиво, совсем по-взрослому.

Интересно, где, когда и с кем он успел научиться искусству застольных возлияний?

Даже угрюмый Эпифокл, глядя на лучезарного мальчика, гордого тем, что его воспринимают как совсем взрослого, впервые за время завтрака невольно улыбнулся.

— Хм, когда я знал только твои стихи, но не знал, Алкей, тебя лично, я был уверен, что ты — старый пьяница, который только и делает, что хлещет фалерн целыми бочками и валяется пьяным в канавах, — проговорил Эпифокл, и окружающие, в том числе и сам Алкей, дружно рассмеялись, потому что вполне поняли, что философ имел в виду.

В самом деле, у всякого, кто хорошо был знаком с творчеством Алкея, создавалось ощущение, что для этого поэта все времена года и явления природы существовали лишь для того, чтобы имелся повод напиваться до полного бесчувствия вином.

Если шел снег и в реках застывала вода — то Алкей советовал всем, чтобы не замерзнуть, упиваться допьяна горячим вином, зарывшись с подружкой или с дружком в мягкие подушки, если вовсю светило жаркое солнце — поэт рекомендовал освежаться исключительно молодым, прохладным вином.

В дождливую осень вино следовало постоянно пить, не пропуская ни дня, чтобы прогонять подступающую к порогу тоску, а весной — для того, чтобы в каждом человеке тоже зажурчали веселые ручейки.

Если верить Алкею, утром только вино помогало мгновенно взбодриться, а зато ночью — крепко заснуть, на корабле его следовало принимать как лекарство от качки, пешеходу необходимо всегда держать во фляжке на ремне и следить за его убыванием с такой же тревогой, как за потерей сил у спутника, дома же Алкей тем более советовал постоянно держать вино возле своих губ — лизать, целовать и принимать в себя, как самое возлюбленное тело…

И так далее, и так далее — журчащим, хмельным потоком стихов.

При этом все близкие друзья Алкея прекрасно знали, что сам поэт потреблял в умеренных количествах и только самые дорогие, редкостные вина, которые ему присылали на пробу с разных греческих островов в бутылках с особым клеймом.

Алкей как-то даже специально объяснял Сапфо, что ему важна в поэзии «идея вина» гораздо больше, чем сам этот напиток на губах и на языке.

с готовностью прочитал Алкей свои знаменитые строчки, обращаясь к Фаону и радуясь, что с появлением этого стеснительного юноши за стол откуда-то словно само собой пришло живое, непринужденное веселье.

— Друг мой, а ведь смотреть на тебя — это даже еще приятнее, чем пить вино, — щедро прибавил Алкей, улыбаясь и без стеснения разглядывая красавчика Фаона.

Сапфо невольно почувствовала укол ревности.

Да, конечно, она понимала, что сын маленькой Тимады на редкость хорош собой и, разумеется, может и должен нравиться окружающим, но все же не до такой степени!

Признаться, она не была готова к тому, что юноша так молниеносно и откровенно будет обращать на себя всеобщее внимание.

Казалось, все женщины и мужчины, о чем бы они сейчас ни переговаривались между собой за столом, буквально не сводили с Фаона взволнованных глаз и невольно обращали все свои речи именно в его сторону.

Даже Эпифокл, отставив в сторону тарелку с недоеденной полентой, теперь занимался тем, что, хмыкая, в упор рассматривал юного гостя, который уже перестал смущаться и теперь с отменным аппетитом уплетал зажаренную на углях рыбу, заедая ее зелеными листьями салата.

Или все это Сапфо только казалось?

Признаться, на некоторое время и она сама отвлеклась от оживленной беседы, завязавшейся между Дидамией и Глотис, а все свое внимание употребила на то, чтобы, наоборот, стараться… не смотреть в сторону Фаона.

Сапфо мысленно приказала себе: как бы велико ни было искушение любоваться оживленным и свежим, как весенний день, лицом юноши, но она, хотя бы одна из всех, должна глядеть совсем в другую сторону.

Но Сапфо тут же поняла, что нужно суметь найти в себе поистине неземные силы, чтобы справиться с такой задачей.

Даже глядя на Дидамию, возле которой сейчас в вольной позе возлежал сын Тимады, она боковым зрением улавливала немного угловатые, порывистые жесты Фаона, его улыбающееся лицо, по-детски сияющие любопытством глаза.