Мария, тайная жена

— Двери и женщины, — продолжал Лефор. — Я хорошо их знаю. Особенно женщин! Пусть меня повесят, если какая-нибудь женщина рассталась со мной без разбитого сердца и без слез! Ты умная девушка, Жюли. Я это сразу заметил… И ты, знаешь ли, мне нравишься!

Лицо Жюли раскраснелось, и Лефору было ясно, что стоит только протянуть руку, чтобы сорвать плод, так быстро созревший под влиянием его проникновенной речи. Однако какой-то шорох заставил его обернуться. По лестнице, величественно ступая, спускалась Мария.

Лефор поспешно отдернул руку от талии Жюли и, выпрямившись во весь рост, снял широкополую фетровую шляпу и приветствовал хозяйку дома низким поклоном, почти касаясь париком пола.

— Господин Лефор, — начала Мария, — какое у вас ко мне неотложное дело?

С важной медлительностью Лефор надел шляпу и, засунув большой палец левой руки за пояс, положил правую ладонь на эфес своей шпаги.

— На острове идут всякие разговоры, сударыня! — проговорил он. — Да, всякие разговоры. Другими словами, есть люди, которые плетут интриги, замышляют измену! Когда пастух отлучается, овцы воображают, что они волки… то есть они хотели бы быть волками и лягаться, как ослы!

Мария присела и пригласила гостя последовать ее примеру.

— Господин Лефор, — сказала она, — будьте добры, выражайтесь яснее. Обилие намеков и иносказаний приводит меня в замешательство.

— На Мартинике, сударыня, — ответил Лефор, — живут подлецы — их, может быть, десять, двадцать или даже тридцать человек, — которые деятельно готовятся играть первую скрипку на острове. Они пока препираются — кому быть павлином, а кому — лебедем, кто будет вороной, а кто сорокой… а поскольку у них еще нет орла, каждый хочет взять на себя роль стервятника! Все они грызутся между собой за это место, чтобы заполучить его власть, сесть в его гнездо и наслаждаться его привилегиями!

— И с какой стати, сударь, вы рассказываете мне об этом? — спросила Мария холодно.

— Видите ли, сударыня, — пробормотал Лефор, несколько смешавшись, — я подумал… ну… я подумал… вы и генерал… что вы ему вроде сестры и вам небезразличны его заботы.

Мария коротко с подозрением посмотрела на Лефора, но тот сделал вид, будто ничего не заметил.

— Действительно, — проговорила она, — с момента пленения генерала сюда приходит много людей, чтобы выразить свое сочувствие…

— Именно это я имею в виду! — воскликнул Лефор. — Вы ему словно сестра!

— Да, сударь, я ему словно сестра. Как я уже сказала, меня навещают самые разные люди, но, признаюсь, я никак не ожидала от вас проявления подобных чувств. Откуда такая заинтересованность делами генерала. Насколько мне известно, он никогда не относился к вам с особым дружелюбием…

— Сударыня, — сказал Лефор, как можно серьезнее, — это правда, генерал никогда не испытывал ко мне большой любви. Впервые мы встретились во время абордажа на палубе корабля, где морская вода, смешанная с кровью, доходила нам почти до колен. Мы оба размахивали шпагами; когда что-то на секунду отвлекло его внимание, я воспользовался удобным случаем и погрузил несколько дюймов моего стального клинка в самую толстую мякоть его руки. И клянусь вам, сударыня, что мне нынче больнее от той раны, чем тогда генералу. С тех пор он мог бы повесить меня десять раз… Да что там десять! Восемьдесят раз! Но он этого не сделал. И я спрашиваю вас: кто не почувствует себя обязанным человеку, который его не повесил, если на этих островах ваш лучший друг способен отправить вас к праотцам за меньшее время, чем потребуется патеру Ампто прочитать «Отче наш»?

На какой-то момент воцарилось молчание. Мария никогда не питала чересчур большого доверия к Лефору и меньше всего сейчас, когда у нее были основания опасаться западни. Для честного человека у него была слишком разбойничья внешность, а потому она решила, что Лефор плут, лицемер и отъявленный лжец и что ей необходимо воздержаться от каких-либо обещаний и обязательств.

— Вам следовало бы рассказать обо всем господину Лапьерье, который, как вам известно, в отсутствие генерала дю Парке является военным и гражданским правителем острова. Он уж, конечно, знает, что нужно предпринять.

На лице Лефора появилось выражение оскорбленной гордости.

— Сударыня, — возразил он, — генерал и я, мы, если можно так выразиться, словно два пальца одной руки; единственное различие состоит в том, что я скорее напоминаю отрубленный палец. Но человек продолжает любить палец, даже если он отрублен! Или, во всяком случае, сожалеет о нем. И наша дружба, скажу я вам, скреплена ударом шпаги.

Мария не могла удержаться от смеха, слушая эти высокопарные слова.

— Мы говорили о Лапьерье, — напомнила она.

— Черт бы его взял, этого Лапьерье, — произнес Лефор с презрением. — Он похож на моряка, который нюхает воздух, прежде чем спустить штаны! Может вздернуть человека быстрее, чем тот успеет икнуть. Слепой, как новорожденный котенок, но думает, что видит подобно орлу. Попугай, вообразивший себя соловьем!

Лефор оборвал сердитую тираду и заговорил вновь серьезно с растущим раздражением.

— Сударыня, я пришел предупредить вас о назревающем мятеже, который вот-вот начнется. Проснувшись завтра, вы обнаружите, что сидите на пороховой бочке! И тогда будет слишком поздно звать на помощь Лефора. Слишком поздно раскаиваться, сударыня! А без Лефора вы окажетесь в полной власти этого бандита Бофора, который, не задумываясь, ощиплет вас, как цыпленка, и выпустит вам кишки в придачу. Он и еще сотня таких, как Рифо, Ривье, Ламарш и Лебельё. Думаете, они вспомнят ваши великолепные супы и как вы мило улыбались им? Черта с два! Они растащат ваше имущество, сожгут дворец и зарежут вас самих! И что увидит наш добрый генерал, когда вернется? Лапьерье, оплакивающего золотые галуны своей маскарадной военной формы, господина де Бофора, хозяйничающего в его доме, и своего друга Лефора, болтающегося на веревке за то, что он один выступил против предателей! Я предупреждаю об измене, сударыня! Об измене предупреждаю!

Под конец взбешенный Лефор, не сдерживаясь, уже просто кричал.

— Прошу вас, успокойтесь, — сказала Мария. — И я запрещаю вам разговаривать у меня в таком тоне.

От ярости лицо Лефора сделалось багровым, и он громче прежнего воскликнул:

— Сударыня, я говорю об измене! Об измене и еще раз об измене!

— Сударь, если вы немедленно не удалитесь, я позову слуг, которые выдворят вас силой!

Доведенный до неистовства, Лефор окончательно вышел из себя.

— Давай сюда Кинка! — взревел он и вскочил на ноги. — Пусть его приведут сюда, и я влеплю ему пулю в задницу! Черт возьми, сударыня, вы меня видите в последний раз. Ноги Ива Лефора больше не будет в этом доме до возвращения генерала.

Бледная от негодования Мария тоже встала. Никогда прежде — даже в те дни, когда она была простой подавальщицей в таверне — никто не разговаривал с ней так грубо.

— Сейчас же уходите! — вспыхнула она. — Не заставляйте меня звать на помощь слуг.

Рассерженный Лефор с силой хлопнул по тулье своей шляпы, надвинув ее глубоко на лоб.

— Я ухожу, сударыня, и вернусь только для того, чтобы посетить развалины вашего прелестного дома. И если мы когда-нибудь снова встретимся, то у этих руин. Прощайте, сударыня!

— Завтра вам нет нужды являться на службу в форт, сударь, — сказала Мария. — Я попрошу господина де Лапьерье дать вам отставку. Стыд и позор для армии иметь в своих рядах бывшего пирата!

— Сударыня, бывший пират салютует вам. Корсар Барракуда, мошенник, не лишенный здравого смысла, часто говорил: «Вы можете судить о женщине по ее крупу или той части ее тела, на которую всякий мужчина — если он настоящий мужчина — воздействует, объезжая ее». Как бы я хотел, сударыня, чтобы вы не были женщиной генерала!

Вне себя от ярости, Лефор вышел из комнаты, задевая длинной шпагой за все попадавшиеся по пути предметы — за мебель, стены и за дверные косяки. Мария слышала, как он во дворе громко требовал привести его коня.