Дикий цветок

— Прошло уже столько лет с тех пор, как в доме были детишки, — осмелился заметить дворецкий. — Мэг тут как-то говорила, что такому громадному дому необходимы дети, чтобы в нем стало светлее.

— Чудесно сказано, — горячо откликнулась Шелби.

Джеф кашлянул:

— Я понял намек.

Они вошли в просторный, громадный холл. В последние годы его обстановка в стиле Тюдоров слегка пострадала от появившегося тут рояля, декоративных пальм в кадках и бюста герцога Веллингтона.

— Мне нравится воображать, каким был этот дом во времена Тюдоров, — заметил Парментер. — Вы видели когда-нибудь гравюры, выполненные третьим графом Сандхэрстским, ваша светлость?

— Нет. Подожди-ка — может быть, однажды, когда я был еще мальчиком. Еще до того, как меня отослали в школу.

— Полы здесь тогда были покрыты цветами. Гиацинтами, и розами, и клевером, и другими. И Эндрю, третий граф Сандхэрстский, любил рисовать здесь, потому что тут такие большие окна. — Парментер посмотрел в лицо Джефу: — Его светлость был художником.

— Я понимаю, куда ты клонишь, Парментер. Джеф повернулся к Шелби:

— Все говорят, что я очень похож на этого своего предка, который жил в шестнадцатом столетии.

— Мы все заметили, что мисс Мэттьюз удивительно похожа на французскую графиню, супругу его светлости, Мишелин. Хотите взглянуть на портреты, мисс?

— С удовольствием! — воскликнула она. — Я хочу знать все о каждом из твоих предков, Джеф. Мы должны проследить, чтобы все воспоминания, были записаны и ничего не забылось.

Когда Парментер провел их по лестнице на галерею восемнадцатого века, огибавшую поверху весь холл, Шелби взяла Джефа под руку:

— Пора уже кому-нибудь заняться твоим наследием.

— Быть может, люди ждут от вас, что теперь, когда вы стали герцогом, вы будете жить в замке Эйлсбери, ваша светлость, — задумчиво предположил Парментер.

— Мой дом здесь.

Он посмотрел на холсты, освещенные газовыми лампами, укрепленными на стенах галереи.

— Дальше я уже сам все помню, Парментер. Ты можешь идти.

У Шелби и у Джефа все замирало внутри, когда они стояли вот так, оглядывая сводчатый холл с его бесценными деревянными панелями и сознавая, что назавтра их жизни и их семьи соединятся. Они вместе рассматривали картины, написанные чуть ли не пять столетий назад, третьим графом Сандхэрстским.

— Это Эндрю Уэстон. — Он указал на мужчину, которого можно было бы принять за самого Джефа, если бы не его драгоценный камзол с прорезанными, пышными рукавами. — А это Мишелин, его жена.

Странный холодок пробежал по спине у Шелби. И правда, эта дама была невероятно похожа на нее, хотя волосы ее были, пожалуй, чуть-чуть посветлее, такого оттенка, как у Мэдди. Но взгляд их был одним и тем же — полным жизни, решительным.

Здесь были и дети. Двое, затем четверо. Портреты Мишелин вместе с детьми. Причудливое изображение пятнистого спаниеля. Лошади.

— Они выращивали племенных лошадей, — задумчиво сказал Джеф.

— А почему у тебя нет собак?

— Есть. Они в своих будках, рядом с конюшнями.

— Джеф, пора уже снова сделать этот дом жилым! — Шелби, волнуясь, заговорила громче. — Сад нужно привести в порядок, подстричь, придать ему надлежащий вид. Комнаты нужно обставить в соответствующем эпохам стиле, без всяких новомодных новинок вроде этих пальм в кадках! И собаки должны быть в доме, где мы сможем порадоваться им!

— Я хочу снова наполнить конюшни, — сказал он, заражаясь ее воодушевлением. — Имение Сандхэрст может стать племенной фермой. В Англии сейчас все просто без ума от скачек, это могло бы стать основой нашего благосостояния.

Дрожа от волнения, Шелби обняла Джефа, и они крепко прижались друг к другу.

— Я никогда не думал, что у меня появятся такие чувства по отношению к наследию моих предков, — проговорил он с легким удивлением. — Благодаря тебе во мне пробуждается нечто такое, о чем я даже и не подозревал раньше.

— Я рада это слышать.

Она подняла к нему лицо, и Джеф поцеловал ее, когда высокие стенные часы в холле пробили полночь.

— О Боже! Мне лучше, пожалуй, немедленно лечь в постель, если я завтра хочу выглядеть прилично, как полагается невесте.

— Может, тебе бы лучше спалось в моей постели…

— С чего это тебе пришло такое в голову?

— Это, наверное, нетерпение говорит во мне. — Джеф с сожалением усмехнулся: — Думаю, я как-нибудь переживу еще одну ночь.

— Чем упорнее терпение — тем полнее наслаждение, ваша светлость!

В то время как Шелби и Джеф целовались на пороге ее комнаты, желая друг другу спокойной ночи, Чарльз, за соседней дверью, сидел на краешке постели Вивиан, ласково обнимая ее за плечи.

— Ш-ш-ш! Они могут нас услышать! — предупредила Вивиан.

— Дорогая, нам совершенно незачем волноваться. Я просто уверен, что наши друзья были бы рады узнать, что у нас все идет хорошо.

— Но ведь прошло всего несколько месяцев! — Личико ее было бледное, встревоженное. — То есть, конечно, я очень привязана к тебе, но это не значит, что я могу позволить тебе всякие вольности…

— Но почему же? Я люблю тебя, Вивиан. Я знаю, как плохо тебе было с тем человеком, за которого тебе пришлось выйти замуж. Ты кажешься мне птичкой со сломанным крылышком, и я надеюсь, что своей нежностью и заботой я помогу тебе снова научиться летать. Я боготворю тебя, и я никогда не сделаю ничего, что могло бы причинить тебе боль!

Они почти весь вечер провели вдвоем, и Чарльз так надеялся, что его возлюбленная позволит ему нечто большее, чем невинный, целомудренный поцелуй. Он всем своим существом жаждал излить на нее потоки своей нежности и ласки, укрыть ее в своих объятиях, достичь желанной близости, венчающей те чувства, которые, как он знал, они разделяют. Быть отвергнутым, опять и опять, было унизительно для его мужской гордости.

— Вивиан… Я не прошу твоих… ласк. Мне только хотелось бы получить хоть какой-нибудь знак, что ты не безразлична ко мне…

— Ох, ну конечно!

Слезы брызнули у нее из глаз, и руки ее неожиданно протянулись к нему, она схватила его за рукав:

— Я люблю тебя, Чарльз! — Затем, испуганная свой собственной смелостью, она отшатнулась. — Я просто еще не готова.