Земля надежды

— Его здесь нет, — быстро сказал Александр. — Это плохо.

Лицо Джона Брэдшоу было таким же мрачным, как и у Кромвеля. Он объявил, что суд не принимает более никаких отлагательств. Созыва палаты лордов и палаты общин не будет. Суд приступит к вынесению приговора.

— Но небольшая отсрочка на день или два может принести королевству мир, — прервал его Карл.

— Нет, — сказал Брэдшоу. — Мы не будем откладывать решение.

— Если вы выслушаете меня, я смогу дать удовлетворительные ответы на все ваши вопросы здесь и удовлетворить пожелания моего народа после, — любезным тоном сказал король.

— Нет, — отрезал Брэдшоу. — Переходим к вынесению приговора.

Король выглядел ошеломленным, он никак не ожидал, что судьи откажутся от искушения прийти к соглашению. На некоторое время он откинулся в своем кресле назад, и Джон мог сказать, судя по сосредоточенному выражению его лица и по тому, как он слегка барабанил пальцами по подлокотнику, что король думал о другом плане, о другом подходе.

Наступил звездный час Джона Брэдшоу. Он начал декламировать речь, держа ее в руке. Он читал достаточно медленно для того, чтобы все пишущие для журналов могли записать все, что он говорил. Он перечислил традиционные обязанности парламента и обязанности короля, он заявил, что короли должны нести ответственность за свои преступления. Во время длительных перечислений юридических тонкостей волнение в толпе все нарастало, но в конце концов Брэдшоу подошел к главному. Он объявил, что король, подняв оружие против своих подданных, тем самым нарушил договор между королем и его народом. Король обязан защищать свой народ, а не нападать на него.

— Прежде чем вы огласите приговор, я хотел бы сказать несколько слов, — прервал его король.

— Но, сэр, вы не считаете нас законным судом, значит, мы не обязаны выслушивать вас.

Король осел в своем кресле. А тем временем Брэдшоу подал знак секретарю суда.

— Карл Стюарт, как тиран, изменник, убийца и враг отечества, присуждается к смертной казни через отсечение головы от туловища.

В молчании шестьдесят семь членов суда встали.

— Вы предоставите мне слово? — вежливо спросил король, будто ничего не произошло.

— После вынесения приговора слово не предоставляется, — произнес Брэдшоу и махнул караулу, чтобы короля увели.

Король подался вперед в своем кресле с несколько большей настойчивостью. Он не понимал, что после вынесения приговора слушать его никто уже не будет. Он так плохо знал законы собственной страны, что даже не представлял себе, что осужденный не имеет права на высказывание.

— Но я-то могу говорить после приговора! — попытался убедить судей Карл, голос его от волнения поднялся немного выше. — С вашего позволения, сэр, я могу говорить после приговора.

Караульные подходили все ближе. Джон вдруг обнаружил, что сам отклоняется назад, прижав руки ко рту, как испуганный ребенок.

Карл продолжал настаивать:

— С вашего позволения, подождите! Приговор, сэр, я…

Караульные окружили его, силой поставили на ноги. Поверх их голов Карл крикнул онемевшей толпе:

— Если мне не дозволяется говорить, то можете представить, какое правосудие ожидает других людей!

Караульные торопливо вытолкали короля из зала, в котором раздавались беспорядочные крики. Кто-то защищал короля, кто-то выкрикивал обвинения против него. Члены суда покинули зал. Джону казалось, что они медленно уплывали прочь, а красная мантия Брэдшоу и его абсурдная шляпа напоминали видение во сне…

— Я никогда не думал, что они сделают это… — только и вымолвил Джон. — Я никогда не думал, что они осмелятся.

Воскресенье, 28 января 1649 года

Джон не пошел в церковь вместе с Френсис и ее мужем. Когда зазвонили церковные колокола, он сидел за кухонным столом перед стаканом эля. Колокола стихли, а потом зазвучали вновь.

Френсис торопливо влетела в кухню, чтобы приняться за воскресный обед, и приостановилась, увидев отца в столь непривычном для него состоянии бездействия.

— Ты заболел?

Джон покачал головой.

Вслед за женой в кухню вошел Александр.

— Говорят, он молится с епископом Джаксоном. Ему разрешили повидаться с детьми.

— Помилования не будет? — спросил Джон.

— В Уайтхолле строят эшафот, — коротко ответил Александр.

— Не здесь? — быстро спросила Френсис.

Александр взял ее руку и поцеловал.

— Нет, моя дорогая. Далеко от нас. Сейчас перекрывают улицу перед Банкетным залом, [37] чтобы предупредить попытку спасти его.

— Да кому придет в голову спасать его? — с отчаянием в голосе спросил Джон. — Он же предал всех своих друзей.

Вторник, 30 января 1649 года

Утром стоял такой страшный холод, что Джону, пока он ждал на улице, показалось — лед с крыши и из канав пробирается в его вены, замораживает живот и кости. Короля должны были казнить до полудня, но, хотя на улицах в три ряда стояли солдаты и два палача ждали, укрывшись от пронизывающего ветра за эшафотом, задрапированным черной тканью, король еще не появлялся. Поблизости толпились писцы и художники, дабы запечатлеть все происходящее.

По улице, запруженной народом, столпившимся позади шеренг солдат, раскатывалось странное эхо. Звуки разговоров, молитв, вопли бродячих музыкантов, выкрикивающих названия своих новых песен, отскакивали от стен домов без окон и звенели в холодном воздухе.

Джон, оглянувшись назад, на плотную толпу, а затем посмотрев вперед на помост, подумал, что картина напоминает ему набросок в перспективе. Иниго Джонс рисовал такие обманчивые маскарадные декорации для предпоследней сцены представления, за которой последует вознесение на небо — когда сам Иегова спускается с величественного облака, а помощницы Мира и Правосудия танцуют все вместе.

Палач и его помощник поднялись по ступенькам. Толпа ахнула, когда они появились на помосте. Они были замаскированы, на них были парики и фальшивые бороды, темно-коричневые камзолы и штаны.

— Что это на них надето? Маскарадные костюмы? — спросил Александр соседа слева.

— Загримировались, чтобы никто не мог узнать, — коротко ответил тот. — Скорее всего, под бородой прячется Брэндон, палач. Ну а может, и сам Кромвель решил выполнить эту работу.

Джон на мгновение закрыл глаза, потом снова открыл их. Ничего не изменилось. Все по-прежнему оставалось совершенно невыносимым. Главный палач поправил плаху, положил на нее свой топор и отступил назад, сложив руки на груди.

Ожидание затягивалось, волнение в толпе возрастало.

— Думаешь, помилуют? — предположил Александр. — Его план примирения все-таки выслушали и одобрили?

— Нет, — сказал кто-то из толпы, стоявший рядом. — Его сам Кромвель заколол.

— А я слышал, он бежал, — прозвучал еще чей-то голос. — Наверняка убежал. Если бы он был уже мертв, тогда показали бы тело.

Все утро Джон, замерзший и молчаливый, неподвижно стоял в середине толпы. А вокруг него то тут, то там вихрями возникали и проносились мимо слухи и сплетни.

— Я должен съесть что-нибудь, — сказал Александр. — Я страшно проголодался.

— Я ничего не хочу! — ответил Джон.

— Да ты наверняка умираешь от голода и холода! — воскликнул Александр. — Давай принесу тебе хлеба, когда пойду покупать себе обед.

Джон покачал головой.

— Я ничего не чувствую, — просто сказал он. — Совсем ничего.

Александр пожал плечами и начал продираться через толпу туда, где предприимчивый пекарь торговал с лотка горячими булочками. Больше часа ушло у Александра на то, чтобы только пробиться на прежнее место рядом с Джоном. Но ничего не происходило.

— Я принес тебе немного хлеба, — бодро сказал Александр. — И налил в свою фляжку рома.

Джон взял в руку ломоть хлеба, но есть не стал. Его глаза не отрывались от эшафота.