Ханская дочь. Любовь в неволе

Зато им не приходилось бояться волков, медведей и разбойников, составлявших немалую опасность для купцов и простых путников. Даже отъявленные головорезы остерегались встречаться с солдатами царской армии, а любой волк, подкравшийся ночью к развалюхе, которую хозяин именовал постоялым двором, рисковал познакомиться с пулей из драгунского ружья. Но до серьезных неприятностей дело, слава богу, не дошло.

Отряд уже успел достичь западных склонов гор, когда Тарлов увидел карету, запряженную тройкой лошадей, которая стояла в стороне от дороги, накренившись, кузов наполовину нависал над скалистым берегом реки. Каждую минуту она могла сорваться вниз. Немолодой кучер в поношенном кафтане из овечьей шерсти и облезлой меховой шапке суетился вокруг, пытаясь не дать повозке рухнуть с обрыва. Другой мужчина, еще старше, в парчовом кафтане с беличьим воротником, помогал ему. Из недр кареты доносился перепуганный девичий визг.

— Машенька, доченька, успокойся. Возьми себя в руки, не шевелись, — ласково увещевал тот, что был одет побогаче.

Тарлов пришпорил гнедого и уже через несколько секунд был возле повозки, чуть ли не на ходу соскочив с коня. Сирин оказалась там через несколько мгновений. Объединив усилия, им удалось вытащить карету.

Господин в парчовом кафтане схватил руку Тарлова и крепко поцеловал ее, затем подошел к Сирин и поступил так же.

— Благодарю вас, господа, от всей души. Вы спасли жизнь моей дочери, отрады моего сердца, единственного ребенка.

Сергей предупреждающе поднял руку:

— Не стоит. Выручить вас — наш христианский долг. — Пока он говорил, ему вдруг пришло в голову, что Бахадур не христианин, и все же он помог путешественникам. Капитан глянул на юношу и отметил, что лицо татарина снова приняло привычное высокомерное выражение. И все же Сергей хотел высказать свою признательность, но отвлекся, увидев хорошенькую девушку, вышедшую из кареты. Темно-красный сарафан до земли, вышитая голубая рубаха с длинными рукавами и множество нижних юбок делали ее фигуру пышнее, чем это, по-видимому, было на самом деле. Платок с золотыми нитями оставлял открытым только миловидное лицо. Она подняла на Тарлова огромные темные глаза, и он отметил, что губы у девушки сочные, алые, а нос прямой, хотя несколько коротковатый.

— Я обязана вам жизнью, офицер, — прошептала она, смущаясь.

— Благодарите Бога и Пресвятую Богородицу, я не заслужил этого, — сказал Тарлов.

Тут вмешался отец девушки:

— О, нет! Мы должны благодарить именно вас. Мое имя Юрий Гаврилович, я купец из Тобольска, а это моя дочь Мария. Мы направляемся в Нижний Новгород, на ярмарку. Хочу вот там кое-что продать и… — он конфузливо кашлянул, — женишка Машеньке подыскать. — Купец мельком оглядел офицера, прикидывая, не сгодится ли он в зятья.

Сергей вопросительно посмотрел на купца:

— Разве вы без сопровождающего едете, Юрий Гаврилович? Для вас это может быть небезопасным — двигаться по этим диким местам в одиночестве, тем паче с такой прелестной дочерью.

Молодая девушка не пропустила мимо комплимент, глаза ее радостно блеснули. Купец же предупредительно поднял ладонь:

— Нет, отчего же, с нами отправились вооруженные слуги. Но в последней деревне старухи стали рассказывать сказки про медведя, бродящего в окрестностях. Зверь уже задрал у местного помещика нескольких овец, и тот обещал двадцать рублей тому, кто убьет медведя. Сначала дерзнули двое из моих слуг, а там и все поднялись, желая получить хоть часть награды. Я надеялся нанять в Сатке новых людей, но этот паршивец, — Юрий Гаврилович бросил недобрый взгляд на кучера, который пытался поймать испуганных лошадей, — не справился с лошадьми и едва не погубил мою дочь.

Купец поспешно перекрестился двоеперстием — видимо, втайне он все еще держался старой веры и вот теперь, в волнении, позабыл о недавнем указе.

Сергею это бросилось в глаза, но он знал и то, что многие из его товарищей офицеров не были согласны с реформой Никона, считая церковную службу на прежний манер единственно верной. Они презирали нововведения, пришедшие от греков, предпочитая слушать тех, кто исповедовал старую веру. Новых же обрядов пока что придерживались лишь священники, да и то не все по доброй воле.

По уставу Тарлову полагалось сдать купца властям, но он притворился, что ничего не заметил:

— Если вам будет это удобно, Юрий Гаврилович, вы можете продолжить путь с нами.

Купец заметно повеселел:

— Господин офицер, вы снимаете с моей души камень величиной с эту гору. Последние несколько часов я думал в страхе, что медведь покинет свое лесное укрытие и разорвет нас с дочерью или нападут разбойники — меня убьют и ограбят, а о Машиной судьбе и помыслить страшно. — Он оценивающе поглядел на драгун.

Солдаты тем временем догнали своего командира и остановились на дороге, ожидая дальнейших указаний.

Сергей заметил, какого труда стоит кучеру успокоить лошадей и вновь запрячь их, и приказал двум драгунам помочь. Солдаты подчинились со всем усердием — купец, по виду, не бедствовал, а значит, можно было разжиться стаканчиком водки или парой копеек награды.

Сергей кивнул купцу и направил коня к тому месту, где восседала на Златогривом Сирин.

— Я не поблагодарил тебя за помощь, спасибо. Без тебя я бы не вытащил карету.

В ответ Сирин лишь пожала плечами:

— Да я сам не пойму, зачем это сделал. Там внутри была женщина, русская, она нарожает солдат, которые будут сражаться с моим народом.

От тона, каким это было сказано, Сергей вздрогнул, как от пощечины. Он надеялся, что Бахадур смирил свою гордость и с ним можно будет общаться дружески, но татарин в упор глядел серо-зелеными глазами, и в них не было ничего, кроме ненависти к нему и другим русским.

— Ты просто упрямый дурак! Мне следовало бы заковать тебя в кандалы и так доставить в Москву! — вырвалось у Сергея.

Сирин протянула руки вперед:

— Ну так заковывай, если боишься.

Насмешка Сирин задела Сергея еще сильнее, чем открытая ненависть в ее глазах. Несколько мгновений казалось, он готов приказать в самом деле заковать дерзкого заложника, но это только укрепит мальчишку в ненависти к русским.

— Еще одна такая выходка, и я сделаю это! — отрезал Сергей и повернулся к Бахадуру спиной. Но он не мог избавиться от чувства, что потерпел поражение. И это жгло его почти так же сильно, как бегство в бою под Нарвой.

Кучер купца не щадил лошадей, и все же продвижение отряда ощутимо замедлилось. Тарлов спешил, а потому решил отделаться от новых попутчиков самое позднее в Уфе.

Но Юрий Гаврилович рассуждал иначе, и уже на следующей ночевке было заметно, что он намерен двигаться с отрядом до самого Новгорода. Ему выходило дешевле платить за достойный обед для офицера и ставить по стакану водки его солдатам, чем искать новых слуг. К тому же его терзал страх нарваться на головорезов, которые оберут его до нитки, а то и убьют.

— Может, последний раз на ярмарку еду… — со вздохом говорил Юрий Гаврилович Сергею. — Кто знает, как оно сложится с этими проклятыми шведами. Если они возьмут Москву, то и до Нижнего недалеко. Слава богу, до Сибири они вряд ли доберутся, через Урал, во всяком случае, не пойдут, это точно.

Тарлова разозлили эти слова — Юрий Гаврилович говорил так, словно царская армия уже разбита, тогда как до решительного сражения дело еще не дошло, поэтому капитан был не слишком вежлив с ним:

— Если вы намерены и дальше ехать с нами, вам стоит поторопиться. Мне приказано не медлить — царь собирает войско, чтобы показать шведам, что русских можно одолеть один раз, два раза, но нельзя захватить Россию.

— Я бы на вашем месте не стал спешить в Москву, капитан. На войне можно получить пулю в голову. Жалко, если такого замечательного человека подстрелят где-нибудь в псковских болотах. — Юрий Гаврилович посмотрел на Тарлова с сочувствием. Ему нравился молодой офицер, из него вышел бы хороший зять, а потому он настойчиво просил позволения продолжить путь вместе с отрядом. Купец обещал сделать все возможное, чтобы достать лошадей порезвее.