Цитадель твоего сердца (СИ)

  Я потрепал его по голове.

  - Ты отлично владеешь шпагой, Асторе. Лучше меня, это уж точно. Просто не все войны бывают честными. У тебя не будет выбора, когда ты окажешься лицом к лицу со смертью, и тебе придется сражаться тем оружием, которое предоставит судьба.

  - Может быть, ты прав. Я еще слишком мало знаю о жизни и о войне. Оттавиано, мой дорогой... Иногда мне кажется, что ты намного старше меня.

  Он наклонился ко мне, едва не касаясь губами моего лица, потом легонько поцеловал в щеку и прошептал в самое ухо:

  - Ты такой красивый, такой сильный...

  Мгновенно мне стало жарко. Я замер, не в силах помыслить о том, что он намеревается делать дальше. Асторе стал гладить мои плечи, и я несмело обнял его за талию.

  - О боже... - сказал он. Его пальцы скользнули ниже, и я, затрепетав, подумал, что такие ласки были бы неуместны, но он лишь попытался устроиться поудобнее и неловко поправил на себе штаны.

  - Асторе, я же просил тебя...

  - Но ты не рассердишься, если я просто тебя поцелую?

  Я помедлил с ответом, втайне наслаждаясь ощущением его гибкого горячего тела, потом кивнул.

  - Думаю, не слишком.

  Он взял в ладони мое лицо, вопросительно заглянул в глаза, потом несмело коснулся губами краешка моего рта. Все во мне перевернулось. Я потянулся к нему, продолжая прижимать к себе, и внезапно наши губы слились. Я уже помнил это ощущение, но тогда, в самый первый раз, я был чересчур пьян, чтобы оценить его по достоинству. Прерывисто вздохнув, Асторе вцепился в мои плечи и больно укусил меня за нижнюю губу, а потом я проник языком к нему в рот. Он застонал, изгибаясь в моих объятиях, и я больше не мог сдерживаться. Забыв обо всем на свете, я ласкал его, гладя по спине, бесстыдно забираясь руками под рубашку и сжимая крепкие бедра в порыве отчаянной страсти.

  - Оттавиано...

  Его жаркий шепот почти отрезвил меня. Голова у меня кружилась, член стоял так, что готов был разорвать ткань штанов, во всем теле полыхало безумное пламя.

  - Продолжай, не останавливайся, - умоляюще прошептал он и попытался стащить с меня рубашку.

  Я отодвинулся, дрожа с головы до ног, и тогда он, встав передо мной на колени, опустил глаза на свои встопорщившиеся внизу живота штаны.

  - Мне кажется, я умираю... - сказал он и заплакал.

  Я сел и обнял его, а затем нерешительно накрыл рукой его пах. Да, несомненно, он был на пределе, как и я сам. Его залитое слезами лицо склонилось ко мне, и я снова поцеловал его в губы, а затем стал ласкать пальцами твердый подрагивающий холмик.

  Он потянулся к завязкам моих штанов, но я из последних сил попытался удержать его.

  - Нет, Асторе, я запрещаю тебе.

  - Почему? Но ведь ты тоже...

  - Я понимаю, что тебе нужно больше, но мы братья и не можем позволить себе этого.

  - Мне нужно что-то сделать с этим, - простонал он и сдернул с себя штаны.

  При виде его напряженной мужской плоти я стиснул зубы. Разумеется, мы часто купались вместе, но тогда все было совсем иначе, мы оставались друг для друга просто детьми, а теперь он стоял передо мной, юный и прекрасный, и в его наготе был пугающий смысл, загадка и желание.

  - Ладно, - сдался я. - Но тебе придется сделать это самому.

  Вытащив собственный орган, я показал Асторе пример. Он улыбнулся и принялся ласкать себя, не сводя с меня восторженных блестящих глаз. Его дыхание участилось, став судорожным и глубоким, щеки раскраснелись. Я любовался им, он был моим богом, на которого я готов был молиться, и моим демоном, искушениям которого я не в силах был противостоять. Мои глаза застилал сладостный туман наслаждения, губы повторяли его имя, как заклинание, и когда непереносимая мука последней агонии заставила меня содрогнуться, брызнув на его грудь и живот струями жемчужно-белой влаги, он счастливо улыбнулся, потом вскрикнул, догоняя меня, и излился, закрыв глаза.

  Упав рядом со мной на постель, Асторе принялся целовать меня, перемежая поцелуи с бессвязными словами любви и восторга. Я взял чистое полотно и тщательно вытер его и себя, моля Бога простить нас за грех. То, что я чувствовал в объятиях своего брата, не имело ничего общего с братской любовью. Кроме того, я осознавал, что близость с девушками не может принести мне такого полного и острого наслаждения, и это вызывало во мне настоящий ужас. Я не мог оторвать глаз от его лица, от вздымающейся груди, от тонких пальцев, нежно и благодарно поглаживающих мои запястья.

  - Как я люблю тебя, - прошептал он с восторгом. - Оттавиано, прости... я не мог больше сдерживаться. Ты очень сердишься?

  - Разве ты должен просить прощения у меня? Асторе, подумай, можно ли сердиться за любовь, но в глазах Бога нет большего греха, чем мы совершили. Ты сводишь меня с ума, заставляя испытывать неутолимые желания...

  Он засмеялся.

  - Одно твое слово - и я нарушу все христианские заповеди!

  - Молчи, глупец. - Я накрыл его рот ладонью и покачал головой. - Может быть, ад ждет нас раньше, чем мы рассчитываем...

  На следующий день солдаты Валентино принялись методично вырубать окрестные рощи и виноградники, расчищая пространство для артиллерии. Горожане угрюмо следили за этими грозными приготовлениями, и кастеллан высказал сомнение, что мы поступаем правильно, отказавшись от выполнения ультиматума герцога Борджиа.

  - Синьор Кастаньини, вы не уверены в прочности этих стен? - спросил Асторе ледяным тоном. - По-вашему, нам следует немедленно открыть ворота, не дожидаясь атаки? Оттавиано, как ты думаешь, что будет, если будут пробиты бреши в укреплениях?

  - Когда солдаты переберутся через ров, - начал я, - мы встретим их камнями и кипящим маслом со стен, а внутри города их поприветствуют солдаты гарнизона, отряды ополчения и пехотинцы из Болоньи. Ну, разве что стены обрушатся в нескольких местах одновременно, да только это вряд ли произойдет.

  - Вот видите, синьор Кастаньини, вам нечего бояться. Вам вверена оборона сильной крепости, так что пусть себе герцог Валентино расставляет свои пушки.

  Кастеллан поморщился, уязвленный обвинением в трусости, неважно, что оно исходило от правителя города - ведь правитель-то был зеленым мальчишкой! Я опасался, что он затаит обиду и еще доставит нам хлопот. Так оно и вышло. Когда наутро началась канонада, Кастаньини был у ворот, разговаривая с караульными, а чуть позже один из ополченцев прибежал ко мне с арбалетной стрелой, к которой шнурком была прикреплена записка, адресованная нашему почтенному кастеллану. В записке содержалось следующее:

  "Досточтимый синьор Кастаньини! Ваше предложение обдумано и принято. Бомбардировка будет немедленно прекращена, как только вы откроете ворота, как обещали. Ваше вознаграждение будет удвоено, если вы без промедления доставите герцога Асторе Манфреди к его сиятельству Чезаре Борджиа. Горожанам будет гарантирована безопасность, а их имуществу - неприкосновенность".

  Рассвирепев, я показал записку Асторе, и он тут же приказал схватить изменника. Солдаты бросились к воротам, где Кастаньини как раз обещал караульным щедрую мзду за "спасение города", и скрутили его прежде, чем он успел опомниться и оказать сопротивление. Асторе, бледный от ярости, показал ему записку. Отпираться было бессмысленно, и кастеллан был заключен под стражу в подвал ратуши.

  - Я больше никому не верю, - вполголоса сказал Асторе мне и Микеле. - Верность покупается за золото, а у меня его гораздо меньше, чем у герцога Валентино.

  - Золото для большинства из ваших людей мало что значит, ваше сиятельство, - возразил Микеле. - Они любят вас, и их верность не продается.

  Асторе печально улыбнулся, потом вскинул голову и посмотрел прямо на меня.

  - Вот человек, в которого я верю, как в самого себя. Даже больше. - Его лицо просветлело, в глазах засияла любовь. - Оттавиано, готов ли ты возглавить оборону Фаэнцы?