Приди, весна

Уставясь прямо перед собой, Анника отключилась от всего, словно загипнотизированная ритмичным стуком лошадиных копыт и звяканьем пуговиц, лежавших в коробке в ее саквояже. Саквояж ударялся о бок мула при каждом шаге животного. Внезапно они остановились, и наступившая тишина вывела Аннику из ее заторможенного состояния.

Бак Скотт на удивление ловким и быстрым движением спрыгнул с жеребца и двинулся к Аннике, сидевшей связанной на своей лошади. Он пристально смотрел на нее какое-то время, затем направился к головному мулу.

– Я терпел, сколько мог, но больше я не вынесу этого проклятого звяканья, – проворчал он и начал отвязывать ее саквояж. – Что бы ни производило этот шум, я это выброшу.

Анника слегка сжала бока лошади каблуками, и та повернулась. Девушка с ужасом увидела, что Бак снял ее саквояж с мула.

– Не смейте этого делать! – закричала она. – Не трогайте мои вещи.

– Еще как посмею. – Он принялся рыться в самых интимных ее вещах. Найдя позолоченную жестяную коробку, являвшуюся причиной его раздражения, он потряс ее и покачал головой.

Анника поняла, что нельзя терять ни минуты, если она хочет отговорить его от того, что он задумал.

– Пожалуйста, мистер Скотт, прошу вас, не выбрасывайте ее. Положите в нее что-нибудь, если хотите, и она перестанет греметь. Это моя коллекция пуговиц. Я храню ее долгие годы.

– Ну, если ты хранишь ее долгие годы, может, как раз сейчас настало время ее выбросить, – холодно ответил Бак.

– Подождите! – Аннике стало противно, что в ее голосе прозвучало такое отчаяние, но он уже поднял руку, собираясь бросить коробку. – Вы не можете быть настолько жестоким, – снова начала Анника. – Ну что вам стоит запихнуть в нее мою ночную сорочку, например. Тогда пуговицы не будут греметь.

– Там, куда мы едем, они тебе не понадобятся.

Именно этого она и боялась, но она постаралась скрыть свой страх.

– А вдруг понадобятся. Кроме того, эти пуговицы не предназначены для использования по их прямому назначению. Большинство из них старинные и очень редкие пуговицы. Некоторые относятся к периоду войны за независимость.

Он опустил руку, посмотрел на коробку, потом перевел взгляд на Аннику.

Аннике пришло в голову, что с ним можно заключить соглашение.

– Если вы не выбросите пуговицы, обещаю, что вы не услышите от меня ни слова жалобы, пока мы не доберемся до того места, куда направляемся.

Приподняв бровь, он смерил ее долгим тяжелым взглядом, словно размышляя, чего стоит ее обещание. Затем вытащил из саквояжа тонкую белую батистовую ночную рубашку.

Анника смотрела, как своими огромными грубыми ручищами от скомкал тонкую ткань, открыл коробку и затолкал туда рубашку. По телу Анники пробежала дрожь. Она была так напугана, что даже не порадовалась этой маленькой победе.

Приняв, видимо, решение, Бак сунул коробку назад в саквояж и снова привязал его к мулу. Затем он подошел к Аннике. Она оцепенела, когда он остановился рядом с ее лошадью и проверил связывавшую ей руки веревку. Пальцы у Анники онемели, а кожа под веревкой покраснела и припухла. Глядя на ее руки, Бак нахмурился. Когда он снова взглянул на нее, Аннике показалось, что в глубине голубых глаз мелькнуло сострадание, но она тут же сказала себе, что этого не может быть. Мужчина, способный так грубо обходиться с женщиной, не будет проявлять никакого сострадания.

Она прикусила губу и подавила дрожь страха, когда он стал развязывать веревку. Он обмотал веревку вокруг луки, затем взял ее руки в свои и, не говоря ни слова, не глядя ей в лицо, принялся растирать их.

Этот неожиданный жест так поразил Аннику, что она отвела взгляд от его рук и стала смотреть на его необычную куртку из оленьей кожи с капюшоном, сшитую, судя по всему, вручную, размышляя над тем, кто же не пожалел времени, чтобы сшить куртку точно по его фигуре. Куртка была оторочена каким-то мехом, мягким и пушистым, который хорошо защищал его от холода. Анника и сама была не прочь оказаться в такой же куртке. Капюшон куртки был поднят, и мех обрамлял его загорелое лицо. Щеки у него покраснели от ветра и холода, глаза казались более яркими, чем ей запомнилось. С такого близкого расстояния она смогла рассмотреть красивые загнутые кверху золотистые ресницы и подивилась тому, что у этого грубого дикаря ресницы, которым позавидовала бы любая женщина.

Она вздрогнула, потому что именно в этот момент он поднял голову и встретился с ней взглядом. Анника обнаружила, что смотрит прямо в его ясные голубые глаза. Осознав, что он отпустил ее руки, она стиснула их.

Он откашлялся.

– Простите за ваши руки. – Он начал снимать перчатки.

Это извинение удивило ее, но в целом ее отношение к нему не изменилось. Ей хотелось закричать на него, сказать, что, если он не хотел сделать ей больно, не следовало стаскивать ее с поезда, но, опасаясь, что ее жалобы разозлят его, она прикусила язык и просто кивнула. Он взял ее правую руку и надел на нее свою перчатку, осторожно натянув ее на все пальцы. Затем проделал то же самое с левой рукой.

– Почему ты не взяла с собой теплой одежды, Алиса? Разве у тебя нет подходящего пальто?

Не утруждая себя более протестами по поводу своего имени, Анника в отчаянии покачала головой.

– Нет пальто? Ха! Да у меня четыре превосходных пальто, и все они находятся в чемоданах, оставшихся в багажном вагоне. Если бы вы прислушались к тому, что я говорила вам в поезде, если бы поехали в Шайенн и выяснили, кто я на самом деле, вы бы знали, что у меня четыре чемодана и три чехла с одеждой, которую я взяла с собой к брату. Но нет, вы предпочли действовать как дикарь и стащить меня с поезда…

Она замолчала, увидев, как помрачнело его лицо. Он сдвинул брови и скрестил руки на широкой груди. Тихо, так что она с трудом смогла разобрать слова, он проговорил:

– Ты обещала, что не будешь жаловаться, если я не выброшу твою коробку с пуговицами.

Анника закрыла рот.

Несколько секунд Бак смотрел на нее, потом отвернулся. Анника спрашивала себя, неужели он окажется настолько жестоким, что все-таки выбросит ее коробку. Он подошел ко второму мулу, быстро отвязал какой-то узел и развернул его. Это оказалось толстое шерстяное одеяло. Подойдя снова к Аннике, он протянул ей одеяло.

– Завернись в него. Нам еще долго ехать, привал мы устроим не скоро.

С этими словами он направился к своей лошади, вскочил на нее, взял в руки поводья лошади, на которой ехала Анника, и двинулся вперед с той же головокружительной скоростью, что и раньше, даже не потрудившись оглянуться и проверить, успела ли Анника ухватиться за свою лошадь.

Анника попыталась поплотнее закутаться в одеяло, не упав при этом с лошади, и наконец ей удалось подоткнуть его под себя. После этого она изо всех сил вцепилась в луку. Она ездила верхом с двенадцати лет, но никогда таким необычным способом, когда она не контролировала собственную лошадь. Анника осознала, что именно утрата контроля бесит ее больше всего. Этот мужчина, этот Бак Скотт, распоряжался сейчас ее жизнью. Она ненавидела подобное положение вещей так же, как ненавидела самого Бака.

Бак продолжал погонять лошадей. Аннике стало ясно, что он хорошо знает местность. Он выбирал путь по каким-то ему одному известным приметам, и они взбирались все выше, оставляя позади широкие открытые равнины. Деревьев становилось все меньше, некоторые породы вообще перестали встречаться. Скоро их окружали лишь островерхие ели и осины. Воздух стал холоднее и суше. Анника была рада, что Бак Скотт дал ей одеяло, и, хотя она пыталась убедить себя, что это меньшее, что он мог сделать, она все же задавалась вопросом, не холодно ли ему без перчаток.

Кобыла под ней взмокла, и от ее спины валил пар. Лошадь тяжело, со всхрапами дышала, преодолевая подъем. Анника подумала было позвать Скотта, попросить его поберечь животных, но у нее стучали зубы, сводило челюсти и ныло все тело, и в общем-то ей было все равно, даже если бы кобыла упала под ней. Это по крайней мере приостановило бы их ненормальное путешествие.