Земля надежды

Она покачала головой, отказываясь понимать его. Потом вытащила прутик из костра и пошла к реке. Джей замолчал, уважая ритуал пускания табака по воде, который повторялся на рассвете и в сумерках и которым она отмечала переход от дня к ночи и обратно к дню.

Он забрался в шалаш и притворился, что спит, для того чтобы она могла тоже забраться внутрь и лечь спать рядом с ним, не испытывая страха. Это был его собственный ритуал, придуманный для того, чтобы уберечь их обоих от его растущего влечения к ней.

Только в самую первую ночь, когда он устал от гребли, он заснул сразу, как только закрыл глаза. Все другие ночи он лежал рядом с ней без сна, прислушиваясь к ее еле слышимому дыханию, наслаждаясь чувством близости. Он не желал ее, как мог бы желать женщину. Это было чувство гораздо более утонченное и сложное. Как будто какой-нибудь драгоценный и редкий зверек вдруг доверился бы ему, выбрал бы его и согласился отдохнуть рядом с ним. От всего сердца он не хотел ни испугать ее, ни потревожить. От всего сердца он хотел только протянуть руку и погладить этот гладкий красивый бочок.

Физически она была самым красивым объектом, который он когда-либо видел. Даже его жена Джейн никогда не появлялась перед ним обнаженной. Они всегда занимались любовью, путаясь в одежде, обычно в темноте. Его дети с самого рождения были спеленаты так же туго, как шелковичные черви в кокон. А как только они начинали ходить, их наряжали в крошечную версию взрослых одежек. Джей никогда не видел ни одного из них голеньким, он никогда не купал своих детей, никогда не одевал их.

Игра света на обнаженной коже была для него чем-то совершенно новым. И он обнаружил, что, когда девочка работала рядом с ним, он наблюдал за ней с чувством чистого удовольствия от того, что видел ее округлые руки и ноги, силу ее юного тела, прелестную линию шеи, изгиб спины, таинственное гнездышко ее чувственности, когда взгляд его падал под маленький кожаный фартучек.

Конечно, он думал о том, чтобы дотронуться до нее. Небрежное замечание господина Джозефа не насиловать ее было равнозначно допущению такой возможности. Но Джею не могло даже в голову прийти причинить ей боль, точно так же, как он не смог бы раздавить скорлупку птичьего яйца в шкафу с коллекцией в Ламбете. Девочка являла собой пример такой чистой и бесхитростной красоты, что он хотел только касаться ее, ласкать ее. Когда он задумывался над тем, что же все-таки он мог вообразить, что же он все-таки хотел сделать с ней, то понимал — больше всего он хотел бы забрать ее, взять с собой в Ламбет, привести в теплую, залитую солнцем комнату с редкостями, где она была бы самым прекрасным экспонатом из всех.

Джей совершенно забыл о времени, но однажды утром девочка начала снимать листья с крыши маленькой хижины и развязала деревца. Они распрямились, неповрежденные, только почти незаметный изгиб стволов выдавал тот факт, что им пришлось побыть опорами стен и стропилами крыши.

— Что ты делаешь? — спросил Джей.

Она молча показала ему в том направлении, откуда они приплыли. Пора было возвращаться.

— Уже?

Она кивнула и повернулась к узкой грядке с растениями Джея.

Из грядки повсюду поднимались головки растений, шевелились маленькие листики. Мешок Джея лопался от собранных семенных шапок. Своей палкой-мотыгой девочка начала выкапывать растеньица, заботливо вытаскивая из земли тонкие нити корешков и укладывая их на мокрую холстину. Джей взял свою мотыгу и пошел с другого конца ряда. Потом они осторожно уложили все в каноэ.

Костер, в котором девочка заботливо поддерживала огонь все время их пребывания, она залила водой, потом присыпала сверху песком. Прутики, которые использовались как шампуры и на которых поджаривали рыбу, дичь, крабовое мясо и даже — в качестве прощального пира — лобстера, она разломала и бросила в реку. Тростник, укрывавший стены, и листья, уложенные на крыше, разбросала. Очень скоро стоянка была разрушена, и белый человек, глядя на эту поляну, решил бы, что ступил сюда первым.

Джей обнаружил, что он не готов покидать это место.

— Я не хочу уезжать, — сказал он с большой неохотой.

Он посмотрел на ее безмятежное, непонимающее лицо.

— Знаешь… Я не хочу возвращаться в Джеймстаун и не хочу возвращаться в Англию.

Она смотрела на него, ожидая, что он скажет дальше. Все выглядело так, как будто он был свободен в выборе решения, а она была готова сделать, что он пожелает.

Джей посмотрел на реку. То тут, то там вода колыхалась от огромных косяков рыбы. Даже за те короткие недели, что они провели на речном берегу, он увидел, что с юга прилетало все больше и больше птиц. У него было чувство, что континент простирается бесконечно на юг, что он безграничен на севере. Почему он должен повернуться спиной ко всему этому и возвращаться в маленький грязный городишко на краю реки, окруженный поваленными деревьями, населенный людьми, которым приходилось бороться за каждую малость, за само выживание?

Девочка не пыталась подсказывать ему. Она уселась на песок на корточки и смотрела на реку, спокойно ожидая его решения.

— Мне остаться?

Джей чувствовал себя в безопасности, потому что был абсолютно уверен, что она не понимает его быструю речь и что он не возбудит в ней беспочвенных надежд.

— Может, нам стоит построить себе другой шалаш и провести здесь жизнь, путешествуя в поисках интересных образцов растений? Я мог бы отсылать их домой, отцу, на эти деньги он бы расплатился с долгами и тогда смог бы присылать мне деньги сюда, чтобы я мог навсегда остаться здесь. Он бы вырастил моих детей, а когда они станут взрослыми, они могли бы тоже приехать сюда. И мне никогда не нужно было бы возвращаться в этот лондонский дом, никогда не нужно было бы ложиться одному в постель, в ее постель. Никогда не видеть ее во сне. Никогда не идти в церковь мимо ее могилы, никогда не слышать ее имя, никогда не говорить о ней.

Она даже не повернула головы, чтобы взглянуть на него, посмотреть, что же он там бормочет быстрым шепотом.

— Я мог бы начать здесь новую жизнь, я мог бы стать другим человеком. А ты уже в этом году, через год станешь красивой женщиной, — очень тихо сказал Джей. — И тогда…

При этих словах она повернулась, как будто по тону его голоса поняла, о чем он говорил. Повернулась и посмотрела прямо на него, без стыда, как будто собиралась спросить, что он этим хотел сказать, серьезно ли он говорил. Джей замолчал и покраснел. Он ухитрился выдавить смущенную улыбку.

— Ну что ж! — сказал он. — Может, оно и к лучшему, что ты ничегошеньки не понимаешь! Давай-ка отправляться!

Она поднялась на ноги и показала жестом на реку. Голова, склоненная набок, как бы спрашивала: «Куда?» На юг, в страну, где ни он, ни она никогда не бывали, или вверх по реке в Джеймстаун?

— Джеймстаун, — коротко сказал Джей, указывая на северо-запад. — Разболтался я тут как дурак. Конечно же, Джеймстаун.

Он уселся в каноэ и выровнял его своим веслом. Он многому научился во время их ежедневных путешествий и чувствовал себя в лодке гораздо увереннее. Девочка подтолкнула нос лодки и запрыгнула внутрь. Они гребли как единая команда, лодка легко заскользила вдоль береговой линии, а потом они почувствовали более мощное течение реки.

В часе пути до Джеймстауна, там, где река уже начинала становиться грязной и берег был испещрен оспинами поваленных деревьев, она показала, что хочет остановиться, и они подогнали каноэ к берегу.

Медленно, нехотя они смыли в воде жир. Она сорвала несколько листьев и протерла ему спину, пока через темный жир не засветилась белая кожа и знакомый запах, который показался ему таким ненавистным в первый день, не испарился. Вместе они надели одежду, которую должны были носить в городе. Она съежилась в тюрьме истрепанной рубахи и уже не выглядела олененком, испещренным пятнами солнечного света, а скорее стала похожа на неопрятную служанку.

Джей влез обратно в рубаху и штаны, и после свободы набедренной повязки ему показалось, что он тоже влезает в тюремные оковы, снова становясь человеком с обычными человеческими горестями, и что он уже больше не свободное существо, которое живет в лесу как дома.