Страсти по Анне

— Ничего достойного вашего драгоценного внимания.

— Может быть, сыграем в шахматы? Он странно посмотрел на меня и сказал:

— Простите, у меня дела.

Я вздохнула. Стиснула зубы и дождалась, когда закроется за ним дверь. Топнула ногой, но злость не улетучилась. И так каждый день! Как вам это понравится? Молодая женщина будет мечтать о другом, если с ней ведут себя подобным образом!! Я решила пойти спать, но оказаться в темной комнате на широкой пустой кровати совсем одной не хотелось.

Я приказала Тане принести мне кофе и читала до рассвета.

На даче ничего не изменилось. Все та же обстановка, те же соседи. Погода установилась теплая. Рано утром меня будили птицы. Часто и подолгу мы гуляли с Александром Михайловичем по заросшему парку, беседовали. Супруг даже начал ухаживать за мною, что я с великим терпением принимала.

Знакомств мы не думали сводить, но дачный климат совершенно вытравил из дачников чувство такта, и мы в первые же дни были пойманы «местными жителями». А через неделю они считали нас своими лучшими друзьями, приходили без приглашения, пили у нас чай и занимали тайком от жен у Александра Михайловича деньги на мелкие расходы.

По вечерам к нам приходили гости. Спорили, шутили, играли на фортепиано, пили вино. Слава богу, никакой политики в разговорах! Обсуждали литературные новинки и моду. Было шумно, порою и весело. Естественно, не обходилось без разговоров о бурно протекающих здесь романах.

Но потом Александра Михайловича вызвали срочной телеграммой на работу. Он быстро собрал вещи, рассеянно поцеловал мне руку, думая о своих делах, и уехал. Гостей с каждым вечером становилось все меньше — никто не хотел стеснять своим присутствием даму. Больше приглашали к себе. Иногда я принимала приглашения, но чаще сидела одна с томиком стихов и рано ложилась спать.

А потом появился он. Появился неизвестно откуда, неизвестно зачем.

Вечером я сидела на террасе в плетеном кресле. Одна.

— Простите! — позвали меня из-за калитки.

— Да? — отозвалась я. — Пройдите! — И сама спустилась навстречу незнакомцу.

— Добрый вечер, прошу простить меня за помеху вашему уединению. Мы с вами не знакомы. Но дело в том, что я тут никого не знаю. Поэтому я и осмелился спросить у вас, не знаете ли вы, где находится дача полковника Рощина?

Первое, на что я обратила внимание, — это его глаза. Они были черными, как полночь. Отчего-то я смутилась, поправила без надобности волосы.

— Простите, — обескураженная этими глазами, сказала я, — кажется, я не смогу вам помочь.

Он не уходил. Смотрел на меня.

— Что вам еще угодно? — спросила я.

— Жаль… Вы здесь живете? — неожиданно спросил он. — Разрешите, я засвидетельствую вам завтра свое почтение! Я никого не знаю здесь. И вынужден буду жить на этом необитаемом острове почти месяц…

— Не такой уж он и необитаемый, — прервала его я. — Вполне заселенный. Аборигены вас поймают завтра же и заставят пить с ними вино и рассказывать невероятные истории!

— Я не хочу пить вино с дикарями. Я хочу прийти к вам.

Должно быть, у меня так широко раскрылись глаза, что мой собеседник поспешил рассыпаться в извинениях.

— Позвольте представиться — Любомирский! Вадим Александрович!

— Анна Николаевна Зимовина.

— Вы родственница Александру Михайловичу?

— Супруга.

— Вот оно что… — протянул он. — Мы давние знакомцы с вашим мужем.

— Почему тогда я вас не видела в нашем доме? Мы часто принимаем гостей!

— Дела, мадам Зимовина, не давали мне возможности выбраться! Но если бы знал, что у Александра столь очаровательная супруга, то, пожалуй, оставил свою службу, чтобы стать исключительно вашим поклонником, и никем больше! Разрешите мне исправиться, и я приду к вам завтра. Одно ваше слово, и я у ваших ног.

С улыбкой я отметила, что пустая светская болтовня дается ему легко и привычна для него, как воздух.

— Не будьте многословны, — предостерегла его я. — Я не принимаю. Супруг выехал в столицу по делам. Как только он приедет, мы сообщим вам, и будем рады вас видеть. Где вы остановились?

— Еще нигде! Я стою перед вами! Но буду жить на даче полковника Рощина, которую еще предстоит найти. И не попасться на глаза аборигенам!

— Будьте осторожны! — улыбнулась я.

— До встречи, мадам. Я сражен в самое сердце, поверьте мне, — глаза его смеялись.

Он ушел, и темнота обступила меня. Мне он не понравился. Неоригинален, пытается ухаживать… Надо будет спросить у Александра Михайловича, откуда у него такой «знакомец».

Он пришел на следующий день. Я так же сидела в плетеном кресле. Увидела его при свете дня, подумала, что обозналась, но он уже кланялся мне с почтительной улыбкой. Пришлось пригласить его. Он рассказал, что они с Александром Михайловичем учились вместе в гимназии, рассказал про проделки, которыми они часто грешили. Я предложила ему кофе. И он не отказался. Мы болтали о разных пустяках, смеялись. Он извинился передо мной за вчерашние слова и навязчивость.

— Однако вы пришли! — рассмеялась я.

— Вы не поверите, но я вдруг понял, что если не увижу вас сегодня, то случится что-то непоправимое в моей жизни. И в вашей тоже, — добавил он серьезно, без тени насмешки, которая светилась в его глазах вчера.

— Вы суеверны?

— Да, — кивнул он. — Я верю в судьбу и в удачные тосты.

— И любите кошек?

— Не знаю. Никогда не задумывался над тем, люблю ли я кошек. Наверно, люблю. Почему вы меня спросили о кошках?

— Кошек любят суеверные старые девы.

— Я похож на старую деву? Боже! Мадам Зимовина! Вы поражаете меня все больше и больше! Я не слышал большей гадости за всю свою жизнь!

Я подумала: сейчас упаду в обморок, но он уже смеялся.

— Вы меня напугали! — возмутилась я.

— Вы же назвали меня старой девой!

— Я не думала…

— Что можно обидеться на такие слова?

— Нет, вы не поняли, — чуть ли не со слезами проговорила я.

Он неожиданно взял меня за руку.

— Что вы себе позволяете? — пролепетала я.

— Я наглец и знаю об этом. Простите меня за пошлые слова, но вы — прекрасны.

— С каких это пор комплимент стал считаться пошлостью? — машинально спросила я.

Он окинул взглядом сад.

— Нет, это не комплимент. В устах влюбленного мужчины все слова приобретают иной, особый смысл, разве вы не знали?

Я чуть не лишилась дара речи. Пусть я слышала сотни признаний в любви, пусть я привыкла к ним, но теперь мне впервые стало не по себе, страх холодным пальцем прошелся по моей спине. В его словах не было ни восхищения, ни обожания, как у прежних моих поклонников, он говорил спокойно и естественно, словно о погоде. И даже его насмешливое «мадам Зимовина» звучало неожиданно мягко и нежно. Мне захотелось плакать, я опустила глаза.

— Вы… — слова предали меня, потерялись в мыслях, и пришлось ему признаться, — я не нахожу слов.

— Не надо слов. Просто послушайте: я не знаю, почему я рискнул сказать вам о любви. Я банален. У меня много недостатков, за что прошу извинить меня. Но я могу вам рассказать и о достоинствах.

— Прошу, увольте, — в ужасе прошептала я, но он как не слышал.

— Главное мое достоинство в том, что у меня масса свободного времени!

— И совсем нет дел?

— Переводы! Но работаю я исключительно по ночам. Так что днем вы можете располагать мною по своему усмотрению!

— Я не хотела бы вас видеть. Вы говорите дерзости.

— Я сумею искупить свою вину.

Поздним вечером я неожиданно вспомнила, что как-то зимой Александр Михайлович упоминал в разговоре имя Вадима Александровича. «Господи, — подумалось мне, — а ведь я сказала тогда какую-то глупость, вроде того, что смогла бы влюбиться в него, если бы знала его!»

И тогда же рассмеялась — не хватало мне ко всем моим фантазиям еще и Вадима Александровича! Тогда я еще могла смеяться и шутить над своими словами. Но с каждым летним днем, с каждым визитом Любомирского я все осторожнее подбирала слова, все внимательнее следила за тем, что говорю. И кому.