Самозванка (дореволюционная орфография)

– А, Игнатій, ты какъ сюда попалъ? – проговорилъ молодой человѣкъ.

– Живу здѣсь, сударь, на мѣстѣ-съ. Какъ отошелъ отъ Крючковыхъ послѣ смерти самаго, такъ сюда и поступилъ… Вы какъ изволите поживать?…

– Спасибо, живу понемногу… Ольга Осиповна дома?

– Дома-съ… Цыцъ ты, проклятый!… – крикнулъ кучеръ на собаку. – Вотъ дуракъ-то, на своихъ лаетъ!… Давно стало-быть, не были у тетеньки, коли собака не узнаетъ васъ, Николай Васильевичъ?

– Да, давненько… ѣздилъ заграницу, больше года тамъ прожилъ…

– Токъ-съ… Я пойду доложу о васъ, сударь… Да, вы никакъ пѣшкомъ пожаловали?

– Пѣшкомъ.

– То-то молъ, a то бы я ворота отперъ… Эй, Даша, поди доложи хозяйкѣ, Николай, молъ, Васильевичъ Салатинъ, пришли. Невѣста, сударь, моя… Женимся…

Кучеръ оскалилъ бѣлые, ровные зубы и указалъ на побѣжавшую съ докладомъ Дарью.

– Доброе дѣло, – усмѣхнулся гость.

– А вы еще не женились, Николай Васильевичъ?…

– Пока нѣтъ.

– Пора, сударь: одному-то скучно-съ.

Дарья вернулась и сообщила, что Ольга Осиповна „просятъ пожаловать“.

Вѣра прошлась по комнатѣ и опять сѣла на окно.

– Николай Васильевичъ Салатинъ, – проговорила она. – Салатинъ… Фамилію эту я не слыхала, кажется… Да, да, это родственникъ бабушки…

Вѣра имѣла привычку многихъ впечатлительныхъ людей – думать вслухъ, и привычка эта особенно въ послѣднее время вкоренилась въ ней. Дѣвушка очень часто по цѣлымъ часамъ разсуждала сама съ собою.

– Какой онъ красивый! – проговорила она. – И какой у него взглядъ хорошій… Вѣроятно, это очень добрый человѣкъ… А можетъ быть и нѣтъ! Добрыхъ мало, все больше нехорошіе, злые… И всѣхъ хуже я! – вдругъ рѣшила Вѣра и подошла къ зеркалу. Изъ зеркала на нее глядѣло хорошенькое личико, немного блѣдное, матовое, съ нѣжнымъ румянцемъ, съ задумчивыми глазами. Остриженные волосы вились, сбѣгали мелкими колечками на лобъ, воротничекъ сорочки плотно обхватывалъ красивую бѣлую шею.

Вѣра подошла поближе и оглядѣла всю фигуру свою.

– Похожа на мальчика, но если поглядѣть попристальнѣе, узнаешь женщину, – подумала она. – Узнали бы, лучше было-бы… А, пускай, будетъ такъ, какъ суждено… Мнѣ все равно, все равно…

Вѣра сѣла къ столу, взяла книгу, но не только открыла ее, а даже не взглянула на страницы и задумалась.

По лѣстницѣ раздались дробные шаги бѣгущаго человѣка.

– Пожалуйте къ бабушкѣ! – бомбой влетѣла толстая румяная горничная.

– Зачѣмъ? – спросила Вѣра.

– He знаю-съ. Должно быть, къ гостю: гость къ бабинькѣ пришелъ, Салатинъ Николай Васильевичъ, чай въ столовой кушаютъ… Пожалуйте-съ…

Горничная улетѣла, шумя накрахмаленнымъ платьемъ, и что то напѣвая.

Вѣра не вдругъ рѣшилась идти на зовъ бабушки, – какое-то чувство, не то робости, не то конфузливости, удерживало ее. Долго стояла дѣвушка въ нерѣшимости, долго оглядывала себя въ зеркало и поправлялась передъ нимъ, нѣсколько разъ бралась за скобку двери и возвращалась.

Но идти было надо и Вѣра рѣшилась наконецъ.

Салатинъ сидѣлъ за столомъ и пилъ чай, когда вошла Вѣра. Онъ привѣтливою улыбкою встрѣтилъ ее и, не дожидаясь, пока бабушка представитъ ему „внучка“, подалъ Вѣрѣ руку.

– Здравствуйте, молодой человѣкъ! – проговорилъ онъ. – Я уже слышалъ объ васъ отъ Ольги Осиповны и заочно знакомъ съ вами. Позвольте теперь познакомиться поближе: Никорай Васильевичъ Салатинъ – къ вашимъ услугамъ, родственникъ вашей бабушки, а слѣдовательно и вашъ…

Салатинъ крѣпко пожалъ руку Вѣры и ловкимъ движеніемъ, не вставая съ мѣста, подалъ ей стулъ, продолжая съ ласковою улыбкою глядѣть на нее и любуясь смущеніемъ „хорошенькаго юноши“.

– Каковъ у меня внучекъ-то, Коля? – спросила Ольга Осиповна у Салатина.

– Молодецъ мужчина!… Вамъ сколько лѣтъ, Вася?

– Пятнадцать…

– Совсѣмъ кавалеръ!…

Салатинъ замѣтилъ, что Вася очень застѣнчивъ, и, оставивъ его пока въ покоѣ, сталъ говорить съ бабушкою.

Говорилъ Салатинъ хорошо, – такъ и лилась у него рѣчь и не ломанная рѣчь, уснащенная множествомъ иностранныхъ словъ, а чисто-русская, образная, плавная, московская рѣчь. И голосъ у молодого человѣка былъ пріятный, звучный, симпатичный.

XI.

Салатинъ говорилъ о своемъ путешествіи заграницу, разсказывалъ много интересныхъ вещей о Франціи, Англіи, Германіи и не рисовался своими знаніями и наблюденіями, а разсказывалъ такъ, точно домъ свой описывалъ, точно про Замоскворѣчье говорилъ.

– Да, хорошо, тетушка, поѣздить по чужимъ краямъ, многому научишься и жить весело, а все же домой тянетъ, словно въ Москвѣ-то магнитъ!… На что бы, кажется, лучше въ Италіи, – прямо таки Богомъ благословенная страна, а я бросилъ ее, да вотъ и прискакалъ въ Москву!… И у всего-то русскаго народа эта кошачья привязанность къ родинѣ, къ домишку своему, право. Англичанинъ рыщетъ по бѣлу свѣту – и хоть бы поскучалъ о родинѣ. Нѣмецъ – тотъ, гдѣ хочешь, уживется и только толстѣетъ отъ чужихъ хлѣбовъ, а русскій все домой норовитъ!…

– Лучше все у нихъ, у заграничныхъ-то, Николаша? – спросила бабушка.

– Что лучше, а что и хуже. Много такого хорошаго, что и намъ бы не худо занять, a то есть и хорошіе, да намъ не по шерсти. Ну, много и худого, a живутъ вотъ всѣ чище нашего, насчетъ этого у нихъ строго, за то и не такъ хлѣбно, какъ у насъ. Въ Лондонѣ, напримѣръ, въ столицѣ англійской, богачей не пересчитаешь, а рядомъ съ ними бѣднота такая живетъ, что дѣти съ голоду мрутъ. У насъ бѣднякъ или лѣнтяй и денегъ насобираетъ, коли съ рукой пойдетъ, а ужъ кусокъ хлѣба-то въ каждой булочной, въ каждой лавкѣ дадутъ; ну, а у нихъ безъ церемоній прогонятъ и безъ денегъ хлѣба не дадутъ!…

– Любопытно все же поѣздить по свѣту, на людей поглядѣть, – замѣтила бабушка. – Вотъ когда умру, Вася съ тобой поѣздитъ, покажешь ему все…

Салатинъ съ улыбкой взглянулъ на Вѣру.

– Желали бы, Вася, поѣздить?

– Да… Вы такъ много интереснаго наговорили, что поневолѣ захочешь своими глазами на все это поглядѣть. Въ книжкѣ этого не вычитаешь.

– А вы читаете книжки?

– Да.

– Доброе дѣло. Если любите читать, я вамъ много книгъ буду давать.

– Только не зачитался бы очень, не свихнулся бы, – замѣтила бабушка. – Вонъ, Настасья отъ книжекъ то совсѣмъ какая-то изступленная сдѣлалась…

Салатинъ засмѣялся.

– Изступленная? – повторилъ онъ. – Я помню Настеньку, помню „модную барышню“… Чай, совсѣмъ невѣста теперь и похорошѣла, я думаю?

– Чего ужъ лучше!… Миликтриса Кирбитьевна [2] чистая, только невѣста то безъ мѣста, все еще въ дѣвкахъ сидитъ… Съ Васей очень ужъ дружна, и дружба эта мнѣ не по душѣ: не научитъ ничему путному эта вертячка…

– Вася, я думаю, отличитъ хорошее отъ дурнаго… Неправда ли, Вася?

Салатинъ снова обратился къ дѣвушкѣ и изъявилъ желаніе посмотрѣть жилище новаго пріятеля и родственника.

Николай Васильевичъ былъ сынъ очень богатаго фабриканта, нажившаго громадное состояніе исключительно упорнымъ трудомъ, неутомимою энергіею и, пожалуй, счастливо сложившимися обстоятельствами. Началось дѣло, развившееся въ громадное предпріятіе, съ пустяковъ, съ грошей. Салатинъ былъ просто-напросто землепашецъ. Обрабатывая землю лѣтомъ, зимою онъ ткалъ полотна вмѣстѣ съ женою и младшими братьями на ручныхъ станкахъ и сбывалъ ихъ въ Москвѣ то по лавкамъ, то по домамъ. Дѣло давало порядочно, и семья жила зажиточно, но до богатства было еще далеко. Какъ то, продавъ кусковъ десять очень добратнаго, хорошо отработаннаго полотна купцу, Салатинъ получилъ отъ этого купца заказъ на довольно значительное количество того же полотна, при чемъ купецъ далъ ему авансомъ рублей пятьсотъ для покупки новыхъ станковъ и вообще для расширенія дѣла. Честно выполнивъ порученіе, Салатинъ сталъ получать заказовъ все болѣе и болѣе, такъ что работалъ уже не въ пятеромъ, какъ бывало, а имѣлъ человѣкъ двадцать ткачей изъ своихъ односельцевъ, съ которыми разплачивался „по-божески“, и которые охотно работали на него, улучшая свое благосостояніе.