Любовь на всю жизнь

— Ну вот, теперь все.

Оливия опустила подол, отодвинулась от него, а затем сдернула с головы полотенце, и ее влажные волосы рассыпались по намокшему тотчас воротнику ночной рубашки.

Ее пробрала дрожь.

— Почему бы вам теперь не вымыться и не переодеться? — спросил Энтони. — Во втором ведре еще достаточно горячей воды. Только оставьте немного для меня. — Он подошел к столу с картами и весело добавил:

— Пиратство — дьявольски грязная работа.

Оливия посмотрела на лохань и поднимавшийся над ведром пар, провела рукой по намокшему вороту своего импровизированного платья, а затем перевела взгляд на свежую одежду.

— Это займет пятнадцать минут, — сказала она.

— Не стоит торопиться. — Энтони склонился над картой, взяв в руку секстант.

— Я позову вас, когда закончу.

— О, полагаю, я и так узнаю, — отозвался он. Оливия нервно сглотнула.

— Значит, вы останетесь здесь?

— Конечно, но я отвернусь. Даю вам слово чести, — едва сдерживаясь от смеха, проговорил он.

— Чести?! — воскликнула Оливия. — Вас нельзя назвать человеком чести. Вы пират и похититель, и вы рисуете людей обнаженными, когда они этого не видят, и не сомневаюсь — способны убивать людей. В общем, вы не джентльмен. О какой чести может идти речь?

— Но разве вы никогда не слышали о разбойничьей чести, Оливия? — насмешливо спросил он, даже не повернувшись. — Обещаю, вы увидите лишь мою спину. Только, умоляю вас, поторопитесь. В противном случае к тому времени, когда настанет моя очередь мыться, вода совсем остынет. А я жду не дождусь мыла и чистой одежды.

Оливия помедлила в нерешительности, а потом покорно двинулась к лохани. Ну и что, если он обернется? Он не увидит ничего такого, чего не видел раньше. Правда, тогда он действовал как врач, напомнила она себе.

Налив в лохань воды, Оливия сняла ночную рубашку. Затем бросила быстрый взгляд на Энтони, но он, напевая вполголоса, старательно трудился над картой.

Торопливо окунув кончик полотенца в горячую воду, она потерла его мылом и, как губкой, намылила тело. Боже, как хорошо! На миг она даже забыла об Энтони. Однако, услышав какое-то движение у себя за спиной, тотчас схватила полотенце, чтобы прикрыться. С ее губ слетело негодующее восклицание. Он же просто перешел к шахматной доске, по-прежнему не оборачиваясь.

— Вижу, вы решили задачку, — небрежно заметил он. — Впрочем, она была не особенно трудной.

— Тогда почему вы не закончили ее сами? — спросила она, уже торопливо вытираясь.

— Просто меня куда-то позвали. — Взяв из деревянного ящичка несколько фигурок, Энтони расставил их по клеткам. — Посмотрим теперь, как вы справитесь вот с этим.

Оливия сунула голову в вырез чистой ночной рубашки. Ее облегченный вздох прозвучал достаточно громко, и Энтони тут же обернулся. В глазах его пряталась улыбка. Подойдя к девушке, он обхватил ладонями ее лицо, затем провел рукой по черным влажным локонам, причесывая и взбивая ее волосы.

— Говорил же, что я вполне приличный парикмахер.

Он рассмеялся и осторожно дотронулся до ее губ.

— У вас такая чудесная кожа. Прямо как густые сливки. И изумительные глаза. Черные и мягкие, как бархат.

Оливия пристально смотрела на него. Ей впервые говорили такое.

— Вы… вы пытаетесь меня соблазнить?

— Пока нет. — Он вновь рассмеялся и ущипнул ее зад.

— Я никогда не занимаюсь этим натощак. — Оливия в ужасе отшатнулась.

— Мне кажется, вы распутник, — произнесла она. — И я не позволю вам соблазнить меня.

— Неужели? — Он вопросительно приподнял бровь. — Хотя в данный момент этот вопрос представляет чисто академический интерес.

Отвернувшись от нее, Энтони стянул через голову рубашку. Какая загорелая спина! А сам он высокий, стройный и гибкий…

Оливия ощутила странную тяжесть внизу живота. Она сразу же отвела взгляд, схватила изумрудный шарф и принялась его старательно, завязывать у себя на талии. Однако, услышав звяканье пряжки ремня, она непроизвольно вновь взглянула на Энтони.

Сбросив штаны, он как раз переступал через них. Рот Оливии приоткрылся в немом изумлении.

— Вы сказали, что привыкли к виду мужского тела, — сказал он. — Без фиговых листков.

Конечно! Но к виду мужского тела, изображенного на бумаге или отлитого из бронзы. Оливия не могла вымолвить ни слова. Энтони тем временем склонился над лоханью и плеснул себе в лицо воды. Взгляду Оливии предстали его плоские ягодицы, крепкий торс и сильные ноги. Между бедер Оливия рассмотрела лишь неясную тень его мужского естества.

— Человеческое тело — величайшее из чудес, — произнес Энтони менторским тоном. — Причем любое: худое, толстое, короткое, длинное. Все изгибы, все формы его прекрасны.

С этими словами он повернулся к ней лицом и стал тереть свой торс полотенцем, которое использовала Оливия.

В его словах чувствовался вызов, и она не стала отводить взгляд — да и не смогла бы при всем своем желании, столь великолепно он был сложен. Солнце позолотило каждый дюйм его кожи и выбелило волосы на груди и на лобке. Оливия вдруг с изумлением поняла, что ее волнует лишь отсутствие естественной реакции с его стороны.

Вместо понятного девического ужаса при виде обнаженного мужчины она испытала лишь смущение и разочарование. Неужели он даже не находит ее привлекательной? По его поведению этого не скажешь или она слишком неопытна и ничего не понимает? Она вдруг залилась краской, но по-прежнему жадно пожирала его тело глазами.

— Может, предпочитаете пообедать на палубе? — непринужденно спросил Энтони. — Ночь чудесная, и на ветру ваши волосы быстро высохнут.

К огромному облегчению Оливии, он вновь отвернулся: его спина не вызывала в ней такого волнения.

— Вы не могли бы достать мне чистую рубашку из шкафа?

К ней все еще не вернулся дар речи, но рубашки стали прекрасным средством переключить внимание. Когда она протянула ему чистую одежду, его бедра уже были обернуты полотенцем.

— Премного благодарен. — Он продел руки в рукава и, не застегиваясь, подошел к другому шкафчику за чистыми штанами. — Так на палубе или в каюте? — еще раз спросил он, отбрасывая полотенце и надевая штаны. Оливия отметила, что он не носит нижнего белья. А ведь мужчины обычно надевают вниз подштанники.

Оставив распахнутым воротник, Энтони застегнул рубашку и заправил ее в штаны. Затем застегнул ремень, поправив ножны с коротким кинжалом на бедрах.

— На палубе, — наконец выдавила Оливия.

— Хорошо. — Он подошел к двери и позвал Адама, который появился почти мгновенно, как будто все это время ждал за дверью.

— Обед стынет, — проворчал он. — Что так долго?

— Мы пообедаем на верхней палубе, — отозвался Энтони — не обращая внимания на брюзжание слуги. — Скажи молодому Неду, чтобы он убрал каюту, пока мы будем наверху… Да, Адам, пить мы будем тот кларет тридцать восьмого года.

— Ага, — пробормотал Адам, входя в каюту. — У нас праздник, так?

— Нам есть что отпраздновать, — ответил Энтони.

— Да? — повторил Адам, скептически приподняв бровь, а затем многозначительно взглянул на Оливию: — Я вижу, вам не нужна ваша одежда.

— Я взяла на время эту, — стараясь сохранять достоинство, откликнулась она. — Но чтобы покинуть корабль, мне понадобится мое платье.

— Хотел бы я знать, когда это будет? — пробурчал Адам, доставая из буфета бутылку и два бокала. — Вот, возьмите. Энтони послушно взял их, кивнув Оливии:

— Идемте.

— Так когда же? — спросила она, выходя из каюты. Чтобы перешагнуть через высокий порог, ей пришлось подобрать свой широченный подол.

— Что «когда»? — переспросил Энтони, оставив дверь открытой, так что им было слышно, как Адам гремел посудой.

— Когда я покину «Танцующий ветер»? — раздраженно пояснила она. — Когда вы перестанете силой удерживать меня здесь?

— Так-то вы расцениваете мои действия? — неподдельно изумился он, когда они поднимались по трапу на палубу. — Вы свалились с утеса к ногам одного из моих часовых и потеряли сознание. Мы пришли вам на помощь и стали лечить ваши раны — и это вы называете похищением?