Прекрасная пленница

– Неужели?

– Да, задала мне кучу глупейших вопросов. Говорит по-французски. Любопытно – почему она закрывает лицо? Что она не первой молодости – это заметно. Должно быть, и некрасивая к тому же. Виданное ли дело – плясать с закрытым лицом. А сложена на диво. И какие у нее драгоценности! Я заметил в одном из ее браслетов изумруд величиной в орех. Она не уроженка Туниса, судя по ее говору. Али Хабиб сказал мне, что она богата, – надо думать, имеется богатый любовник.

Джоконда предложила Риккардо показать ему рынки, лавки, которые тесно, как пчелиные ячейки в сотах, поместились в самом центре квартала Медина. Риккардо рад был случаю поговорить со своей молчаливой кузиной. В этой сдержанной девушке было что-то, ему непонятное. По временам, когда она не следила за собой, на лице ее появлялось строгое и задумчивое выражение, которое не только возбуждало его любопытство но и, неизвестно почему, заставляло в душе его шевелиться рыцарские чувства.

В конце Церковной улицы, под сводами тюрьмы, Джоконда остановилась.

– Ты ничего не имеешь против того, чтобы мы зашли сюда на минуточку? – спросила она. – Я не могу пройти мимо, не давши чего-нибудь этим несчастным.

– Каким несчастным?

– Арестованным. – Она вынула кошелек и подошла к старой негритянке, с полной корзиной плоских булок сидевшей у пестро раскрашенной колонны.

Джоконда выбрала две булки, расплатилась и, кивнув двум неопрятным часовым, мирно беседовавшим, перешагнула порог.

Большая камера, расположенная фута на три ниже уровня улицы, была переполнена арабами, – всё несчастными жалкими существами, оборванными и грязными. Двое-трое болтали и смеялись, несколько душ играло в карты. Остальные молча сидели на земляном полу, подтянув колени к подбородку и уставившись глазами в противоположную стену. Но как только показались чужеземцы, население камеры опрометью хлынуло к решетке, десятки рук замелькали в воздухе, хором заскулили молящие голоса.

Изголодавшиеся лица, уродливые, искаженные, прижались к железным прутьям.

– Неужели же весь этот люд питается случайными подачками? – спросил Риккардо.

– На деле – да. Кормить должны родные.

– А у кого нет родных?

– Помоги им Боже, беднягам! Впрочем, магометане сострадательны. Не думаю, чтобы им грозила голодная смерть.

Она быстро отламывала от булки и всовывала в протянутые руки небольшие куски.

Лишь немногие из арестованных не двинулись с места, апатично или равнодушно взирая на происходившее. Но вдруг раздался громкий вопль: кусок булки упал на пол, и три араба бешено сцепились – каждый хотел заполучить лакомый кусок.

Джоконда смотрела на эту сцену полными слез глазами. Риккардо не выдержал: он собрал у себя по карманам всю мелочь, бросил ее на земляной пол, и сам кинулся к дверям, чтобы не быть свидетелем дикой, звероподобной свалки из-за монет.

У выхода Джоконда приостановилась.

– Нам не выйти сейчас, кто-то проезжает мимо, – объяснила она.

От Большой мечети вниз по улице спускался экипаж, сопровождаемый густой толпой арабов.

– Бей, должно быть, – сказала Джоконда. – Постарайся хорошенько рассмотреть его, Риккардо.

Экипаж медленно приближался к ним. В нем сидел пожилой араб в белом, вышитом золотом тюрбане и бурнусе из серого кашемира. На козлах восседал негр в ливрее.

Сицилиец вздрогнул. Разумеется, сомнения быть не могло! Это его знакомый, его спутник на пароходе, Конраден!

Риккардо инстинктивно снял шляпу и уже готов был расплыться в улыбке. Но светлые голубые глаза смотрели ему прямо в лицо холодно и чуть дерзко.

– Нет, это не бей, – обернулась к нему Джоконда, – но некто еще поважнее его… Как, ты снял шляпу? Не можешь же ты знать его?..

– Я готов присягнуть, что это тот самый мужчина, с которым я ехал сюда на пароходе. Раз он так неучтив, что не желает узнавать меня, то мне ни капли не интересно, кто он такой.

– О, ты ошибаешься! – расхохоталась Джоконда. – Ведь это Си-Измаил, Си-Измаил бен-Алуи. Он плавает только на собственной яхте. Он страшно богат. Твой знакомый, верно, похож на него.

– Кто же этот Си-Измаил?

– Наверное, никто не знает. Там где-то, в алжирской Сахаре, его считают святым, а святость, говорят, перешла к нему по наследству. Но он много времени проводит здесь, и французское Правительство очень предупредительно в отношении него. Говорят, по матери он англичанин или что-то в этом роде. Он друг бея. Но откуда у него деньги – никто не знает. Бею и самому, говорит папа, не хватает того, что ему отпускают французы.

– Что же он – министр при бее?

– Нет, он должности никакой не занимает, но утверждают, будто во всем, что делается, видна его рука. Бея давно низложили бы, если бы не он. Одни полагают, что ему платит Англия, другие – что его услугами пользуется Германия. Но все это похоже на пустую болтовню.

Риккардо был поражен. Он не сомневался, что тут не было ошибки с его стороны. Он узнал бы эти светлые голубые глаза, где бы ни встретил; других таких глаз, с точно таким выражением, быть не могло. Но Джоконде он ничего не сказал.

Между тем они миновали длинную колоннаду Большой мечети. Отсюда начинались базары. Риккардо не сразу схватил общий ансамбль. Ему вспомнились грезы его детства, фантастические картины, которые рисовало его воображение, когда он увлекался приключениями Гарун аль-Рашида. Действительность далеко опередила фантазию.

В узких проходах между лавками свет был затенен навесами, но местами солнечные лучи, прорываясь, давали ослепительно-яркие пятна. Только эти пятна да пестрые красно-зеленые колонны, будто неожиданно, как попугаи в монастырь, сюда затесавшиеся, нарушали общий тускло-золотой колорит. Казалось, что все здесь согрето и пронизано солнцем. По обе стороны шли низкие лавки, а между ними взад и вперед двигалась толпа арабов в желтых туфлях, негров, берберов и евреев. Вавилонское столпотворение языков, жужжанье, как подле улья летом. Нелюбопытные глаза провожали юношу и девушку, выходцев из иного мира.

– Это улица благовоний, – объяснила Джоконда, – самая аристократическая часть базара. Торговцы благовониями – по происхождению арабы или мавры, народ чванный. Говорят, будто многие еще хранят ключи от своих замков в Кордове и в Гренаде. Иные из них так богаты, что деньги им ни к чему. Но они продолжают являться сюда, я думаю, по привычке, или потому, что это проделывали их отцы.

Лавки были маленькие, с одним единственным прилавком, заставленным бутылочками из цветного стекла, иногда с позолотой. Пучки длинных свечей и стройные фиалы с благовониями были подмешены к потолку, а кувшины с маслами и эссенциями расставлены на полках по бокам. За прилавками сидели, развалившись и лениво беседуя с приятелями или с покупателями, хозяева, бледнолицые арабы, одетые в дорогие, нежных оттенков ткани, – эстетические продавцы эстетических товаров.

Джоконда остановилась у одной из лавок.

– Я познакомлю тебя, – шепнула она. – Махомед Энифар, старый друг папы.

Из-за прилавка им поклонился, улыбаясь, пожилой араб.

– Друзья мадемуазель – мои друзья, – сказал он, движением руки приглашая их сесть.

Он осведомился о здоровье Сицио Скарфи, выразил надежду, что Тунис понравится Риккардо, и удивился, узнав, что последний еще не побывал в садах Бельведера. Минутку спустя перед ними уже стояли две чашки крепкого сладкого кофе.

– Разрешите, мадемуазель!

Махомед Энифар достал один из стройных фиалов, и одна-две-три драгоценные капли упали в чашку. Месье только что приехал из Сицилии? Надолго ли? Побывал ли он уже в казино? Затем Махомед Энифар просил разрешения надушить носовой платок мадемуазель. Джоконда, смеясь, согласилась. Согласился и Риккардо. Им предоставлено было выбрать запах: амбра, жасмин, розовое масло, мускус, мастиковое дерево, розмарин, герань, камфарное дерево, эссенция бея – весь арсенал восточных благовоний был к их услугам. Продавец прикасался к их ладоням стеклянными пробками, и в воздухе носились странно-пряные ароматы.