Земля надежды

Эстер оттолкнула его к отцу.

— Ему четырнадцать, — прямо заявила она. — Говорит, он — мужчина. Я больше не могу им командовать. Идет он на службу к королю или нет.

Джон медленно спустился с нижних ступеней лестницы и посмотрел на сына.

— Что такое?

Джонни не отвел глаз, он смотрел на отца, как молодой жеребенок, вставший лицом к лицу с вожаком табуна.

— Я хочу исполнить свой долг, — повторил он. — Я хочу служить королю.

— Королю не служат мятежом, беспорядками и тем, что англичане убивают друг друга на улицах Мейдстоуна и Кентербери, — медленно произнес Джон.

— Но если это необходимо…

Джон покачал головой.

— Восстановить мир в королевстве возможно только долгой, непрекращающейся работой над соглашениями, — сказал он. — Ты ведь провел все детство в военных лишениях и видел, что в итоге ни до чего не договорились, ничего не продвинулось вперед.

— Я хочу исполнить свой долг!

Джон оперся рукой на яблоневый ствол, будто хотел почерпнуть от него силы.

— Твой долг — перед твоим Богом и перед твоими отцом и матерью, — сказал он.

— А ты даже в Бога не веришь! — парировал Джонни. — Ты вообще ни во что не веришь. Ты не выполнил свой долг по отношению ко мне как отец — ты бросил нас на долгие годы. Ты — слуга короля, но ты не сражаешься за него, тебе платит парламент, и ты шутишь, что ты теперь садовник парламента. Ты — виргинский плантатор, а сам сидишь дома в Ламбете. Так что не тебе учить меня, в чем мой долг!

Эстер рванулась вперед, чтобы защитить пасынка от удара, который должен был последовать, потом заставила себя остановиться и отступить назад. Джон не ударил Джонни, он застыл на месте, его рука сжала яблоневую ветку с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

— Мне жаль, что ты так плохо обо мне думаешь, — спокойно сказал Джон. — И то, что ты сказал, правда. Я потерял веру в Бога, когда умерла твоя мать, а я даже не мог обнять ее, потому что боялся перенести заразу на тебя. Я старался уважать веру других. Но в сердце моем веры больше не было. Да, я бросил тебя, Френсис и вашу мачеху именно тогда, когда должен был оставаться с вами и защищать вас. Но я боялся, что король втянет меня в войну и никогда не позволит мне жить собственной жизнью. И я оказался прав в своих опасениях — он втянул в войну все четыре королевства. И он никогда не даст им жить собственной жизнью. У меня есть надел в Виргинии, но я не мог сохранить его, не убивая людей, которых я любил и уважал. Там тоже идет война между соотечественниками.

Джонни был готов заговорить. Эстер, так хорошо зная Джонни, видела, что он боролся, чтобы не разрыдаться и не броситься к отцу в объятия. Он держался очень прямо, напряженно, как солдат под огнем.

— Но у меня все же есть право высказаться, — сказал Джон. — Потому что я знаю то, чего ты не знаешь. Потому что все это время я много думал. Преданностью одному я боролся с преданностью другому, одной любовью я боролся с другой любовью. Ты можешь подумать, что я — слабый человек, но так сложилась моя жизнь. Я не похож на отца. Он находил господина за господином, которых мог любить, и следовал за ними с преданностью в сердце. Он любил сэра Роберта Сесила, а потом герцога Бекингемского, а потом и короля. Он никогда даже не задавался вопросом, почему они — господа, а он — слуга. Но со мной все оказалось по-другому. Да и с тобой все будет как-то иначе. Мир изменился, Джонни. Теперь недостаточно сослаться на долг и бодро маршировать под гром рекрутерского барабана. Ты должен подумать сам и выбрать свой собственный путь.

В саду наступило долгое молчание. Где-то высоко в кроне дерева запел черный дрозд.

— Я прошу прощения за то, что сказал, — холодно проговорил Джонни. — И прошу вашего позволения, как ваш почтительный сын. Я хочу пойти на войну и служить королю. Вот мой путь. Я хорошо подумал. Я хочу сражаться за своего короля.

Джон бросил быстрый взгляд на Эстер, как будто хотел спросить, не может ли она что-нибудь придумать. Одного взгляда было достаточно. Лицо Эстер застыло трагической маской, руки под фартуком изо всех сил сжались.

— Тогда, Господи, благослови и сохрани тебя, — медленно сказал Джон. — И возвращайся домой, Джонни, возвращайся в ту же минуту, как только тебя посетят сомнения. Ты — единственный наследник Традескантов, и ты очень дорог нам.

Джонни медленно опустился на одно колено в траву под отцовское благословение. Над его склоненной светловолосой головой Джон посмотрел на Эстер и увидел, что он все сделал правильно — они должны были отпустить своего сына на войну.

— Он подписывается Джон, а не Джонни, — заметила Эстер.

— Звучит неплохо, — ответил Джон.

Они стояли щека к щеке, вместе читая и перечитывая короткое письмо.

— У него хорошая лошадь, она будет его оберегать, — сказал Джон.

— Ему не очень нравится в этом отряде.

Джон оставил письмо в ее руке и повернул к саду.

— А разве могло быть по-другому? Он — домашний мальчик, жизни не видел и вдруг сразу попал на войну.

— Может, ты заберешь его домой? — спросила Эстер.

Джон остановился, услышав тоску в ее голосе.

— Не могу, — сказал он.

Она готова была уговаривать его, но он поднял руку, чтобы остановить ее.

— Не упрекай меня, Эстер. Видеть своего сына вовлеченным в войну для меня так же невыносимо, как и для тебя. Я молился так же горячо, как и ты, чтобы мир наступил прежде, чем он повзрослеет. Я думал, все уже закончилось. Я был уверен, что самое худшее позади. Но я не могу забрать его домой, как нашкодившего школьника. Он должен сам пройти свой путь.

Он посмотрел на нее. На ее лице была написана материнская трагедия.

— Он — мой сын! — страстно сказала она. — Подумать только, еще шутит про бочонки с порохом…

Джон помолчал, подавленный беспокойством, кивнул и ушел в свой сад.

Июль 1648 года

На летние месяцы Френсис приехала из зачумленного города в Ковчег. Эстер обнаружила, что, ожидая известий о Джонни, она способна была выносить только компанию падчерицы. Война склонялась в пользу короля, и Эстер надеялась, что Джонни войдет в Лондон как частичка триумфальной королевской армии. В июле шотландцы подтвердили самым что ни на есть драматическим образом, что они перешли на сторону короля — их девятитысячная армия перешла границу и обрушилась на уставшую от войны, плохо оплачиваемую, потерявшую все иллюзии армию парламента.

Лето было ужасающе мокрым. Розы в саду мокли под дождем и гнили в бутонах. Клубника и малина превращались в пропитанную влагой кашу прямо на стебельках. Эстер проводила целые дни, глядя, как дождь стекает по величественным стеклам венецианских окон в комнате с редкостями. Она смотрела на затопленный сад, на то, как ее муж шлепает по лодыжки в грязи, копая канавки, отводя воду из впитавшей влагу земли в ручеек, протекавший за домом, где он, журча, переливался через маленький мостик. А вода все поднималась.