Брак на небесах

Сэмела улыбнулась и, первой выбравшись из экипажа, побежала в кабинет к отцу.

Как она и предполагала, мистер Оуэн уже уехал и граф был один.

– Хорошие новости, папа! – сказала она. – У меня столько всяких дел в связи с приближающейся свадьбой, что я попросила Морин Хенли приехать к нам и помочь, и она любезно согласилась.

– А я-то все думал, куда ты исчезла. Но разве миссис Хенли может у нас гостить?

– А почему нет? У нас масса свободных комнат.

Лицо отца приобрело озабоченное выражение, и Сэмела быстро добавила:

– Она не против.

– Я – против, – резко сказал он, – но…

Неизвестно, что он собирался сказать, так как в эту минуту в дверях появилась Морин.

Она выглядела очаровательно. И все же, что странно, у нее в глазах сквозило беспокойство, а голос, когда она заговорила, чуть-чуть дрожал.

– Если вам неприятно мое пребывание здесь… я, конечно, сейчас же соберусь и уеду.

– Мне очень приятно, – ответил граф и поспешно добавил: – Во всяком случае, Сэмела очень рада, и я премного благодарен за то, что вы согласились помочь, раз у нее нет матери.

Говоря это, он подошел к Морин и взял ее за руку.

– Единственное, что меня тревожит и о чем мне просто невыносимо думать, это то, как неуютно вам будет у нас.

– У вас мне всегда уютно, – ответила дама, – так как я буду с Сэмелой и… с вами. Вы даже не представляете себе, как я скучала без вас… обоих.

Говоря это, она, по-видимому, забыла, что граф так и не выпустил ее руку.

Затем граф так резко, что это могло бы показаться грубым, вернулся к своему столу, словно хотел укрыться за ним, и сказал совсем иным тоном:

– Вам не придется долго задерживаться здесь: Сэмела, как она, видимо, уже сообщила вам, второго июня выходит замуж.

Впоследствии Сэмела вспоминала, как непросто было в доме в последующие два дня.

Они вместе шутили и смеялись, но затем настроение графа внезапно менялось, он замолкал, и все чувствовали неловкость; или же, пробормотав извинения, он вскакивал из-за стола и уходил и уже не возвращался.

Но если за столом они еще собирались вместе, то в остальное время графа не было ни видно, ни слышно, и Сэмела не понимала, какое занятие он нашел себе, бродя в зарослях заброшенного сада или скача верхом по непаханому полю.

Она инстинктивно чувствовала, что Морин Хенли любит отца, и была почти уверена, что и отец любит ее.

– Что мне делать с ними? – спрашивала она себя, и ночью все время думала о них, хотя ей очень хотелось подумать и о себе самой, о том, что ее ждет.

Сэмеле была невыносима мысль, что отец несчастлив, так как до сей поры он заполнял всю ее жизнь и она любила его больше, чем это можно было высказать словами.

Она понимала, что ей будет мучительно думать о том, что он один в большом опустевшем доме, где с ним останутся лишь миссис Бригсток, которая уже почти ослепла, и старый Бригсток, у которого нет сил ухаживать за отцом.

Если Морин Хенли, привыкшей к большому штату прислуги, и не хватало этого у них, то она не показывала виду.

Иногда она могла попросить Сэмелу застегнуть ей платье, но в основном прекрасно обходилась без горничных.

Кроме того, ей было весьма приятно спать в красивейшей комнате, где, по слухам, доводилось спать самой королеве Елизавете и где теперь все потихоньку разваливалось, и даже занавеси балдахина были ветхими и порванными.

– Это невыносимо! – воскликнула Морин, когда как-то вечером, отправившись спать, они с Сэмелой обнаружили, что в ее спальне у чудесного старого елизаветинского стула сломалась ножка.

– Нужно отдать его в ремонт, – сказала она.

– Мы не можем это себе позволить, – пояснила девушка. – На чердаке есть еще несколько таких поломанных стульев, и хотя папа пытался их починить, садиться на них все же опасно.

Морин опустилась на край кровати и всплеснула руками.

– Это невыносимо! – повторила она. – Ваш дом – самое прекрасное здание, какое я когда-либо видела, и является национальным достоянием. Мы не можем допустить, чтобы он на наших глазах превратился в прах, его необходимо сберечь для потомков!

– Я знаю, – ответила Сэмела. – Я тоже так считаю, но что может сделать папа? У него нет денег, и он слишком горд, чтобы искать себе жену с богатым приданым.

Они помолчали. Затем Сэмела, словно решив, что и так сказала лишнее, вскочила и, поцеловав Морин, сказала:

– Как говаривала моя няня, «бесполезно плакать над пролитым молоком» и «чего не вылечить – надо с тем и жить».

– Может быть, это и верно, но только не для нашего случая. Здесь следует найти иное решение.

– Будем надеяться, что вы найдете его. Мы с папой пытались, но безуспешно.

Сэмела пожелала гостье доброй ночи и удалилась к себе, утвердившись во мнении, что Морин любит ее отца и единственное препятствие – в нем самом.

Когда она услышала, что он идет наверх, то прошла в своем ночном халатике в хозяйскую спальню, где граф занимал кровать своих предков и их семейный герб украшал выцветшее полотно подушек.

– Я зашла сказать спокойной ночи, папа.

– И хорошо сделала. Я только что думал о том, как мне будет не хватать тебя, когда я останусь один и тишину будет нарушать лишь писк мышей в обшивке стен.

У него был печальный вид, и Сэмеле захотелось его утешить:

– По крайней мере снаружи дом великолепен, и, глядя на него, ты будешь забывать, в каком состоянии он находится.

– К сожалению, я не могу забыть об этом. У меня от этого зрелища так же болит душа, как когда я гляжу на увечного человека, за которым нужен уход.

– Но все-таки приятнее жить здесь, чем в доме миссис Хенли, – упорствовала она. – Ее дом уродливый, помпезный, холодный, и я уверена, что Морин не чувствует себя там по-настоящему дома, как чувствуем мы.

– Он принадлежит ей, – возразил отец, – и она может позволить себе жить как хочет.

– Я уверена, что мама сказала бы, что современный комфорт очень неуютен. Дом должен быть пропитан любовью, и Прайори ценен для нас именно этим. Я уверена, что ты, как и я, чувствуешь любовь Уиннов, живших здесь веками.

Отец обнял дочку и привлек к себе.

– Я ценю твое воображение и твою умную головку, дорогая. Надеюсь, что душам наших предков, которые толпятся, по-твоему, вокруг нас, понравится то, о чем я буду разговаривать с ними, ибо больше мне не с кем будет беседовать.

– Надеюсь, – сказала Сэмела. – Когда я подумаю, что ты останешься один, мне хочется плакать, но я ничем не могу помочь. И Морин Хенли будет ужасно одиноко, и я тоже не могу ничем помочь. Дорогой папа, если я буду счастлива, то мне захочется, чтобы все, кого я люблю, тоже были счастливы!

Она обняла отца за шею и горячо поцеловала, затем выскользнула из спальни, рассчитывая, что дала ему пищу для размышлений и потому вряд ли он быстро заснет.

На следующий день, вместо сближения, Морин Хенли и отец, казалось, прилагают все силы к тому, чтобы не встречаться. За целый день они обменялись разве что несколькими ничего не значащими фразами.

К обеду граф не явился, и лишь за ужином они сошлись вместе, чтобы отведать изумительных блюд, которые по заказу Морин прислали из ее дома.

К удивлению хозяина, к столу было подано шампанское вместо кларета, который они пили теперь каждый вечер.

– К чему это? – спросил он, увидев бутылку в ведерке со льдом, принесенную Сэмелой.

– Когда я консультировалась с доктором, – ответила Морин, – он сказал, что кларет очень помог моему здоровью и теперь я снова могу перейти к легким напиткам. А поскольку я не люблю белое вино – кислятина какая-то! – то по его рецепту я решила перейти на шампанское, и вы должны сказать, удачен ли мой выбор.

Она говорила с таким невинным видом, что у графа исчезло всякое подозрение и он без лишних слов откупорил бутылку и наполнил бокалы.

– Поскольку мы впервые с вами пьем шампанское, думаю, нужно выпить за здоровье Сэмелы. Я молюсь о том, как, конечно, и вы, милорд, чтобы она была очень, очень счастлива.