Огненный столб

Другой окорок жарили его жены. Они предложили Анхесенамон самые лакомые кусочки, но та отказалась, отступила и удалилась в свой холодный шатер, в свое надменное одиночество.

Глядя на это, Агарон покачал головой и вздохнул.

— Трудно стать человеком, когда так долго был богом.

— Придется научиться, — сказала Леа, — или умереть. — Она смотрела, что происходит возле другого костра. Там сидел Моше с маленьким сыном на коленях, а вокруг толпились старшие. Он что-то говорил, как обычно, и заикание, бывшее его проклятием с юных лет, вовсе не мешало ему. Старшие дети слушали и кивали. Иногда они спорили, но быстро приходили к согласию.

«Он снова говорит о боге», — подумала Нофрет. Они обсуждали новый закон, который пожелал дать людям его бог. Апиру были готовы спорить даже с самим богом и его пророком. И только когда разговор шел непосредственно о боге, замолкали и слушали, веря, что бог говорит со всеми, но яснее всего — с пророком Моше.

Нофрет, покинув свою госпожу, нашла приют в шатре Леа. У Иоханана был свой шатер, но ей туда входить не разрешалось. Они были помолвлены, как это называли апиру, но до свадьбы им не полагалось жить вместе.

Ничто, однако, не могло помешать Леа засидеться у костра с другими женщинами, а Иоханан в это время проскальзывал с задней стороны шатра прямо под одеяло к Нофрет. В первый раз она от неожиданности чуть не вытолкнула его наружу. Он был готов к этому: вытянул свои длинные руки и удерживал ее, пока она не перестала сопротивляться. Когда Нофрет уже хотела было закричать, он закрыл ей рот поцелуем и не скоро позволил заговорить. Нофрет потом еще долго смеялась:

— Ах, ты бессовестный! Разве это прилично?

— Ну, не совсем, — жизнерадостно отвечал он, — но вполне естественно.

— Так когда же мы сделаем это приличным?

— Тут есть одна сложность. Понимаешь, когда дело идет обычным путем, мой отец должен прийти к твоему и предложить разумную цену выкупа. Твой, конечно, должен не соглашаться и предложить то, что считает разумным он. Мой возмутится огромными размерами, и так и будет продолжаться, пока они не сойдутся на том, что знали оба с самого начала. Тогда они составят брачное соглашение.

— Насколько я помню, в Хатти примерно то же самое. Но здесь у меня нет ни отца, ни братьев… — Она задохнулась. — Иоханан! Только не говори мне, что мы не сможем пожениться.

Он крепко поцеловал ее.

— Да нет. Выбрось это из головы. Конечно, мы поженимся. С твоей стороны будет выступать бабушка. Она заключит замечательное соглашение. Просто она ждет нужного времени.

— Которое может никогда не наступить, — уныло сказала она. — Но, допустим, время пришло — что тогда?

— Тогда на соглашении поставят печать, отец заплатит выкуп за невесту: обычно это овцы с хорошим руном, шатер, где жить, и все необходимое. И мы сыграем свадьбу.

— О, боги! О чем мы думаем? О свадьбе. Неужели все скоро станет явным?

Иоханан смеялся так, что выкатился из груды ковров и шкур и голый валялся по полу. Нофрет свалилась вслед за ним с кучей одеял, набросила их на него, сама упала и закрыла ему рот ладонью.

— Прекрати! Тебя слышно по всему лагерю.

Он еще долго не мог успокоиться, но, наконец, умолк и, отдышавшись, заговорил:

— Лучше привыкай заранее. Я не собираюсь быть одним из тех мужей, которые проводят больше времени с овцами, чем с собственной женой.

— Надеюсь, — ехидно сказала она. — Надеюсь также, что ты способен сохранять хотя бы видимость приличия.

— А что, надо?

— Ты и сам знаешь, что надо.

Иоханан тяжело вздохнул.

— Ты ставишь трудные задачи. Если ты так жестока сейчас, что же будет, когда ты станешь моей женой?

— Будет хуже, — ответила Нофрет, — гораздо хуже.

Место зеленых пастбищ вполне соответствовало своему названию — глубокая долина между голыми холмами. Там росли сады и виноградники и располагалось селение апиру, которые не кочевали, а постоянно жили на одном месте.

Место было замечательным. С гребня холмов над долиной можно было увидеть гору бога. Из сердца долины, от реки, не пересыхавшей даже летом, виден был лишь зеленый мир.

Долина, казавшаяся такой мирной, была надежно защищена, окружающие склоны были почти отвесными, спуск — крутым и узким. Колесница здесь не проехала бы. Могли пройти только путники друг за другом, их стада, привычные к горам или одинокий осел.

На вершинах холмов стояли стрелки с натянутыми луками, они приветствовали сородичей, но постов не покидали. Нофрет подумала, что, наверное, многих других, спрятавшихся среди камней, она не видит. Мир в этой стране так хрупок, а зеленая трава и вода — дороже золота.

Главным среди старейшин долины был отец Зиппоры жрец Риуэль, встретивший путников с искренней радостью Они разбили лагерь ниже по течению, образовав собственное селение, удвоив и утроив число обитателей долины.

Нофрет поняла, что здесь сердце, дом племени. Кочевники делали все, чтобы сберечь растительность в долине и следовать путями своего бога. Чтобы поклоняться ему в священном месте, апиру ушли к горе, которую называли Хореб. Они вернулись до конца сезона и снова уйдут через год, и это так же постоянно, как луна, и так же диктуется необходимостью.

Кочевниками становились разные люди. Иногда бывшие кочевники оставались в селении, а другие уходили: обычно оседали самые старые, слишком молодые, беременные женщины. Жрецы тоже уходили, когда их призывал бог, или оставались в этом благословенном месте.

Апиру верили, что сильны потому, что были и оседлыми людьми, и шли туда, куда их вели ветер и бог. Если они построят город, будут жить, привязанные к нему, и посадят на трон царя, их силе придет конец. Им одинаково необходимы и свобода пустыни, и мир укромного места. Если они сделают выбор в пользу чего-то одного, то, в конце концов, лишатся и того, и другого. Так объявил им бог на заре мира.

Утром того дня, когда Нофрет выходила замуж за Иоханана бен Агарона, Анхесенамон обрела свое имя среди апиру. Она сидела перед своим шатром одна, как всегда. Дети кочевников уже привыкли не таращить на нее глаза, встав в кружок, но для детей из долины она была еще в диковинку. Анхесенамон считала ниже своего достоинства разгонять их и не обращала на них внимания, не отвечая на поток вопросов.

Один из детей постарше был посмелее.

— Мама говорит, — сказал он, — что тебя грызет тоска, как черви — дерево. Почему ты тоскуешь? Места лучше, чем это — нет.

— Я знаю, кто она такая, — вмешался другой. — Она тоскует, ей горько. Она горькая — Мириам. Это твое имя, госпожа-чужестранка? Ты Мириам?

— Я… — Анхесенамон умолкла, а потом продолжила холодным слабым голосом: — Я никто и ничто. Можете звать меня, как вам нравится.

Стало быть, Мириам. К вечеру уже все называли ее так. Это имя было проще произносить, чем ее египетское имя, и лучше подходило женщине, которой она стала: Мириам, горькая, бунтовщица, не желающая смириться с изгнанием, в котором оказалась.

Она пришла на свадьбу. Нофрет была слишком изумлена, чтобы обрадоваться. Никто не ожидал, что Анхесенамон, ставшая Мириам, примет участие в каком-либо празднике, особенно в свадьбе своей служанки, которую она обвиняла во всех своих несчастьях.

Но она была здесь, одетая, как обычно, в темное. У нее не было другого платья, не было украшений, не было ничего яркого или нарядного. Нофрет не сомневалась, что, если бы ей предложили что-нибудь подобное, она отказалась бы.

Прикосновение заставило Нофрет подскочить. Леа, сидевшая сзади, вернула ее в мир реальности. Нофрет была невестой во всей красе, перед лицом всего народа. А под навесом стоял жених, красавец в новой одежде, ожидающий, когда она придет и соединится с ним. Жрецом был седобородый Риуэль, а вместе с ним Моше и Агарон, пророк и князь-жрец. Они все ждали, весь народ, сменивший свое черное платье на яркое, словно цветущий луг.

Нофрет, знавшая суровых строителей гробниц и пустынных бродяг, одетых в черное, увидела теперь, каковы они, когда пребывают в довольстве и мире. Апиру глядели на нее с живым любопытством, хотя она была чужеземкой и ее можно было считать похитительницей, забравшей сына Агарона у женщин его народа.