Тристан и Женевьева (Среди роз)

Он отпустил ее лишь тогда, когда она села на скамью. Всю дорогу над ними висело тягостное молчание. Женевьеве хотелось броситься к нему на шею и сказать, как она рада, что он не закован в цепи, что он свободен, что он пришел за ней… Но у нее пересохло во рту, и она смогла лишь выдавить из себя:

– Тристан…

– Не сейчас, миледи, вы все расскажете мне потом, – хрипло произнес Тристан.

Женевьева не осмеливалась больше заговорить с ним до тех пор, пока лодка не пристала к берегу и они, пройдя сквозь длинные коридоры, не оказались в ее спальне.

Эдвина, сидевшая на кровати и качавшая колыбель, вскочила, увидев их.

– Женевьева! – сказала она, обнимая свою племянницу. – Я так беспокоилась за вас!

Тристан, довольно невежливо схватил ее за руку и подтолкнул к двери.

– Найди Джона, – холодно бросил он, – скажи ему, что мы завтра отправляемся домой, в Эденби. Пусть он подготовит бумаги и испросит у короля формального разрешения на отъезд.

Эдвина кивнула, и Тристан закрыл за ней дверь. Женевьева, не понимая его ярости, поспешила к нему, шепча его имя, протянув руки, чтобы обнять его, но он ударил ее по щеке тыльной стороной ладони, и от этого удара она упала на постель.

– Никогда, миледи, никогда больше не делайте этого! Никогда больше не поддамся я на вашу ложь и своему желанию! «Я люблю тебя» и я, дурак поверил, что подлая тварь может любить, поддался искушению золотых волос и горячих бедер! Зачем вы приехали в Бэдфорд Хит? Ради любви? Нет! Вы искали способа погубить меня, но на этот раз ваша попытка не увенчалась успехом, миледи! Король не настолько глуп, чтобы не отличить лжесвидетельства!

Женевьева смотрела на него глазами, полными слез, щека горела от удара, но плакала она не от боли. «Он думает, что она украла эти письма! Он думает, что она просматривала его записи, рылась в его бумагах, подобно вору, чтобы его заточили в Тауэр… Что она лгала ему, что любовь, принесшая ей столько мучений, была не больше, чем притворством».

– Тристан!

В крике ее было столько боли и отчаяния, что Тристан вдруг заколебался. Ему так хотелось верить ей, верить, что она любит его, так хотелось осушить эти слезы, прижать ее к себе, но… нет!

«Снова и снова она предавала его! Она соблазняла его своей чувственной красотой, но он больше не поддастся ее чарам! Ни один мужчина не устоял бы перед нею», – думал Тристан.

– Леди, вы слишком много раз пытались погубить меня!

– Тристан, нет!

– Тогда что? – он склонился над ней, и Женевьева сжалась, когда он схватил ее за плечи и поднял, чтобы посмотреть в глаза. Он так резко тряхнул ее, и увидел слезы, блестевшие в прекрасных глазах.

– Тогда что? – и опять в его голосе была еле сдерживаемая ярость. Она рассмеялась сквозь слезы, смех ее был похож на рыдание.

Она могла рассказать про Гая, Тристан убьет его, но это все равно не спасет ее от гнева мужа, ибо он мог обвинить ее в том, что она сговорилась с Гаем. У нее не было выхода.

– Тристан!

– Говори же, Женевьева!

– Я не могу…

Он отвернулся от нее, и Женевьева повалилась на подушки. И тут заплакала Кэтрин. Она, конечно, была голодна. Услышав плач девочки, Женевьева почувствовала, что грудь ее полна молока, но она так устала, что с трудом могла подняться, чтобы подойти к дочери.

Тристан опередил ее, и стремительно подошел к колыбели, Женевьева сперва подумала, что он собирается взять Кэтрин и принести ее к ней. Но он взял ребенка и направился к двери.

Она обессиленно опустилась на кровать, но тут же вскочила, потому что Тристан открыл дверь и собрался выйти в коридор, держа ребенка на руках.

– Тристан! – Женевьева подбежала к нему, но остановилась, когда он повернулся и посмотрел на нее потемневшими суровыми глазами. Слезы катились по ее щекам, она не осмелилась приблизиться к нему, но протянула руки в умоляющем жесте:

– Тристан, что ты делаешь?

– Леди, вы не в состоянии воспитывать ее.

– Она – моя дочь.

– И моя тоже, мадам.

– Тристан! Господи! Ты не можешь быть таким жестоким, смилуйся, ты не заберешь ее от меня!

Он остановился, на его лице застыло холодное выражение. Женевьева ничего не видела из-за слез. Она упала на колени и воздела руки, склонив голову.

– Ради Господа Бога! Тристан! Делай со мной все, что сочтешь нужным, но только… только не забирай мою дочь!

Тристан смотрел сверху на эту склоненную золотую голову. Он очень хотел ей верить, он хотел найти хотя бы самое незначительное доказательство, которое могло бы доказать невиновность Женевьевы. Ему хотелось обнять ее, он желал ее теперь больше, чем когда-либо прежде, но подавил в себе свои чувства. Глаза его застилала пелена, он едва мог видеть сквозь ее. Она стояла перед ним коленопреклоненная вся окутанная золотым великолепием своих волос.

Кэтрин громко плакала у него на руках.

Тристан плотно стиснул зубы, протянул одну руку к своей жене и поднял ее на ноги. Он отдал ей ребенка, услышал, как она горячо благодарит его дрожащим голосом. Он остался стоять на пороге и наблюдал за тем, как Женевьева легла на кровать вместе с Кэтрин, и как дочь обхватила губами темный сосок. Он не мог пошевелиться, внутри него все бушевало, он застыл, не в силах справиться со своими чувствами перед открывшейся его взору картиной, которая нашла отклик в самых глубинах его исстрадавшейся души.

Потом он развернулся и вышел, напоследок хлопнув дверью, и этот звук отозвался в ушах Женевьевы болью, более страшной, чем та боль, которую она ощутила от его пощечины.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

– Тост! – воскликнул мистер Кроули, поднимая бокал, – за город Эденби и его основателя, нашего лорда, его светлость Тристана де ла Тера!

Сидевшие за длинным столом торговцы и ремесленники подняли свои бокалы и кружки с приветственными возгласами, обращенными к Тристану, сидевшему во главе стола. Он с улыбкой пододвинул последние бумаги сэру Гэмфри, сидевшему от него по правую руку и подумал, что лучшего мэра для города ему не найти. У сэра Гэмфри было небольшое поместье сразу же за границей нового города. Люди любили и уважали его за то, что он был честен и справедлив.

– Благодарю вас, джентльмены! – сказал Тристан, поднимая бокал, – за всеобщее процветание!

Из кухни показался Грисвальд и кашлянул, явно намекая, что пора расходиться. Пировавшие начали ставить свои бокалы на стол и прощаться. Ушли все, кроме старого сэра Гэмфри, который подошел к камину и стал смотреть на огонь. Тристан осушил свой бокал, терпеливо ожидая, когда сэр Гэмфри начнет говорить. Он знал, что тот скажет о Женевьеве, и был готов ответить.

– Ты хорошо сделал, Тристан!

– Спасибо.

– Ты проявил большое милосердие к своим бывшим врагам. Ты вернул мне мой дом. Томкин теперь свободный человек и служит тебе в качестве управляющего по собственному выбору. Леди Эдвина и Джон обрели настоящее счастье. Все это…

– Все это я слышал неоднократно, – нетерпеливо перебил его Тристан. – «Не заходи слишком далеко, старик», – подумал он и подлил себе еще вина. Трижды за эти две недели он приходил к Женевьеве, трижды требовал от нее объяснений, и всякий раз она молчала, склонив голову.

Итак, леди Эденби снова его пленница и заперта в своей комнате. Тристан же, все это время жил в бывшей спальне сэра Эдгара. Часто приходила ему в голову мысль о том, что его жизнь гораздо хуже, чем жизнь Женевьевы, ибо все это время не знал он ни сна, ни покоя. Он желал ее, страстно, безнадежно, он желал ее любви, но она предавала его снова и снова, и он не мог справиться со своим желанием и своим недоверием к ней.

Тристан заглянул в свой бокал и подумал, что с тех пор, как он заглянул в ее глаза впервые, она стала для него смыслом жизни, самой жизнью… Неожиданно он грохнул своим бокалом по столу с такой силой, что хрупкое стекло разлетелось на мелкие осколки, и вскочил. Его охватило острое желание немедленно избавиться от этого наваждения.