Из золотых полей

— К черту ребенка, и давай раз и навсегда прекратим этот разговор.

Она встала; если она сейчас же не уйдет, то, пожалуй, не сможет сдержаться и ударит его.

— Но, Чесс, ведь этот ребенок — мальчик.

Чесс резко повернулась к нему, и, понизив голос, четко выговаривая слова, произнесла:

— Что… ты… хочешь… этим… сказать?

Чесс поднял на нее взгляд. Глаза у него были красные, воспаленные.

— Чесс, каждому мужчине хочется иметь сына. Наследника, который будет носить его имя и продолжит его дело.

Тут Чесс не выдержала и в бешенстве закричала:

— Как ты смеешь? КАК ТЫ СМЕЕШЬ?! Так ты думаешь, что Гасси хуже какого-то мальчика, что мальчикам она не ровня? А скажи на милость: кто подсказал тебе, что делать, когда ты до того запутался в совещаниях и заседаниях, что перестал соображать? Да если уж на то пошло, кто был твоим компаньоном, когда тебе приходилось туго и надо было работать день и ночь? Разве им был мужчина? Отвечай — мужчина? Нет, им была я. Я создавала «Стэндиш сигарет компани» наравне с тобой и сделала для нее не меньше твоего. Я работала столько же, сколько и ты. А ведь я не мужчина, Нэйтен, хотя ты этого никогда не замечал. Я женщина. Твоя дочь тоже скоро станет женщиной. И у нее больше отваги и больше мужества, чем у любого мальчика на свете.

Да как ты смеешь распускать нюни по поводу какого-то там младенца — будь он твой или не твой — только потому, что он мальчик? В то время как у тебя есть такой чудесный ребенок, как Гасси, которая любит тебя всей душой? Если ты отнимешь у Гасси хоть одну-единственную минуту твоего внимания, чтобы отдать ее ребенку Лили, я убью тебя, Нэйтен. Тебе ясно?

Чесс задыхалась от волнения, сердце у нее бешено колотилось, а лицо побелело, как полотно. В ее глазах горела ненависть.

Нэйт глядел на эту стоящую перед ним незнакомку, и ему было страшно. Чесс исчезла. А ведь она была ему нужна; до сих пор он и не подозревал, насколько она ему нужна.

— Что я мшу сделать, чтобы загладить свою вину? — покорно спросил он. — Я был не прав.

— Ты можешь убраться с моих глаз. Ты мне противен.

Низко опустив голову, Нэйт вышел из комнаты.

Когда он закрыл за собою дверь, Чесс опустилась на пол и заплакала, прислонясь к изящному старинному креслу, на гобеленовой обивке которого были вытканы влюбленные, обнимающиеся в саду.

В тот же день она подъехала к конторе Нэйтена и вошла в его кабинет без доклада.

— Мы будем продолжать вести себя, как будто ничего не произошло, Нэйтен. Гасси ни о чем не должна знать. Это твой долг.

— Да, конечно.

— И вот еще что: не приноси в мой дом запаха этой женщины. Сколько я тебя знаю, ты всегда мылся чаще, чем любой другой мужчина Будь любезен делать это перед тем, как возвращаешься домой.

Она повернулась и вышла.

Больше она не плакала.

Чесс и Нэйтен продолжали вести себя, как будто ничего не произошло. Гасси все-таки почувствовала, что между ними что-то неладно, но не придала этому значения. В конце концов она сама уже три раза вдрызг ссорилась со своей лучшей подругой Барбарой Боуфорт, но потом они всегда мирились.

Для всего же остального мира Ричардсоны продолжали оставаться образцовой семьей — «они, знаете ли, так дружны между собой и явно получают куда больше удовольствия от общения друг с другом, чем любая другая семья в Стэндише».

Но Лили хорошо знала, как в действительности обстоят дела. И ждала своего часа. Встречаясь с Нэйтом в скаковом клубе, она не заговаривала о ребенке. Она нашептывала ему только те слова заклинания, которые держали его во власти ее чар.

— Резче, Натэниэл, глубже, Натэниэл, раздери меня надвое, Натэниэл, сделай мне больно, Натэниэл, оставь на мне свой след, синяк, раздави меня.

20 мая Верховный суд объявил неконституционным закон о подоходном налоге, принятый конгрессом в минувшем году. Весь деловой мир Америки ликовал.

— Даже Генри радуется как ребенок, — сказала Эдит Хортон, — хотя и непонятно, почему. Стоит ему приблизиться к годовому доходу в четыре тысячи долларов, как он тут же покупает еще лошадей и строит для них новую роскошную конюшню. А я тем временем покупаю все новые и новые ведра, чтобы ставить в дождь под протечки в крыше.

Она пристально посмотрела на Чесс.

— А на твоем лице что-то не видно ликования.

Чесс пожала плечами.

— Я прочла в газете ужасную новость. Одного моего лондонского друга посадили в тюрьму.

— Какой кошмар. А за что?

— Не знаю. Из статьи ничего невозможно понять. В общем, он подал на кого-то в суд, и когда проиграл дело, его заключили в тюрьму. — Может быть, он не заплатил своему адвокату?

— Может быть.

— А он был твой очень хороший друг?

Чесс вымученно рассмеялась.

— Эдит, ты неисправима. Я ведь тебе уже сто раз говорила: никаких подробностей и никаких имен. Но на этот раз я тебе отвечу — нет, он не был моим любовником, просто он мне очень нравился. Этот человек — писатель, его зовут Оскар Уайльд.

— Что? Тот, что написал «Дориана Грея»? Не может быть! Он же знаменитость. Уж он-то наверняка мог нанять хорошего адвоката и заплатить ему гонорар.

— Оставим этот разговор, Эдит, ведь я все равно ничего не могу тебе ответить. Давай лучше поговорим о чем-нибудь приятном. Твои розы уже расцвели?

Эдит закатила глаза.

— Непременно приходи ко мне на следующей неделе. «Слава Дижона» вся усеяна бутонами, а на «Розе Йорка» уже распустились четыре фантастических цветка.

Она еще долго рассказывала о своих розах. Чесс подавала реплики в нужных местах, но ее мысли по-прежнему были заняты Оскаром.

Она спросила нескольких приезжих англичанок, не знают ли они чего-нибудь об этом деле. Они явно знали, но не хотели беседовать на эту тему. По их словам, история была слишком отвратительна, чтобы говорить о ней.

Нэйтена она не спрашивала. В последнее время они строили все свои разговоры таким образом, чтобы не упоминать ни о чем существенном.

В конце концов ее просветил Джеймс Дайк.

— То, что произошло с Оскаром Уайльдом, ужасно, не правда ли? — сказал он, когда она зашла в его магазин.

Чесс пожаловалась, что ничего толком не знает. Джеймс предложил ей сесть и рассказал всю печальную и отталкивающую историю от начала до конца. Оскар влюбился по уши и потерял голову. Отец предмета его страсти нанес Оскару публичное оскорбление. Тем самым, по мнению Оскара, был косвенно оскорблен и сам предмет любви. И Оскар подал на отца в суд за клевету. Защищаясь от обвинения в клевете, отец доказал, что его утверждения — правда. И тем самым доказал, что Оскар преступил закон. Затем последовал арест, осуждение и приговор к тюремному заключению.

— Джеймс, я все равно ничего не понимаю. Мне всегда казалось, что к любовным делам применимы только библейские законы, если, конечно, речь не идет о разводе.

— Чесс, Оскар был виновен в гомосексуализме. Предметом его любви был мужчина, сын маркиза Квинзбери.

— А что такое гомосексуализм? — спросила Чесс.

Джеймс, отведя глаза, объяснил.

— И за это они посадили Оскара в тюрьму? Но они же не имели никакого права! То, что он делал, было его личным делом. Он никому не причинял вреда. Или он заставил того, другого мужчину, силой?

— Вовсе нет. Похоже, тот даже гордился этой связью. Он написал стихотворение, в котором были такие слова: «Я — та любовь, которая не смеет назвать себя».

— Бедный Оскар! Ему можно чем-нибудь помочь?

— Ничем. Друзья предостерегали его от возбуждения дела в суде. Когда он проиграл, они предложили помочь ему уехать из Англии. Но он не желал никого слушать и дал своему любовнику погубить себя.

Чесс подумала о Нэйтене и о себе, о том, что было бы, если бы Рэндал тогда попросил ее остаться. Она могла бы зачеркнуть свой брак, может быть, даже расстаться с Гасси, так безгранична была его власть над ней.

— Иногда любовь бывает страшной штукой, — тихо проговорила она.

— Святая правда! — с жаром согласился Джеймс.