Соловей для черного принца (СИ)

Во время разговора или решение пришло только что, но я вдруг осознала, что не могу уехать из Китчестера. Я должна остаться и выяснить — верны ли мои самые страшные подозрения? Или же опровергнуть их! Я думала о Дамьяне. И именно из-за него я должна узнать правду. Что бы ни случилось, я не могу бежать отсюда сломя голову, и потом всю жизнь обвинять себя в трусости

Взяв стакан, я подошла к окну и выплеснула его содержимое. Темные капли потекли по серым камням замка. А я вернулась в постель, и аккуратно завернувшись в одеяло, задремала.

ГЛАВА 26

Граф Китчестер проявил поистине колоссальное беспокойство, продемонстрировав всему семейству дедовскую любовь, и продержал меня в постели целых три дня. Сам он почти всегда находился возле меня и выглядел гораздо счастливее, чем когда-либо, услаждая мой слух воспоминаниями о своей разгульной молодости. Похоже, ему до такой степени пришлась по душе его новая забава — опекать меня, точно беспомощное дитя, — что я вынуждена была усомниться в том, что он действительно хочет моего выздоровления.

Все в доме волновались за меня. Иногда я ловила себя на мысли, что отношение ко мне как-то изменилось. Будто бы я перестала быть только гостем и стала полноправным членом семьи. Даже леди Редлифф оставила свои неугомонные нападки на меня и один раз в день удостаивала меня чести лицезреть свою особу, восседавшую на краешке кресла. Она садилась в одной и той же позе — левую руку манерно держала на коленях, ладонью вверх, а правой, придерживала шляпку на голове, словно опасаясь, что я ненароком чихну, и головной убор под натиском столь грозного оскорбления свершит акт позорного бегства со своего благородного поля боя.

Когда же в страждущем порыве я все же однажды неумышленно чихнула, Элеонора, услышав недопустимые в порядочном обществе звуки, вытянулась штакетиной, каждой мышцей своего старого тела выражая протест к столь непростительной неловкости. Однако, к моему несказанному удивлению, смолчала, значащим взглядом дав понять, что делает это исключительно из чувства расположения ко мне.

Ее внезапное расположение зашло так далеко, что она потрудилась вызвать доктора. И все эти дни меня навещал крепкий коротышка из Эмбер-Виладж с круглой головой, блестевшей лысым черепом, и, будто в комплект ей, круглым саквояжем, блестевшим натертой кожей и громыхавшим медицинскими инструментами, наверняка, созданными для пыточных экзекуций, а не для такого благородного дела, как спасение человеческой жизни.

Впрочем, спасением доктор Тодд не занимался, а отбывал свой рабочий вызов, разглагольствуя о сокрушительном наступлении шарлатанов, торговавших диковинными, но, воистину, вредоносными «пилюлями от всех болезней», бесчестно обворовывая порядочный люд. Сам доктор Тодд, в отличие от них, получал деньги честным путем, хотя его практика была не более полезна для больного, чем диковинные пилюли его несметных противников. Поэтому на его посещения, я и граф смотрели, скорее как на увеселительное мероприятие.

А вот мази Эллен, в отличие от докторских примочек, очень даже помогли. Жаннин регулярно смазывала мне спину, и уже к моему выходу из заточения, рубцы стали практически незаметны. Но от таблеток, которые Эллен принесла в огромном количестве, я решительно отказалась. Мне необходимо быть начеку, а не приглушать разум непонятными лекарствами.

За это время Дамьян так и не появился. Граф был спокоен на его счет и не уставал повторять, что «собака всегда возвращается домой, как бы ее не тянуло в лес». Я же была рада, что его нет, потому как в эти дни, обессиленная и физически, и душевно, я не могла бы скрывать своих чувств. И, боюсь, совершила бы немало опрометчивых поступков, о которых потом сожалела бы.

Наконец, отлежавшись и, получив графское напутствие не лепить из мухи слона, я вышла на свет божий и тут же закрутилась в водовороте суеты. И суета эта была связано не с Китчестером и таинственным незнакомцем, шаставшим по темным коридорам и грезившим избавиться от моего надоедливого существования, а с тихими и мирными (если можно так сказать о тетушке и Финифет) обитателями Сильвер-Белла.

Ранним утром того достопамятного дня, когда дед соблаговолил отменить постельный режим и разрешил мне покинуть комнату, чтобы размять ноги и вдохнуть свежего воздуха, я получила письмо от тети Гризельды. Очень интригующее письмо! С четырьмя восклицательными знаками, двумя многоточиями и одним грандиозным намеком на таинственное, но судя по эмоциям, лившимся через край письма, знаменательное событие.

Честно сказать, я не предала особой важности ее намеку. Тетя, если ей сильно требовалась, могла с большим искусством напустить таинственности на самые незначительные вещи. А так как приближались долгожданные августовские гуляния, с многолюдными ярмарками и азартными конкурсами, где мерялись всем, чем щедро наградила матушка природа — от самого крупного овоща, до самой изощренной поросли на лице, — то поводов к загадочным намекам с каждым днем становилось все больше. Однако тетушкина просьба «принарядиться» и официальная карточка с приглашением на ужин, не только поставили меня в тупик, но и вызвали обостренную деятельность воображения.

Надо сказать, что ни тетя Гризельда, ни кто-либо из Сильвер-Белла не знал, о том, что случилось со мной. И у меня не было никакого желания делиться с ними. Иначе выгребная яма, в которой, по словам графа, находился Китчестер, покажется ему райскими кущами по сравнению с тем местом, куда вгонит его разрушительный гнев тети Гризельды.

В Гарден-Роуз я, как и полагается, прибыла в коляске, а не верхом, хотя у меня мелькнула такая шальная мысль при виде тосковавшей все эти дни без прогулок Дамми. Чтобы хоть как-то скрасить ее тоску я стащила несколько наливных яблок из тех запасов, что хранились на столе в потертой шляпе кучера. Кто-то до меня (только один вездесущий проныра мог засунуть сюда свой веснушчатый нос) уже успел унюхать заполнивший всю конюшню медовый аромат яблок и, судя по надкусанным огрызкам, валявшимся в опилках на полу, оприходовал уже немалую их часть.

Финифет встретила меня с глубокомысленным лицом. Еле сдерживаемый поток слов просился наружу, но, не доверяя языку, она держалась почти на пределе своих возможностей, с рвением закусив губу, чтобы не разболтать мне все секреты. И я сразу поняла — к тетушкиному намеку надо отнестись серьезно.

Никогда еще меня не встречали в Сильвер-Белле столь официально. С натянутой улыбкой, предназначенной скорее суровой Дадли Додд, чем любимой племяннице, тетя поздоровалась со мной и, не обняв, и даже не протянув руки, села обратно в кресло, примостившись на самый-самый краешек. Так чинно не сидела сама леди Редлифф у моей постели. Это обстоятельство заставило меня напрячь свой наблюдательный аппарат, и я заметила поистине странные вещи.

Стол был накрыт лучшей скатертью, отделанной кружевами и вышитой фиалками. На нем, расставленный в строгом порядке, красовался праздничный сервиз — особый сервиз, который доставался только по самым знаменательным датам, а все остальное время стоял на полочках серванта, протираемый каждый день от пыли и тщательно осматриваемый на наличие трещин. Никаких клубочков, рулонов или обрезков ткани, книг и прочих бытовых мелочей в комнате не наблюдалась. Повсюду царила строгость.

Фини так и не появилась в гостиной, а хлопотала на кухне. Тетя Гризельда напряженно молчала, нервно сцепив руки. Она непрерывно бросала тревожные взгляды на фарфоровые часы с кудрявыми пастушками в розовых платьицах, а затем переводила на окна, за которыми виднелась уличная калитка. Не было никаких сомнений, что к ужину ожидались гости. Причем настолько значительные, что тетя лишилась своей обычной невозмутимости.

Сибил появилась в тот момент, когда я уже пребывала в не меньшей, чем тетя, тревоге, гадая, что же это за важная птица, поставившая на уши весь дом. Однако, увидев подругу, на меня снизошло озарение.

Более нервного создания я не видела. Непослушными пальцами Сибил теребила кружевную косынку, накинутую на плечи, и беспрестанно одергивала бледно-желтое кисейное платье с рукавами-фонариками и полукружием крохотных бантиков на лифе. Заколотую на затылке косу, украшала желтая лента, завязанная скромным бантом. Несмотря на бледность, Сибил была очень хорошенькой. В огромных сияющих глазах плескался океан счастья.