Плачь обо мне, небо (СИ)

Единственное, о чем он мог думать — брак, о котором они столько раз в письмах говорили с Ириной. Его собственная жизнь. Спокойствие матери. Ради этого он поставил все на кон.

И проиграл.

Комментарий к Глава седьмая. День за днем — кораблекрушение

*Мадам Ленорман (Мария Анна Аделаида) — известная французская прорицательница, умершая в 1843 году. Предсказывала будущее многим великим лицам (включая Российских Императоров), считалась модной гадалкой, попасть к которой пытались все, хоть немного верящие в дар прорицателей.

Что касается болезни цесаревича — она действительно имела место быть, и доктор Шестов действительно предполагал простуду, однако его квалификация вообще подвергалась серьезному сомнению, поэтому катализатором явно выступила не невинная прогулка во внутреннем дворике. И не простуда там была.

Здоровье Николай действительно перенял от матери, если верить серьезным источникам: вряд ли это будет спойлером, ибо история РИ спойлерит куда сильнее, но туберкулез, с которым жила столько лет Мария Александровна, присутствовал и у цесаревича. Первая дочь императорской четы предположительно тоже получила наследственное заболевание, поскольку умерла от менингита.

========== Глава восьмая. И хлынет мгла, и ночь разверзнется еще бездонней ==========

Российская Империя, Санкт-Петербург, год 1864, апрель, 19.

Кем бы ни был тот, кто так яростно желал очернить Катерину перед правящей фамилией и в первую очередь перед ее благодетельницей, он идеально рассчитал время: цесаревич, активнее всего выступающий в ее защиту, сейчас не мог даже с постели встать, и об его участии в ее судьбе сейчас говорить не приходилось. Государыня, какой бы всепрощающей ни была, крайне болезненно относилась ко всему, что связано с детьми, особенно со старшим сыном и дочерью, и даже если бы она сумела закрыть глаза на пропажу драгоценностей, то простить покушение на дочь — вряд ли. Имей Катерина сейчас возможность оценить ход мыслей неизвестного, она бы, вероятно, даже восхитилась, однако ей было отнюдь не до раздумий над собственной судьбой и чужими интригами: единственное, о чем она тревожилась — состояние Императрицы, на которую не смела сейчас поднять глаз. Продолжая стоять на коленях в нескольких шагах от нее, закусив губу с такой силой, что рот наполнился солоноватым привкусом крови, она боялась даже сделать лишний вдох. И не знала, что сказать.

Она не намеревалась что-либо утаивать — в том не было нужды. И смысла. Но как начать свое покаяние? Какими словами объяснить причины, которые в тот момент толкнули ее на преступление?

— Какую цель Вы преследовали?

Голос Императрицы был совершенно бесстрастным, как и взгляд, боль в котором сменилась пустотой. Те, кто лицезрел лишь такое выражение ее лица, вряд ли могли предположить, что Мария Александровна способна на искреннюю улыбку и ласковое слово — тонкие поджатые губы и едва сдвинутые к переносице брови вкупе с некоторой неправильностью черт создавали впечатление крайне требовательной, подчас даже строгой и живущей по уму, а не по сердцу, натуры.

— Ваше Императорское Величество, я бы никогда не осмелилась даже помыслить о том, чтобы причинить вред Великой княжне, — с трудом совладав со своим дрожащим голосом, Катерина медленно, почти выдавливая каждое слово, заговорила. — Я не имею смелости просить Вас о снисхождении, но могу поклясться своей жизнью: даже если бы Анна Федоровна не вошла в тот момент, я бы не причинила вреда Великой княжне. Мадам Тютчева должна была увидеть это.

— Я Вас не понимаю, — нахмурилась Императрица.

— Мне стоило во всем сознаться еще раньше, но я… я не желала доставлять Вам поводов для волнений, — тяжело сглотнув, она постаралась вычленить из хаоса мыслей хотя бы одну связную и позволяющую распутать весь клубок. — Мой д… — она запнулась, — …князь Остроженский желал, чтобы я совершила покушение на Его Императорское Величество.

Мария Александровна даже если и желала сохранить это непроницаемое и тяжелое выражение лица, не сумела скрыть проскользнувшего в глазах изумления. Впрочем, все так же стоящая на коленях с опущенной головой Катерина этого не увидела, пытаясь продолжить рассказ.

— Он желал мести. Желал совершить переворот. С моей помощью, — еще никогда слова не давались ей настолько тяжело; ног и рук она уже не чувствовала, и, казалось, что язык вскоре тоже парализует. — Он надеялся, что я… что я… стану Императрицей, — окончание фразы она буквально прошелестела, ощущая, как перед глазами уже рябит и расплывается золотой узор малинового ковра. — Ему было известно о моих чувствах. К Его Высочеству. Я уверена — это он виновен в смерти Дмитрия. Он хотел, чтобы я разорвала помолвку. Чтобы добилась обручения с Его Высочеством.

Ее трясло. Даже сильнее, чем в тот проклятый январский день, когда ей пришлось дать согласие на богопротивные действия. К горлу подкатывал ком, горячий пот липкими пальцами прошелся по спине, обнял за плечи. Тошнило так, что каждое новое слово усиливало это состояние. Она уже не могла даже сделать полноценный вдох, и отнюдь не корсет был тому виной.

— Я хотела рассказать обо всем Императору, но он бы не поверил мне на слово, а доказательств у меня не было. Пришлось лгать — сделать вид, что я готова принять участие в его планах. Я боялась, что иначе он сотворит все, что задумал, чужими руками, и я не смогу никак его остановить. Он… он хотел полностью избавиться от Императорской семьи. Когда он отдал этот приказ, на убийство Его Величества, я… я понадеялась, что смогу наконец вывести его на чистую воду.

— Почему тогда Вы совершили покушение на Великую княжну?

— Он переменил свое решение: желая доставить как можно больше государю, он пожелал начать с Великой княжны. Благодаря Его Высочеству момент моей встречи с его посыльным, передавшим мне орудие убийства, имел свидетелей.

— Постойте, — Императрица тут же прервала ее речь, — мой сын знал…

Она даже не успела закончить свой вопрос, тут же получив отрывистый кивок в подтверждение.

— Без помощи Его Высочества я бы ничего не смогла сделать, но он не знал, что именно я планировала, иначе бы наверняка предпринял попытку отговорить или помешать.

В комнате повисла тишина, густая и плотная, окутывающая коконом и обездвиживающая. Катерина замолкла, стараясь удержаться в сознании, хотя с каждой секундой это делать становилось все сложнее. Мария Александровна устремила взгляд в противоположную стену, на позолоченную резную раму большого зеркала, обдумывая сказанное фрейлиной. В прозвучавших фразах не чувствовалось лжи, и если бы княжна пожелала найти себе оправдание, она бы явно придумала нечто более простое. Да и говорила бы иначе — в этом Императрица была уверена. Но история оказалась настолько запутанной, что она не знала, как ей следует отреагировать.

За одну только мысль о покушении на жизнь Великой княжны ее стоило казнить. Но это было чужим приказом и принятым не в силу схожести мнений. Она желала подставиться под удар и защитить. Это не то, что требовало наказания. Если бы Император не поверил ей, она была бы заточена в Петропавловской крепости и, позже, расстреляна как государственная преступница. Но, по всей видимости, ее невиновность подтвердилась, и потому ее стоило отблагодарить за этот отчаянный шаг. И за преданность.

Мария Александровна умела ценить верность. И умела видеть искренность.

Вернув внимание склонившейся перед ней фрейлине, она еще с минуту изучала ее дрожащую фигуру взглядом, полным горечи, прежде чем подняться с кушетки.

— Встаньте, Катрин.

Уже одно то, что государыня обратилась к ней по имени, заставило Катерину задохнуться. Слабый хриплый выдох сорвался с губ, когда она поняла, что в этом приказе не было ни капли гнева. Из негнущихся пальцев гладкие шелковые юбки выскальзывали, практически парализованные страхом и моральным истощением ноги не желали слушаться, и для того, чтобы подняться с колен, потребовалось более пяти попыток. Наверное, со стороны она выглядела жалко и ни в какое сравнение не шла с той преисполненной внутренней гордости и стати барышней, что несколькими часами ранее холодно отражала колкости Ланской. Но сейчас ее совершенно не волновало, какое впечатление она производит: внутри о железные прутья билась окровавленной грудью птица-надежда и молила о прощении душа.