Искусство соблазна

Одежда. Вот что отличало его от других, вот что создавало его образ. Собственно, его самого она так и не смогла разглядеть — только то, что было на нем. Эмма поймала себя на том, что ерзает на стуле и вытягивает шею.

Вдруг она услышала скрип кожаного сиденья. Один из нотариусов занял место возле управляющего, двое других мужчин сели напротив. Длинный стол постепенно заполнялся, и, ой-ой, он почти наверняка займет место вдали от нее, так что она не сможет его разглядеть. Неужели в итоге она так и не увидит ничего больше, чем его пальто, сапоги и шляпу! Нет, так не пойдет. Ей просто необходимо было присмотреться к нему — поймать его след, как сказал бы Зак.

Эмма отодвинула стул и положила блокнот на край полированного стола.

— Извините. — Она перевела взгляд с мужчины справа от себя на мужчину слева. — Мое перо. Я забыла его в пальто. Мне надо поменять его, перед тем как мы начнем. Это займет всего лишь минуточку. — С этими словами она встала и вышла из комнаты.

Она быстро прошла через коридор банка к гадеробной, отступила на шаг, чтобы протиснуться между двумя мужчинами из свиты виконта, которые, похоже, ее не заметили; третий уступил ей дорогу, лакеи в ливреях расступились. Все это время она не упускала из поля зрения виконта, наблюдая за ним краем глаза. Затем она уронила ручку. Посмотрела вниз и вправо, притворяясь, что ищет ее, попятилась задом, на ходу разворачиваясь. И врезалась как раз в виконта Монт-Виляра.

Столкновение оказалось чуть более успешным, чем ей было нужно. Он налетел на нее с ходу, вернее — не совсем на нее, а на ее ягодицы. Ему пришлось подхватить ее, чтобы не сбить с ног. Он оказался более мощным, чем она ожидала, более твердым, более решительным в движениях — гора мышц. Что еще сильнее подняло его в глазах Эммы. В тот момент, когда он ухватил ее за талию, а она стремительно обернулась, чтобы вцепиться в его плечо, Эмма поймала его взгляд. Классический двойной взгляд мужчины. Он посмотрел на нее и через мгновение еще раз охватил ее быстрым взглядом. Эмма прекрасно знала, что за этим кроется. Он заметил ее присутствие, и она ему даже понравилась.

Эмма нисколько не растерялась. В тот момент, когда она пошевельнулась, стараясь обрести равновесие, ладонь его легла в аккурат ей на копчик. Со стороны могло показаться, что Стюарт и Эмма совершают нечто вроде танца — при иных обстоятельствах телодвижения их можно было бы назвать довольно рискованными. Увы, все это не помогло ей его разглядеть — поля шляпы мешали. Но при этом она вполне могла уловить исходивший от него запах — теплый бархатистый аромат, ни на что не похожий экзотический запах, который обволакивал, будто кокон. Запах был странным, иноземным. Тем временем он — Эмма готова была поклясться! — прижался к ней намеренно, чуть дольше необходимого задержав ее в своих объятиях, при этом подвергая их обоих заметному риску упасть во время исполнения странного па-де-де. А потом совершенно внезапно поставил ее на ноги и отпустил.

Эмма едва могла дышать. В первую секунду ей показалось, что она сейчас упадет бездыханная, но в следующую...

Нет, не то чтобы она не считала себя лишенной привлекательности. Совсем напротив. Она просто всегда считала себя крепкой деревенской простушкой (упитанной, ибо с весом были некоторые проблемы). В Лондоне она узнала, что мужчины любят не только балерин и подобных им худышек. Эмма весила на десяток кило больше, чем русская балерина ее роста, но эти десять килограммов распределялись как раз в нужных местах, создавая выпуклости и округлости там, где их явно недоставало русским балеринам. Многим мужчинам как раз эти выпуклости в ней и нравились. Она просто не ожидала, что богатый и красивый виконт, только что вернувшийся из Европы и, без сомнения, пользующийся успехом у женщин, вот так на нее отреагирует. Но он смотрел на нее с очевидной заинтересованностью, и сомневаться в этом не приходилось.

Эмма постаралась улыбнуться как можно ласковее, затрепетала ресницами — давно освоенный прием. Увы, глаз его она не могла рассмотреть — они оставались в тени из-за слишком широких полей его шляпы. Она явно волновалась, и все попытки унять волнение не увенчались успехом. Затем он заговорил, и она удивленно разинула рот.

— С вами все в порядке? — спросил он. Тембр его голоса, бархатный, глубокий, дополнялся странной мелодикой речи — весьма приятной, но совершенно несвойственной родному языку.

Эмма заморгала и не сразу ответила.

— О да. Все замечательно. — Она старалась унять сердцебиение, отвлекаясь тем, что расправляла складки на платье. То место, где лежала его ладонь, горело огнем, тепло не уходило, оно растекалось по телу, и ощущение было на редкость приятным. Ощущение было сходно с тем, которое бывает, когда смотришь на горящую лампу, а потом отводишь глаза и все, что попадает в поле зрения несколько секунд после, окружено сияющим нимбом.

— Боже, — нисколько не лукавя, сказала она, — если бы вы меня не поддержали, я бы упала на четвереньки...

— Да, простите, я...

— Нет, это я сама виновата.

— Нет, это я виноват, — упорствовал виконт.

— Нет, я не посмотрела...

Он кивнул в знак молчаливого согласия и тут же сам себя опроверг:

— Нет, вина целиком лежит на мне. — Он говорил, растягивая отдельные слоги, но лишь слегка. — Я надеюсь, что не причинил вам боль, — пауза, — ненамеренно.

Она захихикала. Промедление придавало фразе двойной смысл. И в самом деле, неужели он был бы не против причинить ей боль, если бы такие намерения у него имелись?

—Я виновата. Я на вас наскочила, — повторила Эмма, поймав себя на том, что нервно посмеивается.

Он смотрел на нее во все глаза. Она успела разглядеть его лицо — насколько позволяли поля шляпы — и едва не пожелала взять обратно определение «красивый». Ибо лицо его было не столько красивым, сколько... Притягательным. Запоминающимся. А может, «красивый» в применении к мужчине было верным словом — ничего женственного, резкие ломаные линии, нос с горбинкой, похожий на орлиный клюв, но тонкий, как клинок ножа, со шрамом на переносице — девиация, привлекавшая внимание к узко посаженным зрачкам, которые не только в тени полей его шляпы, но и в ярком свете дня останутся такими же черными.

Эти глаза смотрели на нее с напряженным вниманием, подмечая каждую деталь — от самого незаметного колыхания юбки до едва уловимого движения плеч. Но при этом он ответил со спокойной, почти стоической отстраненностью:

— Никто из нас не смотрел. Но вы не ушиблись? Голос такой низкий и тягучий, как мед. Медоточивый.

Гипнотизирующий. Его медленные, распевные гласные, затянутые слоги не текли свободно и бездумно, нет, они скупо отмерялись, произносились под постоянным и придирчивым контролем. Казалось почти случайным то, что слоги эти складывались в предложения, произнесенные с той абсолютной правильностью звучания, которой достигают ученики самых дорогих частных школ, — словно перед ней было ходячее пособие по «королевскому английскому». Пока Эмма ждала появления еще одного образца — образца чего? Странных запинок? Затянутых пауз? Может, это так модно теперь в Лондоне? Может, он подзабыл язык? Испытывает неловкость? Стесняется? В чем дело? Где и когда она могла слышать этот ритм? Может, ей показалось, что она его слышала?

И почему они продолжали вот так стоять друг против друга?

—Моя... ручка, — сказала она, разжав ладонь. Однако в ладони ее ничего не было: она выронила ручку во время всей этой суматохи с импровизированным танцем. Эмма мрачно уставилась себе под ноги. — Я думаю, она где-то на полу. Я как раз искала ее, когда...

Он немедленно наклонился — они наклонились вместе, — но ручки нигде не было видно. Эмма опустилась на колени. Теперь она уже успела пожалеть о том, что все это затеяла. Чертова ручка должна была быть где-то рядом. Вероятнее всего, она была под фалдами его пальто, накрывшими собой центральную часть узора ковра.

Что за пальто! Шерсть цвета древесного угля в серебристо-серый отлив — нет, пожалуй, все же не шерсть. Ткань была легче и мягче. Может, кашемир? Впрочем, на кашемир не похоже — кашемир более шелковистый. О да, пальто роскошное, к тому же этот великолепный серебристо-серый мех на обшлагах рукавов и подоле не был оторочкой. Пальто оказалось целиком подбито этим мехом — самым мягким, самым густым мехом, который ей в жизни доводилось видеть. Она не могла глаз отвести от его шубы, настолько та завораживала своей невозможной дороговизной.