Критская Телица

На этом Эпей и строил свои расчеты.

Поэтому и надлежало всемерно торопиться к западному выходу, охрана которого узнает о приключившемся в последнюю очередь.

Но и правда, как же лететь, исчерпав силы почти до последней капли?

— Я предвидел случившееся, — произнес Менкаура. — А поскольку люблю вас обоих — Иолу и тебя, — решил пособить неразумному другу. Ну-ка, изволь проглотить...

Из потайных складок льняного передника египтянин извлек два маленьких благоуханных шарика — один светлый, другой потемнее.

— Сперва этот, — велел Менкаура, поднося к устам Эпея темный смолистый катышек.

Мастер послушно принял горьковатое, таявшее во рту снадобье.

Менкаура внимательно прислушивался. Вдали понемногу начинали раздаваться чуть слышные, но явно встревоженные голоса.

— Им не до нас. Постой спокойно три-четыре минуты. Не разговаривай...

Эпей повиновался. Он полностью доверял египтянину, и только не мог уразуметь, каким же образом проведал писец о происходившем в лабиринтах гинекея, и как умудрился проникнуть сюда.

— Лабрис отобрал у стражника, — точно угадав мысли мастера, сказал Менкаура — Воин, кстати, вручил его добровольно и весьма охотно.

Вздохнув, умелец решил не размышлять о непостижимом.

— Теперь этот...

Второй шарик последовал за первым. На вкус он был сладковат.

— Что ты мне скормил? — осведомился разом воспрявший Эпей.

— Средство, секрет коего известен жрецам бога Тота, даровавшего народу письмена. Первый шарик полностью возвратит утраченную бодрость и прибавит новой. А второй дозволит без ущерба для тела и души не спать семьдесят два часа кряду. Лишь так и сумеешь ты достичь намеченной цели.

Эпей понял и расплылся в улыбке:

— Я и отблагодарить-то не смогу...

— Ты уже отблагодарил. И меня, и народ Кефтиу. Разорил осиное гнездо, положил предел неслыханному и гнуснейшему бесчинству.

Помолчав несколько мгновений, Менкаура задумчиво произнес:

— На любовь запрета нет, и в любви дозволено все. Да услаждаются любящие друг друга, да вкушают радость на всевозможные лады, не ведая ни стыда, ни стеснения! Так глаголет истинная мудрость... Однако насилие достомерзостно, а за последние семь лет Кидонский дворец обратился мерзким блудилищем, где надругательство стало законом и правилом, где ломали чужую волю и топтали чужие привязанности... Сама справедливость взывала о возмездии. Ты свершил его. Теперь, я полагаю, остров избегнет гнева богов, который неминуемо навлекли бы на него подобные злодеяния. Кефтиу прекрасен и велик, он заслуживает куда лучшей участи.

Эпей медленно кивнул.

— На всякий случай дозволь проводить тебя до западного выхода. Если возникнет затруднение, урезоним караульных тем же способом, каким я проник сюда. Затем ты покинешь дворец.

— А ты? — спросил Эпей.

— Не беспокойся обо мне. Я невозбранно вернусь и еще позабочусь об этой несчастной, чье имя узнаю. Она отправится домой, ибо жаждет вернуться.

— А..?

Эпей кивнул в сторону андротавра.

— Да, разумеется, — спохватился Менкаура.

Он быстро подошел к простертому на мраморных плитах чудищу, присел на корточки, заглянул в совершенно бессмысленные от страдания глаза.

Поднес к морде человекобыка хрустальный шарик, внятно и неторопливо произнес краткое заклинание, из которого Эпей не уразумел ни полслова.

Глухие стоны утихли.

Менкаура выдернул завязшие в плоти Чудовища клинки, уверенными касаниями пальцев остановил хлынувшую темную кровь.

Мастер округлил глаза:

— Да ты еще и врачеватель?

— Всего понемногу, — скромно ответил Менкаура. — Только это не вполне обычное врачевание. Скорее, изощренное знахарство...

— И теперь?..

— Теперь несчастная тварь будет спать. А пробудившись, не станет чинить вреда. Известное время, разумеется... Но до тех пор Великий Совет распорядится участью человекобыка сообразно закону и разумению...

— Арсиноя замкнута в деревянной телице, за дверью Розового зала, — поспешно сообщил встрепенувшийся Эпей. — Присмотри, чтоб не сгорела заживо, ежели что... Я все-таки не варвар, — ухмыльнулся эллин.

— Знаю, — сказал Менкаура, выпрямляясь. — И где Арсиноя, знаю, и в том, что ты не варвар, удостоверился. Твоему народу, Эпей, суждено великое и отменно славное будущее... А теперь поторопимся, друг мой, ибо уже пора...

* * *

— Дворец пылает, государь!

Идоменей подскочил и уселся на ложе едва ли не раньше, чем пробудился. Давала знать себя старая воинская закалка.

Вытянувшийся в струну стражник застыл у распахнутой двери, взяв копье «на караул» и глядя на л а Багета встревоженными глазами.

— Как — пылает?! Почему? Где?

— Недалеко отсюда, господин... Юго-восточная часть гинекея, господин. Пламя пробило кровлю и бушует...

Мгновение спустя флотоводец и повелитель уже поспешно облачался в белый хитон с алой каймой, проворно затягивал мягкие ремешки сандалий.

Стражник посторонился, пропуская Идоменея в коридор.

Выбежав наружу, критский владыка поступил как истинный воин: отнюдь не ринулся петлять по несчетным переходам, стремясь в указанное крыло, а бросился к ближайшей из уводивших на крышу лестниц, дабы оглядеть происходящее с наиболее выгодной и удобной точки.

Страж побежал вослед.

Утренний ветерок уже начинал блуждать над островом, но свежести не приносил, и царь немедленно вытер со лба проступившую испарину.

И впрямь, недалеко, подумал Идоменей.

По дворцовым понятиям, разумеется...

Столь огромно было древнее, долгие столетия строившееся и расползавшееся вширь здание, что столб угольно-черного дыма отстоял от царя на добрых два плетра. Прожилки огня вихрились и крутились у основания этой зловещей, подвижной, возносившейся уже почти в поднебесье колонны. Однако сложенный преимущественно из камня Кидонский дворец успешно противостоял пламени. Опасаться быстрого и всепожирающего пожара не следовало.

«Полдюжины залов придется восстанавливать», — промелькнуло в мозгу лавагета.

Он скрестил руки на груди, присмотрелся пристальнее. Вослед разбудившему царя стражнику на крышу выскочили еще трое или четверо — в мужской половине службу несли куда более исправно, чем в полубезлюдных владениях Арсинои.

— Отрядить десяток воинов, пускай подымают горожан из прилегающих кварталов. Ведра, кадки, бочки... Это на первый случай. А если не поможет — перекрыть акведук и направить поток воды прямо на пострадавшие чертоги. Зальет лишку — не беда, исправим...

Ближайший к спуску воин отсалютовал и помчался выполнять приказ.

— Так-так, — процедил Идоменей. — Любопытно. С чего бы вдруг загораться дворцу? Вовеки подобного не случалось... Или я ошибаюсь?

— Никак нет, господин! — дружно ответствовали воины.

— А теперь случилось, — раздумчиво сказал царь. — Кто-то, наверное, резвился без удержу. Забавлялся, обо всем на свете забыв... А, может, и спьяну кто начудесил... Разберемся чуть попозже.

Стражники почуяли затаенную угрозу в голосе лавагета и почтительно склонили головы.

Идоменей отвернулся от клубящегося дыма, осмотрел, насколько хватал глаз, дворцовую кровлю. Никаких иных непорядков не замечалось.

Город почти полностью скрывался за далекой кромкой необъятной крыши, но гавань, прямо на которую глядели окна располагавшейся внизу царской опочивальни, виднелась как на ладони. Острый взор Идоменея подметил возникшую на боевых кораблях суматоху: там тоже разглядели пожар и засуетились.

«Пожалуй, скоро прибудут и моряки», — отметил владыка и не без гордости подумал, насколько его люди расторопнее и надежнее стражников.

— Кстати, где обретается Рефий?

Воины замялись.

— Командир велел не беспокоить его до самого утра без особой, исключительной нужды, — выдавил один.

— Если эта нужда не особая, — сказал Идоменей, — то не представляю, чего еще требуется...

«Сукин сын! Как пить дать, забавляется в гинекее... Ну, подожди, защитничек!»