Долгий сон

Сжав в кулак всю волю, по заснеженной улочке шла неторопливо, не смея прикрыться руками: Яан пожелал, чтобы было видно красивое тело принадлежащей ему Женщины. У калитки Никанорыча стала дрожать от холода, поэтому, войдя во двор, быстро и сильно растерла тело руками: негоже показываться как синяя от холода курица.

На стук Никанорыч откликнулся не сразу — видно, был в дальних комнатах. Отворил дверь, сумрачно глянул на стоящую на пороге совершенно голую девушку:

— Это ты, что ли, Янкина девка будешь?

— Я.

— Ну, проходь в дом, пока промеж ляжек не смерзлось…

Вошла, красная как рак то ли от мороза, то ли от жгучего стыда: в горнице за столом сидела пожилая бабка в платке по самые глаза, прыщеватый подросток и юная девушка.

— Здравствуйте вам…

— Дед, это ещё что? — прошипела бабка.

— Янкина девка. Наказует, видать, позорницей.

— Чего стоишь, как свечка? — это уже ей, бабка. — Хоть прикройся, стерва бесстыжая!

Тайка демонстративно положила одну ладонь на низ живота, второй рукой прикрыла набухшие соски грудей. Подросток наконец-то смог выдохнуть. Его вытаращенные глаза перебегали с бёдер на груди, на плечи и волосы, на ноги девушки. Никанорыч с бабкой похромали искать обещанную Яану плётку, а Тайка осталась с подростком и девушкой. Та опомнилась быстрее:

— А почему ты… голая?

— Ты же слышала — я наказана.

— А-а! — понимающе протянула девчонка. — Это чтобы сильней наказание было?

— Конечно. Я же сюда по улице шла. Даже мороз не так страшен, как стыд.

— Ужас! — вздохнула девчонка, но потом хитро-хитро прищурилась, искоса глянув на братца:

— Если тебя так наказали, почему ты закрылась? Опусти тогда руки, и мы на тебя будем смотреть.

Тайка прикусила губы, но руки опустила.

— Повернись! — потребовала юная ведьма. — Подними руки! А теперь — наклонись!

— Ого! У тебя на заднице и на спине следы! Тебя уже высекли? Почему так мало? Даже мне мамка десятка три розог выписывает! А деда за плёткой пошел? Тебя сейчас будут плетью драть? Ох, и наорёшься!

Стоя в такой позе, Тайка молчала. Да и не нужны были этой девчонке ответы — она не столько «гоняла» девушку, сколько наблюдала за братцем. А тот уже едва переводил дух, едва не капая на пол слюной…

— Бабушка идет! Быстро встань и закройся!

Никанорыч протянул Тайке тяжёлую длинную плеть, свитую из кожаных ремешков:

— Держи, девка. Янке скажи, перед поркой плеть намочить надо, так садче пойдет. Да по грудям чтоб вовсе не стегал — плётка тяжелая, порвёт сиськи-то!

— Да от меня скажи, чтоб вдвойне дал, бесстыжая! — влезла в разговор бабка.

— Всё, иди, иди, негодница! Пущай тебя посильней исполосуют!

В домик к Яану Тайка вернулась, едва не давясь слезами. Но всё-таки сдержалась и даже попыталась улыбнуться, протягивая Мужчине принесённую плеть:

— Сказали плеть намочить, чтобы было больней. А по грудям сечь осторожнее…

Яан усмехнулся:

— Ну, насчет грудей ты врёшь: плёткой груди не наказывают. А вот намочить… Нет, девочка, ничего мы мочить не будем: я тебя просто на испытание послал. У нас и своя плётка есть — вот её и замочи. Там же, в бочке, где розги мокнут.

Тайка опустила «свою» плеть в бочку — она была покороче, не такая увесистая, но все равно — от ожидания момента, когда плётка с размаху полоснет по спине, охватил страх. Но она обязана была пройти обещанное Мужчиной испытание, и она подавила в себе это недостойное чувство.

Он стоял рядом, когда девушка выбирала для себя розги. Она доставала их из тёмного рассола, стряхивала капли на пол и прикладывала удивительно гибкий прут к бёдрам, меряя его длину. Если прут полностью обнимал зад, а на взмахе показывал свою резиновую гибкость, Тайка откладывала его в сторонку, где уже собралось немало добрых лозин. Те, которые казались ей недостаточно «секучими», она опускала в другую бочку.

Когда на полу скопился уже ворох прутьев, Мужчина велел:

— Достаточно. Теперь — вяжи их в розгу.

Тонкой бечёвкой она туго перетягивала прутья недалеко от основания. Розги собирала из ровных по длине пяти прутьев: в три прута для обычной порки, семь — многовато, только для очень строгих и заслуженных наказаний, а пять — в самый раз. Связав, снова махала по воздуху, проверяя прочность пучка. Готовую с поклоном передавала Яану — для окончательной проверки. Он согласно кивал головой и опускал готовую розгу в ведро с горячей водой — чтобы ещё немного помокли, пропарились и стали получше «учить» его женщину.

Когда она связала все пучки, Яан велел:

— Немножко расставь ноги…

Тайка послушно раздвинула их и ощутила руку на половых губках.

— Плохо… — покачал он головой. — Ты вся мокрая. Это не секс, это — сильная и строгая порка! До первого крика!

Она покачала головой:

— Я не буду кричать. А секс… Я всегда тебя хочу, мой Мужчина! И я всегда буду готова принять тебя — с розгой или лаской.

Он смолчал и только жестом показал ей на середину комнаты. Девушка легла на шершавые доски, прямо на пол — голая на голом полу. Подняла лицо — он протянул ей розгу, и Тайка губами поймала острые злые кончики, поцеловала их и громко сказала заученную фразу:

— Розга добру учит!

— А теперь, моя девочка… Первый заход — тридцать. Здесь, на полу. Считаешь сама, громко и чётко.

— Встань раком… Выше бёдра! Прогнись! Теперь немного раздвинь колени… Ты готова?

— Да, милый! Секи меня!

— Ну, девочка, с Богом!

Взлетела в воздух розга. Замерла, словно прицеливаясь к голому, беззащитно выставленному заду…

И молнией прочертила дугу, впиваясь в бёдра…

Тугие прутья строго секли тугое тело. Едва дрогнув голосом, громко отсчитывала девушка:

— Три! Пять! Де-евять… Десять!

На десятой розге не выдержала, стала вилять бёдрами — сначала не сильно, потом всё размашистее.

— Терпи! — прикрикнул на неё Яан.

Она замерла, пытаясь не дёргаться, но огненные полосы гибких прутьев так безжалостно впивались в тело, что казалось, ляжки и зад живут сами по себе: вздрагивают, приподнимаются, пытаясь уйти от секущих розог.

После пятнадцати розог мужчина отбросил истрепавшиеся на концах прутья. Достал из ведёрка новую розгу, стряхнул капли воды на горящее от порки тело девушки. Обошёл её с другой стороны, примерился и снова начал сечь.

— Ох… Ох! — сдавленно и негромко отзывалась на розгу девушка. Всё ниже опуская выставленные по его приказу бёдра.

Он это заметил:

— Ну-ка, зад на место! Вверх! Прогнись! Я тебе опущусь… — и снова сочно сечёт пучок тугих лозин.

Через пару ударов напомнил:

— Я велел считать!

— Двадцать! Шесть! — с выдохом тут же ответила Тайка, успев добавить в паузе между розгами: — Прости! Двадцать! Се-е-емь!

Её волосы рассыпались по полу, тело дёргалось резко и сильно, но считающий розги голос не выдавал ни набежавших слёз, ни просьб о пощаде. Она старательно терпела и терпела наказание и в конце даже не осознала, что после слова «Тридцать!» огонь больше не вспыхнет на исхлёстанной попе. Замерла, переводя дыхание, в той же позе, как и пороли: раком, вскинув зад и расставив коленки. Он бросил рядом с ней вторую измочаленную розгу:

— Благодари, как положено.

Тайка подняла от досок покрасневшее лицо, мотнула головой, убирая со лба прилипшие пряди волос, и прижалась губами к истрёпанным, изломанным на её теле прутьям. После длинного поцелуя сказала:

— Спасибо розге!

Когда разрешил встать, прижалась к нему и ещё раз сказала:

— Спасибо!

Он усмехнулся:

— А мне-то за что?

Тайка упрямо повторила: «Спасибо» и нежно поцеловала в губы. А потом шепнула в ухо:

— А почему ты ни разу не стеганул ниже попы? Я же раздвинулась и думала, что будешь стегать и губки тоже…

— Я тебя когда-нибудь отучу торопиться? Всему своё время, девочка… Я думаю, ты сейчас заслужила небольшой отдых. Эй, погоди к ведру — розги-то убери!

Тайка вернулась к месту первой порки, встала на четвереньки и зубами подняла с пола истрёпанный пучок. Повиливая исхлёстанным задом, отнесла один за другим оба пучка в угол. Лишь потом вернулась к ведру с холодной водой и с наслаждением, осторожно касаясь ладонями бёдер, сполоснула водой наказанную попу.